Игорь Сагарадзе

Партия в шестиугольные шахматы

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Редактор Елена Павлова

Иллюстратор Елена Белонога

© Игорь Сагарадзе, 2017

© Елена Белонога, иллюстрации, 2017

Сможет ли главная героиня при помощи магических способностей Горыныча вырваться из своей скорлупы? Почему и как люди вдруг начинают писать стихи? Что случилось с Евгением Онегиным после истории с Татьяной? Что за таинственный кристалл спрятан на дне городского пруда? Откуда взялся Плетеный интернет-мем и седой Белый конь? Какая роль уготована добродушному толстяку в очках с желтоватыми бликами? И главное, для чего нужна партия в удивительные шестиугольные шахматы?

18+

ISBN 978-5-4490-0974-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Партия в шестиугольные шахматы
2. Вместо предисловия
3. Глава 1
   1. 1.1. Первый разговор в Харитоновском парке
   2. 1.2. Иван Владимирович
   3. 1.3. Руппия и Бонифаций
   4. Приложение 1 к главе 1. Тринадцать лет назад. Как все начиналось
   5. Приложение 2 к главе 1. Плетеный
4. Глава 2
   1. 2.1. Горыныч
   2. 2.2. Горыныч и Меркурий
   3. 2.3. Виталий-младший и остальные
   4. 2.4. Иван Владимирович спрашивает и размышляет
   5. Приложение 1 к главе 2. Виталик
   6. Приложение 2 к главе 2. Третий соглядатай
5. Глава 3
   1. 3.1. Второй разговор в Харитоновском парке
   2. 3.2. Виталий и его Удивление
   3. 3.3. Фонелескоп Ивана Владимировича
   4. Приложение 1 к главе 3. Психологический портрет реквизита. Фонелескоп и шестиугольные шахматы
   5. Приложение 2 к главе 3. Дальше Горыныч
6. Глава 4
   1. 4.1. Бонифаций и Руппия
   2. 4.2. Совещание у Горыныча
   3. 4.3. Иван Владимирович, отец Олои
   4. 4.4. Партия в шестиугольные шахматы
   5. Приложение 1 к главе 4. Ради чего все
   6. Приложение 2 к главе 4. Иван Владимирович

Вместо предисловия

Все истории начинаются одинаково: «Жили-были…»

Другое дело, что житье-бытье состоит из разнообразнейших дел, размышлений, разговоров, и так далее, и тому подобное, и современные рассказчики сразу переходят к этим делам, размышлениям и разговорам. Не исключение и Ваш покорный слуга, а посему, как бы ни хотелось начать каким-нибудь необычным образом, придется обратиться к доброй традиции.

Жили-были сны Ивана Владимировича. И вот однажды…

Это был странный сон. Молодость Ивану Владимировичу снилась и раньше, но не так ярко и рельефно. А это был как будто вовсе не сон. Это было переживание пережитого, переживание новое, явное, именно явь, как будто вернулся на тридцать лет назад на какой-то странной машине времени, и она, эта машина, выполнив свою нелегкую работу, устало откатилась куда-то за спину, мигнула на прощание своими индикаторами и затихла. Затихла и осталась в комнате.

А Иван Владимирович шел по свежему снегу, который наяву еще не выпал, под серо-голубым небом мимо привычных домов и деревьев. Привычных? Ну да, вот этот дом с колоннами был во сне… или в молодости? Конечно, он старый, он не изменился с тех пор, когда бежали мимо него в университет на лекции, перебегали дорогу прямо по мостовой, поток машин тогда был слабеньким, и тополь рос на углу, сейчас его уже нет. А во сне был. А нового палаццо коммерции не было. Как и в молодости.

Где же ты спряталась, машина времени? Откликнись зуммером или лязгом металлических сочленений, скажи, ты действительно существуешь? А может, и нет у тебя никаких сочленений, индикаторов, сенсорных экранов, блестящих металлических граней. Может, сон и есть машина времени. Он ведь такой четкий, как свежие следы на снегу. Может, его задача не в том, чтобы тебе силы вернуть, а в том, чтоб показать тебе то, о чем ты и думать забыл, устроить встречу с теми, кто из памяти давно выветрился.

Но уж дудки! В этом сне надо было кого-то спасти. Это уже никакая не машина времени, в молодости все ясно, весело и безопасно. Спасать надо было разве что нерадивых друзей на экзаменах. А здесь… Странно, во сне обычно сам спасаешься, Бог знает от кого, в крайнем случае, наблюдаешь за мельтешением персонажей, и вдруг острое чувство беспокойства, опасности, не для тебя опасности, для кого-то. Для кого?

Иван Владимирович уже давно заметил, что сны странным образом влияют на его жизнь. Вот и сейчас. Казалось бы, выспался и хорошо! Но почему так странно и тревожно? Кого спасать? И надо ли? Из Ивана Владимировича спасатель как из слона муха. В конце концов, сон есть сон, прошелестел и нет его. Пусть сознание или подсознание, кто разберет, само всех спасает, а мы, можно сказать, кино смотрим, очень хорошо сделанное кино, во сне все мы великие режиссеры, операторы, да и артисты тоже. Интересно, доказывают ли сны, что все мы творцы, в разных жанрах, да вот только способности свои наяву используем мало, процентов на пятнадцать, как говорят умные люди. Умные люди много чего говорят! Особо умен тот, кто научился в жизни творить как во сне, нет, разумеется, хуже, чем во сне, но не настолько хуже, как простые смертные. И открытия великие часто во сне делаются, и стихи такие во сне пишутся! Да только не помним мы потом ничего. А ощущения иногда помним. Но толку ли в них, в ощущениях, если их лишь во сне и выразить. Потому и рассказывать сны все равно, что на расстроенном пианино играть, а уж пытаться их домыслить… бесполезная трата времени.

А вот бы научиться сны в явь превращать. Впрочем, нет, не надо. Сны и так каким-то странным образом влияют на жизнь Ивана Владимировича.

