автордың кітабын онлайн тегін оқу Новый вид. Проводник
Марина Винер

Марина Винер

Новый вид. Проводник

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

В маленькую деревню пришла большая беда.

Что сломало тонкие стенки между тремя мирами? Неудачный научный эксперимент или человеческая безнравственность вызвали в реальность ваши детские страхи?

Знакомые персонажи из сказок оказываются демонами; такие простительные слабости оборачиваются разрушительными пороками.

Кто выживет в противостоянии?

Любители ужасов, вам сюда. Вы прочтете книгу на одном дыхании и будете ждать продолжения.

16+

Глубоко во мраке пещеры многоножка нашла себе уютную нишу. Только что она славно поохотилась в сифоне с теплой водой: там плавали ленивые разжиревшие черви, долгое время пребывавшие в полной безопасности.

Если бы насекомое обладало памятью, оно могло подумать, что попало в рай для многоножек: тепло, есть еда, а темнота — ну что же, ее усики чуяли добычу издалека. Место, откуда ее швырнула сюда непонятная вихревая сила, было холодным и пустынным. И чтобы раздобыть пищу, приходилось либо ползти много дней, либо долго сидеть в засаде. Повозившись в нише, многоножка приготовилась откладывать яйца. А когда ее детеныши вылупятся, она перейдет в новую стадию: покров становился маловат. Обильная еда делала свое дело.

На дрейфующей по Карскому морю льдине нежилась нерпа. Ее белек резвился неподалеку. Самка решила, что настало время урока охоты. Она подтолкнула детеныша к краю льдины. Тот упирался, но пришлось все-таки сползти в воду. На небольшой глубине нерпа сразу поймала рыбину, подплыла к детенышу. Тот схватил добычу острыми зубками, и мать с нерпенком выбрались на другую льдину. Она оказалась довольно далеко от их прежнего места отдыха и тихонько отплывала все дальше.

Неожиданно над морем возникло сияние, замерцало, завибрировало, образовало воронку, которая вращалась все стремительнее. Ледяная глыба, на которой совсем недавно лежали животные, медленно завертелась и вдруг разлетелась на сотни сверкающих кусков. Воронка образовала водоворот, куда мгновенно засосало остатки льдины.

Нерпы равнодушно наблюдали за странным явлением, не в состоянии понять, что они только что избежали гибели.

Через несколько минут воронка начала замедлять вращение, расширилась и вскоре исчезла. Только расходящаяся по поверхности воды рябь напоминала о происшествии, но и она разгладилась.

В глухой тайге, где ближайшее жилье находилось за тысячи километров, болото, затянутое ряской, вспучилось, покрылось огромными пузырями и словно взорвалось изнутри. Вверх полетели корявые столетние пни, фонтаны черной болотной жижи, тучи насекомых и мелких земноводных обитателей. Чудовищный фейерверк продолжался несколько минут, а когда все закончилось, на месте болота осталась огромная яма с илистым дном и берегами. На дне копошилась черная груда, похожая на прозрачный мешок с грязью. Груда пульсировала, перетекала, потом выбросила ложноножку, которая ощупав дно вокруг, стала пробираться наверх. Натолкнувшись на поваленное дерево, отросток замер, и в это мгновение с коротким чавкающим звуком тварь исчезла.

АНТОН

Звонок раздался, когда я совсем потерял надежду.

— Ну что, с тебя причитается, — мой бывший однокурсник, а ныне программист спецотдела Института биофизики Женя Рыжов явно был очень доволен собой.

— Нашел? Неужели нашел?

— Ты маньяк, Антон. Занимался бы теорией волн, профессором бы уже был, доктором наук.

— Отстань. Давай информацию, а после поговорим.

— Ну что, охраняют твоего генерала — будь здоров. Адрес я нарыл, не буду уточнять, чего мне это стоило, — Женька хохотнул, — но будет ли тебе прок, большой вопрос. К поселку так просто даже не подойти: камеры наблюдения, трехметровый забор, охранники с берданами. Сразу интересуются, какого лешего тебе надо. А его дача охраняется еще пуще.

— Что, колючая проволока под током?