Вот и этот сон, не успел закончиться, а уже влияет. А что в нем особенного? Просто молодость, и этот дом, и тополь, и дорога, пустая, теперь уже непривычно пустая. И чувство опасности. Не для себя опасности, для кого-то другого. Как в детской считалке: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить, все равно тебе галить». Кому галить? Кого в тумане зарежут серебристым ножиком? И месяц молодой или старый? Можно будет договориться с ним, или все уже предопределено? И ведь не вернешь сон, не узнаешь больше ничего, а самому не додуматься, сон книга написанная, сброшюрованная и на полку поставленная.

Лучше бы он был машиной времени. Или хотя бы ее водителем. Припарковал ее у изголовья, да и пошел к жене и детям, работа на сегодня закончилась. Ночная смена. Утро настало, можно домой.

Ну, а тебе, дорогой мой Иван Владимирович, позабыть все изыскания, сознательные или подсознательные, и прийти в себя. Ноги в тапки, и в ванную. Воскресенье за окном, а значит, день ты посвящаешь своим друзьям и подопечным, ну, и себе, разумеется. Вот, Виталик сегодня придет, стряслось у него что-то вчера необычное, он посоветоваться хочет, а ты распереживался, кто в опасности, да кого спасать. Человеку, может, конкретный совет нужен, а то и помощь. Тут и без снов проблем хватает.

***

Виталиком Иван Владимирович называет молодого человека двадцати семи лет от роду, неплохого программиста, однако не брезгующего побочным для программиста делом оснащения компьютеров и ноутбуков, так вот, этот молодой человек действительно, накануне, в субботу, попал в странную историю. Вернее, начало истории было положено в пятницу. Виталий как раз возвращался домой от давнишнего, еще со школьных времен, приятеля после оснащения его ноута.

Первая странность возникла сразу, как только Виталий очутился на улице. Когда он вышел из подъезда и начал спускаться к тротуару, двор наискосок пересекал человек, одетый в такой же темно-синий плащ, как у Виталия, на голове этого человека красовалась такая же черная теплая кепка, из-под плаща виднелись такие же черные вельветовые брюки, а ноги, несмотря на осеннюю грязь, были обуты в такие же, не без щегольства, черные остроносые туфли. Сложение этого человека было астеническим, роста он был чуть выше среднего, широкий плащ не мог скрыть изрядной худобы. Виталий тоже худ и достаточно высок.

Сам Виталий, разумеется, ни самого незнакомца, ни его одеяния не заметил, он, скорее всего, спокойно прошел мимо, даже если бы увидел кентавра или Медузу Горгону. Виталий, как всегда, был погружен в свои мысли и не смотрел по сторонам. Но девушка, шествующая по двору, уже миновавшая незнакомца-двойника и идущая к тому же подъезду, из которого вышел Виталий, вдруг резко затормозила, оглянулась назад, и потом посмотрела с тревогой на Виталия. Она нерешительно остановилась и сверлила Виталия настороженным взглядом. Один раз она оглянулась на уходящего незнакомца, и… продолжала стоять на месте. Вот это ее странное поведение Виталий уже заметил, все-таки девушка пристально смотрела именно на него. Он подошел к ней и игривым голосом спросил, что ее так взволновало. Игривость в голосе слегка отдавала мужским началом; девушка выглядела очаровательной, особенно в своем недоумении. Ну, а мужское начало… иногда достаточно побороть сутулость и принять заинтересованный вид.

Девушка между тем не ответила Виталию на его вопрос, а только указала кивком головы на удаляющегося незнакомца.

— Что случилось? — с улыбкой Фавна снова вопросил Виталий.

И тут девушка рассердилась.

— Сами думайте, что случилось, если два олуха решили шутки шутить.

— Два олуха? — кокетливо осведомился Виталий. — Помилуйте, я по жизни один.

Девушка сжала губы в тонкую ниточку и, неприязненно сверкнув глазами, решительно двинулась мимо Виталия… Она, конечно, быстро скрылась бы в подъезде, и именно это ей и хотелось сделать, но пришлось повозиться в сумочке, чтобы найти магнитный ключ-таблетку. Виталий проследил за ее манипуляциями нарочито удивленным взглядом, демонстративно пожал плечами и направился к выходу из двора.

«Два олуха, два уха, тирьям, и тоже два»!

И тут нарисовалась вторая странность. Виталий вышел из двора на улицу и почти нос к носу столкнулся с незнакомцем в темно-синем плаще и черной кепке. Пришлось резко затормозить. Незнакомец оделил Виталия внимательным взглядом, кивнул ему, но, ничего не сказав, развернулся и пошел прочь. Создалось ощущение, что он этим кивком пригласил Виталия следовать за собой. В этот момент Виталий наконец-то осознал то, о чем говорила девушка, и встревожился. Можно сказать, немного струсил. Как-то все получалось нелепо и неприятно. Виталий остановился, проводил взглядом уходящего незнакомца, но за ним не пошел. Уходя, незнакомец ни разу не оглянулся, и, честно сказать, Виталий был этому только рад.

«Что за дела?» — подумал Виталий. — «Кто это, и что случилось?»

Виталий постоял, постоял, незнакомец возвращаться и не думал. Наваждение отступило, Виталий успокоился и нехотя пошел дальше по своим делам. Однако напрочь выбросить из головы всю эту бредятину он не мог, постоянно вспоминал и девушку, и незнакомца, ладошки его неприятно увлажнились, и он ничего не мог с этим поделать.

Странности однако продолжились. Примерно через час дела завели Виталия на площадь Пятого года. И на этой площади ему вдруг пришло в голову, что сердитая красивая девушка зашла именно в тот подъезд, из которого он вышел и, возможно, она шла к его знакомому, а знакомому Виталий оснащал ноут, а этот знакомый очень рекомендовал ему прочесть недавно купленную книгу, и даже показал картинки в ней, а на картинках был изображен главный герой с лицом, очень похожим на лицо того незнакомца, что встретился на выходе из двора. И еще Виталий вспомнил, что главный герой книги — сутенер, и по совместительству аптекарь и верлибрист.

«А точно ли похож, или мне уже со страху черт-те что мерещится. И зачем он меня с собой позвал. Я не хочу общаться с сутенером, — размышлял Виталий. — Во-первых, мне противно, а во-вторых, я не знаю ни одного сутенера, и не знаю, как себя с такими людьми вести. Наверняка их мир насыщен разнообразными событиями и приключениями, но мне это не интересно. Поэтому и книгу читать не стану. Верлибриста я, пожалуй, переварил бы, но это особая секта в поэзии, а я, хоть и могу пережить отсутствие рифмы, все равно сторонник четкой ритмики, верлибр не мое, а верлибрист говорить о другой поэзии сам не станет, так что общения все равно не получится. Аптекарь…, это уж совсем не по мне… Тем более что это же не дама бальзаковских лет в белом халате, это тот еще аптекарь… алхимик и чародей. Чародей! Постой-ка! — заволновался Виталий. — А может это все придумал Горыныч?»

Виталий оглянулся, но увидел вокруг себя только сплошные ряды автомобилей, площадь давно превратилась в стоянку. А над автомобилями возвышался каменный Ленин, занесший правую руку как будто для оплеухи. Он не был похож на верлибриста, сутенера и аптекаря. И ни коим образом не напоминал Горыныча.

«Нет, ну это никуда не годится. Я вообще люблю горячее молоко с медом пить, а не ребусы разгадывать. Два олуха решили шутки шутить, надо же… Два олуха, два уха, тирьям, и тоже два», — ворчал про себя Виталий, быстро уходя, почти убегая с площади.

Но от судьбы, как известно, не убежишь.

Особенно трудно убежать от судьбы, когда ты против воли оказался вовлечен в театральную постановку, да еще в театре, где актеры рекрутированы непонятно кем, а режиссер вообще неизвестен, и ты не можешь никому объяснить, что на сцене ты случайно, а на самом деле твое место в зрительном зале, а то и вообще на улице, и что на улице ты равнодушно прошел бы мимо афиши этого чуднóго спектакля. Впрочем, судя по всему, остальные участники действа находятся в таком же положении. Находятся-то находятся, но не все. И вот незнакомец снова откуда-то вырос перед Виталием, и сделал это мастерски, так что Виталий и ойкнуть не успел, не то, что обойти его и убежать. Правда, при этом у незнакомца на физиономии было такое выражение, как будто ему тоже все противно и незачем, и уж во всяком случае, не он это придумал.

— А кто? — настороженно спросил Виталий.

— Горыныч, — ответил незнакомец.

— Ага! Ага! — возликовал Виталий, лицо его перестало нервно дергаться, обрело гладкость и спокойствие. — Так он приехал? Вернулся?

— Он в пути. И вернется, как только выпадет снег.

К сегодняшним странностям Виталий уже привык, и на эти слова незнакомца отреагировал вполне дружелюбно.

— Ну, конечно. С ним всегда так.

Незнакомец, однако, не разделял Виталиного умиротворения. И дружелюбия не демонстрировал.

— Он поручил мне поговорить с вами.

— О чем? — Виталий успокоился окончательно.

— На некоторые темы.

— Ну так, давайте поговорим. Какие проблемы!

— Проблема в том, что эти темы не так просты, как вам, быть может, кажется. И напрасно вы так веселитесь. Горыныч, вероятно, вам симпатизирует, и даже воспринимает вас, как сына, которому многое позволено, но я не Горыныч. И жалеть вас не намерен. Тем не менее, разговор должен состояться, Горыныч этого очень хочет.

— Да что вы все, вокруг да около. О каких темах речь? Что в них сложного? И почему вы не намерены меня жалеть? Я что, кому-то сделал плохо?

— Люди, конечно, иногда делают что-то плохое другим, но чаще самим себе. Это банальность. Вы разве не знаете об этом?

— Так. Давайте с чего-нибудь начнем. Задайте хоть какую-нибудь тему, из которой явствует, что я сделал что-нибудь плохое кому-нибудь, например, самому себе.

— Давайте не будем гнать лошадей.

— У вас есть лошади?

— Если вы думаете, что у вас получается шутить, вынужден вас разочаровать.

Но Виталий уже не боялся незнакомца. Не может ничего плохого исходить от Горыныча. Да и сам незнакомец, когда причины его наряда обрели объяснение, или, хотя бы, версию этого объяснения, уже не внушал никакого страха, и Виталий чувствовал себя раскрепощено. Ему даже казалось, что поддевать незнакомца можно и должно, это такая тонкая и вкусная игра.

— Скажите, зачем вы вырядились подобно мне? Неужели вы хотели этим привлечь мое внимание?

— Хотел. Но я не думал, что вы такой олух, и ничего не заметите.

— Олух! Два олуха, два уха, тирьям, и тоже два. Скажите, вы знакомы с той девушкой? Ну, которая заметила все?

— Девушки более наблюдательны, чем молодые люди, тут вы правы.

— Это да. И все-таки, вы знакомы с той девушкой?

Здесь незнакомец на какое-то время замолчал. Возможно, он прикидывал, как отвадить Виталия от неуместной темы.

— Забудьте про девушку, — сказал он решительно, — девушек в вашей жизни будет еще много, а вот я такой один. Завтра где-нибудь в час я жду вас в ротонде Харитоновского парка.

Незнакомец повернулся и решительно зашагал прочь от Виталия, отметая тем самым любые возражения.

«Помощник Горыныча. Во всей красе, — подумал Виталий. — Я вот не смог бы стать помощником Горыныча, никогда бы не смог. Потому что я не раздуваю щек. И не веду себя так, будто мне известно нечто сакральное. Я сам по себе, и всегда буду сам по себе. Два олуха, два уха, тирьям, и тоже два».

Виталий уже расслабленно повернул на улицу Восьмого марта, как вдруг заметил, что незнакомец стремительно возвращается.

«Вот это да, — с улыбкой подумал Виталий. — Забыл что-то сказать». Вот теперь-то незнакомец окончательно стал не страшен. Тот, кто страшен, говорит все в один прием.

Виталик со снисходительной улыбкой поджидал незнакомца. Обратный марш того, надо отметить, проходил с впечатляющей скоростью, пожалуй, даже превышающей скорость бега среднего гражданина. Но и это не пугало Виталия.

Незнакомец вернулся, чтобы сказать одну фразу. Правда, в трех вариантах. Что ж, Горыныч и не на такие проделки горазд. Это, безусловно, необычно. Но Горыныч вообще необычен. И его помощники тоже. Поэтому Виталий спокойно воспринял все слова незнакомца.

— Запомните, Виталий, в том театре, где актеры рекрутированы непонятно кем, режиссер есть, спектакль будет сыгран, и у вас есть роль. Я сегодня лишь первый звонок перед началом. Поэтому соберитесь. Самое время. Завтра жду вас в Харитоновском парке.

— Запомните, Виталий, как бы вы ни хотели остаться в зрительном зале, ваша роль сочинена, и вам придется ее сыграть. Нужно собраться. Первый звонок я уже дал. Так что, самое время. Напоминаю, завтра я жду вас в Харитоновском парке.

— Запомните, Виталий, в этом долбаном спектакле, мимо афиши которого вы бы прошли, не задумываясь, вам отведена своя роль. Поэтому соберитесь, пожалуйста. Самое время. Завтра я даю первый звонок. И надеюсь, что завтра я дождусь вас в Харитоновском парке.

Глава 1

1.1. Первый разговор в Харитоновском парке

Осень в Харитоновском парке меняется на глазах. Иногда она похожа на стройную девушку, очень высокую, да еще на каблучках. Девушка одета в темно-бардовое пальто, черные узкие брюки и в черную шляпу с большими полями. Шея обмотана красно-черным шарфом в крупную клетку. Из-под шляпы видны желтые локоны, они убраны аккуратно, но все равно настойчиво выбиваются, вьются, мол, не такая уж наша хозяйка и чопорная. А хозяйка идет крупным уверенным шагом по аллее, придерживая рукой маленькую сумочку, чтобы та не колотилась о бок при ходьбе. Хозяйка спешит… А иногда осень похожа на пожилую мать уже выросшего семейства в аккуратном серо-синем пуховике, белом берете, идущую неторопливо, вразвалочку по дорожке вокруг маленького прудка, без спешки оглядывающую и деревья, и уток, и голубей. Ей некуда спешить, и сегодня весь парк в ее распоряжении.

А может, это и не осень вовсе, а обычные горожане. Кому нужно пройти через парк на соседнюю улицу, а кому и просто погулять.

В начале второго Виталий вошел в ротонду Харитоновского парка и увидел там вчерашнего незнакомца. Как ни странно, Виталий не испытал при этом неудовольствия. Состоялся ритуал взаимных приветствий.

— Знаете, — весело проговорил Виталий, — мне почему-то кажется, что вы сутенер, аптекарь и велибрист.

— Благодарю, — ответил незнакомец с каменной невозмутимостью. — Вы сторонник бульварной литературы?

«Надо же. Та книжка, видать, действительно популярна, вот и он ее знает. Но до чего сообразителен. Впрочем, у Горыныча других помощников и быть не может».

— Нет, я сторонник интересной литературы. А считает ли кто-то ее бульварной или нет, мне безразлично.

Незнакомец слегка наклонил голову. Принимается.

— Но согласитесь, — с торопливой улыбкой продолжил Виталий. — Этот набор… м-м… профессий по крайней мере не банален, и следовательно, бульварностью никак не отдает.

В присутствии незнакомца Виталию хотелось дурачиться, он не понимал почему. Может быть, факт скорого приезда Горыныча его так радовал, а может, незнакомец своей нездешней чопорностью располагал если не к высмеиванию, то, по крайней мере, к вышучиванию, кто знает. А скорее всего, это просто реакция на вчерашнее напряжение. И что удивительно, Виталия совершенно не интересовал вопрос об участии в неком спектакле. С Горынычем ничего не страшно. А его помощник забавен, это да.

Сам незнакомец был олимпийски спокоен.

— Не надо бояться банальности, Виталий. Банальность — это, в сущности, закономерность, устоявшееся правило, которое трудно, порой невозможно, а главное, совершенно незачем игнорировать. Все небанальное выдумано, иногда от скуки, иногда по злобе, иногда от желания встать выше остальных. Банальность же, если хотите, дана нам свыше, а это самый надежный источник, не правда ли? Исходя из этого, небанальность, конечно же, бульварна.

«Вот это завернул», — с ироничным восхищением подумал Виталий, но вслух продолжал спорить:

— А вам не кажется, что защищать банальность как раз таки не банально. И вы сами роете яму своим убеждениям.

— «Роете яму убеждениям». Фу, Виталий. Вы ведь, насколько я осведомлен, бросили писать стихи, могли бы разговаривать уже по-человечески. — Незнакомец решительным жестом ладони остановил готовую сорваться с языка Виталия колкость. — Да, Виталий, вы бросили писать стихи, и по образованию вы технарь. Давайте в связи с этим сменим тему. Я дам вам посыл, а вы над ним подумаете. Как вам такое? Все в мире движется, это общеизвестная банальность. Менее знакома другая банальность: все в мире движется, чтобы не упасть. Как в связи с этим…

— Ну и переходы у вас, — перебил незнакомца Виталий. — Это и есть ваша непростая тема?

— Это… — попытался вставить слово незнакомец, но Виталия уже понесло:

— Хорошо, хорошо, давайте поговорим о вашем посыле. Но сначала надо определить, что значит «движется», и особенно, что значит «не упасть». Не находите?

— Разумеется, прежде, чем говорить о чем-то, хорошо бы определить предмет разговора. А прежде, чем спорить, определить предмет спора. Но соблюдать риторические формальности скучно, и в большинстве разговоров и споров они не соблюдаются…

— О, это да, — саркастически ухмыльнулся Виталий.

— …я, конечно, дам нужные определения в соответствующем контексте, но пока давайте признаем: на самом деле вы хорошо представляете, что такое «двигаться», и что такое «упасть». Или «не упасть», если, иронизируя, вам удобнее точно повторять слова собеседника. Представьте, например, велосипед. Пока он движется, он не падает. Все очень наглядно.

— «Представьте велосипед»! «Вздумай колесо»!

— Это похвально, что вы читаете еще и хорошую литературу. Но я не отец Вандердроссель. И у меня к вам вопрос. Скажите, а почему не падает велосипед?

— Оп-па, велосипед! Вы думаете, если я перестал писать стихи, то занялся физикой. Я занимаюсь программированием.

— Программирование, безусловно, тоже движение, но виртуальное, а мне хотелось бы обсудить движение реальное. Наш разговор в конечном итоге касается вас и вашего будущего, а вы человек реальный.

— Вы так говорите, как будто вы сами виртуальны, — Виталий, улыбаясь, посмотрел на незнакомца и едва ли ему не подмигнул.

Незнакомец помолчал, плотно сжав губы. Потом раздельно произнес:

— Да. Отчасти я виртуален. Но речь не обо мне.

Виталий присвистнул. «Забавный господин. Но Горыныч-то каков! Впрочем, от Горыныча можно ждать чего угодно. Мне вот он однажды книжицу подарил. Так что я тоже отчасти виртуален, ха-ха. Ладно, раз Горыныч просит, поддержим разговор, мне не жалко».

— Велосипед, говорите. Насколько я помню лекции по общей физике, при его движении колеса крутятся в вертикальной плоскости, и их горизонтальная ось устойчива, она не может серьезно отклониться ни вверх, ни вниз, вот велосипед и не падает. Эффект юлы, только поставленной набок.

— Браво, Виталий, — незнакомец просиял настолько, насколько может просиять человек, застегнутый на все пуговицы. — Вы неплохо учились. Есть, конечно, детали, о которых спорят до сих пор, но в целом эффект гироскопа вращающихся колес, та самая «юла», — основное объяснение устойчивости велосипеда. Мы пришли к ситуации, когда от падения нас удерживает вращение, если говорить упрощенно.

Виталий порозовел, разговор ему и нравился, и не нравился. Не понятно, к чему незнакомец клонит. Но подколоть его все равно надо.

— Простите реплику бывшего поэта. А вам известны метафоры, связанные с велосипедом?

Незнакомец, пожалуй, впервые посмотрел на Виталия с интересом. От Виталия это не укрылось, и он воодушевился. Ироническая улыбка, снова ироническая улыбка, пусть кушает, так ему и надо.

— Самая распространенная: отношения мужчины и женщины не должны стоять на месте, велосипед либо катится дальше, либо падает.

Незнакомец остался сосредоточенным.

— А что, Виталий, ваши отношения с вашей женщиной движутся или падают?

Улыбка слетела с Виталиных губ. «Вот еще не хватало об этом с ним говорить».

— А почему бы, собственно, об этом не поговорить, — незнакомец как будто прочитал мысли Виталия, — научно-популярный разговор у нас не очень клеится, можно поговорить о вашем эмоциональном и гормональном мире.

Ничего себе! О гормональном мире с друзьями разговаривайте!

— Нет уж! — Виталик взъярился. — Я понимаю, что как сутенер и аптекарь вы в этих вопросах дока, но я не нуждаюсь…

— Виталий, чем быстрее вы перестанете связывать меня с книжонкой, увиденной у друга, тем нам будет проще, уверяю вас. Хорошо, давайте оставим эту тему.

Если честно, Харитоновский парк не годился для такого разговора решительно. Осень продолжала блуждать за спинами мамаш с детьми, парочек всех возрастов, бежала с гражданином, явно следящим за своей физической формой, пыталась подсадить малышку на пони, пони-то откуда здесь, даже собак выгуливать запрещено…, но сегодня самое время для заработка. Не хватало только свадебных компаний, отчаянно фотографирующих, как невеста с женихом кормят уток, ну да это прерогатива весны. Зато других желающих побросать куски булок и просто хлеба уткам и голубям было предостаточно. Особенно выделялся суровый подтянутый мужчина с двумя батонами под мышкой… Ан нет, он не один, вот и его дочурка, аккуратненькая, в шапочке с заячьими ушками.

Виталий рассердился, хотя и не слишком. Но ему еще сильнее захотелось подцепить незнакомца.

— Скажите, а движение губ и языка — это тоже способ не упасть? — Улыбка Виталия стала ехидной.

Теперь улыбнулся Незнакомец. Он поднял перчатку.

— Видите ли, Виталий, движения языка и губ частенько нужны человеку для того, чтобы рассказывать всем окружающим, как ужасно обстоят дела. Как никто ничего не хочет, да и не может, и все давно решено, а нам остается только унылая фронда или столь же унылая поддержка. Жалоба есть великое вращение вокруг собственной нерешительности. Сарказм и ирония, кстати, тоже. И даже шутка, более того, даже смешная шутка. Чувство юмора в целом очень хорошее чувство, но, когда, кроме него, нет ничего больше, язык и губы становятся главными движущимися частями тела. И, двигая ими, человек обеспечивает свою устойчивость, если не может обрести ее посредством движения рук и работой мозга.

— Это вы красиво расписали. — Виталий продолжал наскакивать на незнакомца. — А разве шутка, сарказм и жалоба не являются продукцией работы мозга?

— Являются. Но, когда человек смиряется с их первенством, а тем паче начинает полагаться на них и только на них, они застывают, как бюсты и барельефы среди ковровых дорожек учреждения, куда человек однажды вошел, но откуда никогда не выйдет, поскольку искать выход ему лень, да и не хочется.

— Ну-у-у, знаете, так можно утрировать любую особенность человеческой личности…

— Можно. И, к сожалению, а может, к счастью, утрирование своих особенностей и достижений и есть то, чем занимается вторую половину жизни значительная часть человечества.

— Вторую? Значит, мне это пока не грозит.

— Увы, Виталий.

— Что «увы»?

— Если бы не грозило, Горыныч не попросил бы меня встретиться с вами.

— Так! Прекрасно. Теперь давайте по пунктам. Где и что я утрировал. И какие барельефы сваял.

— Вы разгорячены. Так вы вряд ли согласитесь с моими доводами. А чтобы вы поостыли, я вам подкину следующий посыл…

— Знаете что! — Виталия вдруг осенило. Скользкий тип. — Еще немного, и я вообще перестану с вами соглашаться, даже если вы будете правы…

— Не горячитесь. Давайте двигаться последовательно. Вы давеча хотели определения, что значит «двигаться» и «не упасть». Определения давать я не мастак, а вот пример приведу. Земля движется вокруг Солнца и именно поэтому на него не падает. Точнее, падает, сила между ними — это сила притяжения, но, падая на Солнце, Земля все время по нему «промахивается», поскольку имеет перпендикулярную силе притяжения составляющую скорости. В результате получается устойчивое круговое движение. Или, по-другому, круговое движение ведет к устойчивости системы.

— Вы это к чему?

— Минуточку терпения. Аналогичная ситуация имеет место у электрона в атоме водорода. Но, в отличие от Земли, электрон может перескочить с одной орбиты на другую, более высокую.

Незнакомец посмотрел на Виталия победительно. Тот, как сказали бы его друзья лет пятнадцать назад, совсем офонарел.

— И…? И… что?

— Как что, Виталий. Вы хотите быть Землей или электроном?

— Тпр-р-ру-у-у… — Виталий губами изобразил цунами. — Подождите-подождите, не так быстро.

— Давайте помедленнее. Я не хочу упрекать вас в том, что в своей жизни вы начали двигаться по кругу. Такое движение, как мы видим, гарантия от падения. Гарантия от катастрофы. Вопрос в другом: это окончательная ваша орбита или нет.

Тут у Виталия голова окончательно пошла кругом. Но никакой устойчивости от этого движения он не ощутил. Наоборот, наметился взрыв мозга. А тут еще и незнакомец посмотрел на Виталия сочувственно. Сочувственно, Карл! Виталий опять взъярился:

— Скажите-ка, а какое движение, по-вашему, важнее: от понедельника к пятнице, или от пятницы к понедельнику? Или, будучи поклонником движения по кругу, вы все понедельники замыкаете друг на друга?

Незнакомец наконец-то оторопел.

— Виталий, разве ваша профессия программиста делит недели на понедельники, пятницы и воскресенья? Я-то думал, вы работаете, когда есть заказ. Я ошибся?

— Вы ошиблись. У нас есть не заказ, а проект. И, когда он есть, мы работаем над ним долго и понятия рабочей недели и выходных у нас существует. Другое дело, что иногда мы работаем и по выходным. Но я спросил о другом. Когда ваш электрон крутится вокруг ядра, ни одна точка траектории ничем принципиально не отличается от других ее точек. А у человека, крутящегося в колесе недель, каждый день отличается от другого, по крайней мере, выходные отличаются от будней. Не кажется вам, что ваша модель все сильно упрощает?

— О, безусловно, Виталий, тут вы правы. Но упрощение необходимо, чтобы отделить существенное от второстепенного. Впрочем, сдается, что обсуждать тему будней и выходных не интересно ни вам, ни мне.

— Ладно-ладно, — Виталий остыл. — Я все понимаю. Я сказал это от раздражения…

Молодой человек отвернулся от незнакомца и замолчал.

Они стояли внутри ротонды, расположенной на острове посреди высыхающего прудка. Впрочем, этой осенью убранная в трубу речушка бурлила резвее обычного, и прудок, наполняемый ею, не выглядел умирающим. На его глади ближе к берегам кишели утки, вырывая друг у друга куски хлеба, брошенные посетителями парка. Особенно старалась крупная боевитая утка, умудрившаяся ущипнуть даже селезня. Но, как это часто бывает, постоянная драчливая активность мешала ей воспользоваться плодами своих побед: стоило ей вступить в бой сразу с несколькими соперницами, как кусок, за который шла битва, подхватила та товарка, что в бою не участвовала, а просто выжидала удобный момент.

— Вот уж кто не страдает от собственной нерешительности, но хлеб все равно достается другим, — угрюмо процедил Виталий.

— Да, Виталий, вы подметили очень важное обстоятельство. Быть героем дня, не значит быть сытым.

— Вы решили попотчевать меня житейскими мудростями? Я могу вас отблагодарить: не каждый солдат мечтает стать генералом, но каждый солдат норовит быть поближе к кухне.

Незнакомец расхохотался. Если конечно, издаваемый им клекот, можно было признать за хохот. Но незнакомец, несомненно, порозовел.

— Итак, Виталий, я вижу, вы немного отошли от приступа неприятия меня и моих слов. Давайте вернемся к нашей теме. Круговое движение обеспечивает устойчивость, но у него могут быть разные орбиты…

— С чего вы взяли, что я «отошел»? И что я с вами согласен. Вот, пуля. Она же не бумеранг, обратно не возвращается, если, конечно, отбросить метафоры на этот счет.

Незнакомец отмахнулся от слов Виталия, как от назойливой мухи:

— Точность полета пули обеспечивается ее вращением. А вращение она получает при прохождении нарезки в канале ствола. Я все же хочу вернуться к вашему вопросу. Вы желаете перейти на новую, более высокую орбиту?

Теперь расхохотался Виталий.

— У вас, что, есть конкретное предложение от Горыныча?

— Нет, конкретные предложения от Горыныча будут высказаны самим Горынычем. Я лишь ввожу вас в курс дела, если так можно высказаться.

— Интересный у вас «курс дела». Сначала вы утверждаете, что я в своей жизни зациклился, а потом спрашиваете, не желаю ли я перейти на новый уровень. Вы случайно игры не пишите?

— Случайно и не случайно, нет. А вот популярность уровневых игр, по-видимому, действительно основана на некоторой, э-э… схожести с жизнью. Схожести не ситуациями, ситуации в них сказочные, а схожести внутренней логикой. Это вообще очень интересный вопрос, что есть игра в жизни человека? Не компьютерная даже, а игра вообще.

— Да? У вас и на этот счет есть, что сказать?

— Есть. Хотя эти мои суждения неимоверно спорны. Я думаю, компьютерные игры на сегодня венец эволюции игр вообще, а в долгосрочной перспективе начало их вырождения, как информационные технологии вершина технологий сегодня и смерть реальных технологий завтра. Вы можете не согласиться, я и сам не вполне с собой согласен.

— Да ну?

— Да. Вы заметили, Виталий… ну, если вы в детстве читали фантастику двадцатого века, так вот, если вы ее читали, вы, наверное, заметили, что тогдашние фантасты предсказывали бурное развитие технологий, вплоть до полетов в другие звездные системы, создания обитаемого мира в каменной, ледяной или испепеляющей пустыне, продление жизни, et cetera, но никто из них не предсказал рождение виртуального мира, прямо здесь, на земле, почти в каждом доме. Компьютеры у них были средством вычислений, записи информации…, но никак не источником другой реальности. Максимум, чего опасались, это попасть во власть роботов, но и роботы не были виртуальными мемами.

Незнакомец перевел дух, похоже, он сам не ожидал от себя столь вдохновенной речи. Виталий взглянул на незнакомца без иронии.

— И в чем же вы с собой не согласны?

Незнакомец слегка вытянул шею и поправил воротник, как будто он ему давил.

— Я уже говорил, я сам отчасти виртуален. И рубить сук, на котором сидишь…

Виталий оживился.

— Точно-точно, говорили. А в чем ваша виртуальность?

Незнакомец огляделся, как будто, собирался сделать что-то такое, что не должно стать достоянием случайных прохожих. Но на собеседников, похоже, никто не смотрел. Незнакомец повернулся обратно к Виталию и аккуратно, не торопясь, растворился в воздухе.

Виталий развел руки в стороны и глуповато улыбнулся.

— Сдаюсь! Горыныч есть Горыныч. А его помощник есть его помощник. Сдаюсь. Где вы?

— Я здесь, — произнес незнакомец за спиной Виталия. Виталий повернулся «кругом» и козырнул незнакомцу.

— Сдаюсь. Ваша взяла. Но, все-таки, вы скажете, что затеял Горыныч?

— Не могу сказать ничего определенного. Просто сам точно не знаю. Но, если вы сдаетесь, то давайте доведем мою миссию до конца.

— Давайте. Вы говорили о новой, более высокой орбите. Но ведь, чтоб ее занять, нужен импульс извне, как фотон для атома.

— Браво, Виталий. Тут вы правы. Более того, есть еще одно «но». Атом поглощает фотон и переходит в состояние, более высокое по энергии. Но это состояние неосновное, возбужденное, а потому метастабильное. Вот как Советский Союз на месте Российской империи.

Уж на что Виталий успел привыкнуть к перепадам мысли незнакомца, но тут и он крякнул. «Вот это повороты! Такое ощущение, что он говорит в последний раз и торопится высказать все, что у него есть за душой».

— Советский Союз — возбужденное состояние? — спросил Виталий только, чтобы что-нибудь спросить.

— Именно! — воодушевился незнакомец.

— Именно, — повторил он уже спокойнее. — Советский Союз метастабильное и более высокоэнергетическое состояние. Высокоэнергетичностью объясняются прорывы в науке, технике, строительстве… Метастабильностью — контраст между запуском космических аппаратов и старушками, закутанными в ватники, бредущими с бидонами по непроезжей деревенской улице. В этом все: и успехи, и преступления. И с этим же связаны сейчас ностальгия и ненависть. Несмотря на развенчание идей, есть тоска, тоска по недосягаемому. Виталий, вы не удивляетесь красным демотиваторам? Вы же в соцсетях, наверняка, часто бываете.

— Не часто, — задумчиво ответил Виталий. — Но красные демотиваторы встречал…

— Да-да, — подхватил незнакомец, — лубочная картинка с уютным парком, дом культуры с колоннами на заднем плане, пионерки и мама с коляской на переднем. И подпись: «Это и есть коммунистический ад».

— Но вы же сами говорите, что картинка лубочная. Так может, это иллюзия, аберрация взгляда назад, и демотиватор сочинил тот, кто не знает или не помнит, как оно было.

— Виталий, лубок — это упрощенный до доходчивости образ. Лубок ни в коем случае не иллюзия. Простота, Виталий, бывает хуже воровства, когда она прикрытие стяжательству. Но иная простота идет от глубины понимания и глубины переживания. Понимаете, Виталий, именно сейчас, на середине горы, куда Россия откатилась за последние двадцать пять лет, хорошо видны и вершина, и подножие. И видно, где больше зелени, а где солнца, пусть даже испепеляющего солнца.

Незнакомец помягчел, на лице у него проступили морщинки, уголки губ поднялись, видно, ему самому понравились эти слова.

— Да, я все понимаю, — поморщившись, заговорил Виталий, — много раз слышал: выигранная война, индустриализация, научные институты, лаборатории, ВУЗы. Ученые даже набирались опыта за границей, а Капица вообще был любимым учеником Резерфорда… Но, не хотел бы я жить при Сталине.

— Разумеется. И никто бы на самом деле не хотел бы, даже тот, кто его сегодня боготворит. Но Сталин — это не просто история, это исторический мем, или олицетворение исторического мема, как вам угодно. И ладно бы только исторический. Он мем самоидентификации. Основа стратегической игры. Не в компьютере, но в сознании. Вы же, играя в стратегии, вряд ли желаете оказаться на месте игровых персонажей. Но играете, наверняка считая, что игра не просто развлечение, она вас еще и развивает?

— Вы опять заговорили загадками.

— Что поделать. Задание у меня такое. Вы все время спрашиваете, что вам предложит Горыныч. А предложит он вам перейти на новую орбиту в вашей жизни. Как — не знаю. Но в жизни, понимаете. Не в игре. Хотя, возможно, через игру. Вы хотите? Подумайте, ответ будет нужен не мне.

— Послушайте, все как-то… вперемешку, я ничего не понимаю, я просто тону в ваших словах. Мне нужно все переварить. И, конечно, мне нужно встретиться с Горынычем…

— Вы, Виталий, обязательно с ним встретитесь, да и наше общение, подозреваю, не последнее. А что касается слов, слова, как показывает опыт, пропадают куда реже, чем дела. По крайней мере, дело можно переделать, а вот слова переговорить не удается. Если их кто-то подхватил, то они уже не в нашей власти.

Виталий хотел было возразить, уж больно последняя мысль незнакомца показалась ему спорной, но тут случилось непредвиденное.

***

— Извините, товарищи, что вмешиваюсь. Я тут услышал, что вы СССР и Сталина обсуждаете…

На островке, у самой воды, прямо под балюстрадой ротонды стоял человек в драповом видавшем виды пальто поверх старой водолазки. Голова была покрыта перекошенной клетчатой кепкой. Человек этот оброс бородой, и не просто бородой, а бородищей, нижняя часть лица начисто была закрыта, только треснутая нижняя губа выставлялась из спутанных пегих с сединой волос. Крупный мясистый нос имел закругленный кончик, весь в тонких прожилках как в трещинках. Маленькие глазки из-под козырька кепки смотрели на Виталия и незнакомца пронзительно.

— Извините еще раз великодушно, но ваша метафора о возбужденном и метастабильном состоянии мне очень понравилась…

— А вы кто? — растерянно глядя на бородача, спросил Виталий.

— Я? — бородач хмыкнул, но хмыкнул по-доброму. — Я Арсений Игнатьич Путевой, старший научный сотрудник Института медийной философии. Бывший, разумеется, сотрудник, сейчас на пенсии.

Арсений Игнатьич подождал, не ответят ли что-нибудь занимательные собеседники, но, поскольку те молчали, продолжил:

— Я думаю, возникает вопрос, а что за энергия взвинтила наш с вами родной атом.

Арсений Игнатьич начал одышливо карабкаться вверх по склону островка к ротонде. «Уф-ф», — достиг он цели, снял кепку, под которой обнаружилась изрядная лысина, отер эту лысину ладонью и водрузил кепку обратно. «Прошу прощения, товарищи,» — Арсений Игнатьич извлек из внутреннего кармана пальто сигарету, а из бокового — зажигалку. Щелчок, вспыхнул огонек, перешел на белый сигаретный кончик, и Арсений Игнатьич с удовольствием затянулся.

— Прошу прощения, товарищи, — повторил он. — Так что же за энергия превратила серебряный век в свинцовый, а?

— Без Госдепа не обошлось? — ухмыльнулся Виталий. Незнакомец молчал.

— Ну, уж скорее, без германского генштаба. Но думаю, энергия эта не под силу никакому госдепу и никакому генштабу. Она мощнее и выше. И потому свинцовый век, конечно, не столь изящен, как серебряный, но он полнее и глубже. Глубже по всем деталям и, конечно же, глубже своей немыслимой трагедией. В серебряном веке трагедия была фарсом, намалеванной картинкой, насморком. Понимаете? Прошу прощения, товарищи.

Арсений Игнатьич сделал перерыв в своей речи, чтобы жадно затянуться сигаретой. Несколько глубоких затяжек подряд прервали монолог. Наконец, дымящийся огонек дошел до самого фильтра и крепким щелчком был отправлен восвояси.

— Понимаете? — повторил Арсений Игнатьич свой вопрос, но ответа опять не дождался. Незнакомец хмурился и принюхивался, но винных паров учуять никак не мог. Виталий скептически улыбался и внимательно разглядывал товарища Путевого, но это было внимание удивленное, внимание к новому учителю, неожиданно вошедшему в класс после летних каникул.

Арсений Игнатьич, вдохновленный отсутствием возражений (а впрочем, возражения его вдохновили бы еще больше), продолжил:

— В свинцовом веке энергия, ворвавшаяся в страну и бросившая ее вверх, — прекрасная метафора, ей-богу, прекрасная, да, эта энергия пронзила и перемешала все слои общества. Слои не только в социальном, но и в духовном, и в мировоззренческом смысле. Понимаете, товарищи? Все смешалось, от гнилого ила до белых кувшинок на поверхности. Вот так-то. Прошу прощения, товарищи.

Арсений Игнатьевич смущенно крякнул, он, по-видимому, и сам не ожидал от себя такой патетики. Незнакомец прервал свое молчание:

— Ил, смешиваясь с кувшинками, конечно, их попросту проглотил.

Арсений Игнатьич улыбнулся. Дрогнули над губой волосяные заросли, да и сама губа растянулась на полвершка.

— Прошу прощения, товарищи, — Арсений Игнатьич закурил следующую сигарету. — Отец мой, инженер Уралвагонзавода, Игнатий Иваныч Путевой в сентябре тридцать седьмого года в ночь с понедельника на вторник, это он точно запомнил, вылез из окна своей квартиры, когда в дверь уже ломились горячие сердца и чистые руки. Из окна он перебрался на пожарную лестницу, спустился вниз и бегом отправился на вокзал. Он давно взял за привычку до четырех утра спать одетым, все свои наличные деньги и документы класть на прикроватную тумбу. Пока вошли, пока искали, пока объявили в розыск, он уже был в поезде, по пути в Алма-Ату. — Арсений Игнатьич эту сигарету курил, не торопясь, как будто смакуя. И вдруг перескочил на предыдущую тему. — В этом перемешивании была глубочайшая трагедия, трагедия не только обрушения привычного мира, но и трагедия выстраивания возникшего хаоса в новую последовательность. Трагедия в создании мира настолько нового, необычного, что никому он не мог стать родным, могли только возникнуть новые привычки, тщетно принимаемые за новую любовь. А свинцовая энергия продолжала строить вопреки том

...