— Да вроде того, — серьезно ответил мой друг. — На самом деле я не представляю, как ты собираешься к генералу подобраться. Но в любом случае поспеши. Ему за восемьдесят, краем уха слышал, что плох стал. А вдруг в маразме? Со здоровьем у него не очень. Я, конечно, не рассчитываю, что он на старости лет кинется раскаиваться и рассказывать тебе о тех событиях. Но чем черт не шутит, вдруг что-то да узнаешь. В общем, с поездкой не тяни.

Поэтому ранним утром я уже несся по пустой трассе по направлению к коттеджному поселку у деревни Митькино, что на юг от города.

Задумавшись, я чуть не проскочил нужный поворот. Накануне после разговора с Женькой я долго не мог уснуть. Неужели мое дело сдвинется с мертвой точки? Столько лет искать, собирать информацию по крохам, складывать мелкие факты, как пазлы, а потом вертеть их, словно разглядывая с разных сторон, чтобы фрагмент встроился в общую картинку.

На пятачке перед воротами в коттеджный поселок почему-то стояло не меньше десятка машин. Я припарковался у самого выезда с площадки, вышел и стал думать: с каким идиотским вопросом мне подойти к охраннику? Но тут металлические ворота с тихим жужжанием открылись, и показалась похоронная процессия. Впереди медленно ехал катафалк. Шестеро крепких мужиков несли гроб, в котором благостно покоился мой генерал — цель многомесячных поисков. Траурная толпа следовала за усопшим.

Я не чувствовал отчаяния. Я вообще ничего не чувствовал. Прислонившись к машине, смотрел на лицо генерала. За тридцать лет он почти не изменился, вот только смерть придала ему, истеричному и громкоголосому при жизни, тихое спокойствие. Больше не было никого, кто мог бы мне помочь. По крайней мере, я таких не знал. Или не помнил.

Гроб погрузили в катафалк. Родственники и друзья рассаживались по машинам, когда меня кто-то похлопал по плечу. Неприметного вида мужчина тихо поинтересовался: «Антон Ракитин?» и, не дожидаясь ответа, протянул мне визитку.

— Позвоните сегодня, в 21.00, — прошелестел он почти на ухо и скользнул прочь. Через мгновение он уже смешался с толпой. Сколько я ни искал его взглядом, так и не смог увидеть.

Вскоре траурный кортеж скрылся из виду, и я отправился в обратный путь.

Дома я сбросил на пол груду «желтых» газет и журналов. В давние годы меня осенило, что в такой прессе на самом деле можно откопать зерна нужной информации (низкий поклон фильму о людях в черном). Сел перед компьютером. Как-то надо прожить день до девяти часов. Полистал файлы. Открыл карту того района, который, как я думал и надеялся, скрывал загадку событий тридцатилетней давности. И… заснул.

— Антошка, беги на нулевой, скоро откроют шлюз, погуляешь, — мама что-то разглядывала в микроскоп. — Там сегодня солнце и уже совсем тепло.

— Мам, Павел сказал, что если я напишу хорошую программу, мне откроют доступ на второй уровень.

— Ты его неправильно понял, — папа стоял в дверях их квартиры-каюты (почему-то на этой базе высоко в горах были приняты корабельные термины). — Вот в конце лета вы с мамой отправитесь в Москву. Ты окончишь школу, поступишь в институт, и только после него, если вернешься на базу, может быть, получишь доступ на второй уровень.

— А на третий? Что там, на третьем?

— Много будешь знать и — что?

— Да ладно тебе, пап, мне все-таки двенадцать уже. Что ты со мной, как с маленьким.

— А мама права, погулять надо. Прогноз плохой, дня через два накроет снежная буря. Потом не выйдешь.

Антон сначала нехотя вылез из-за компьютера, но выйдя из лифта в коридор нулевого (наземного) этажа, даже зажмурился от яркого солнца, сиявшего во все огромные окна холла. Мяч что ли взять? Можно попинать на таявшем снегу. Или попробовать вылепить большого снеговика-инопланетянина.

Из грузового отсека вышел дежурный охранник Гоша.

— Беги, одевайся, я сейчас открою, — сказал он и направился к пульту. — А день-то какой! Может, мне с тобой пойти? Да, боюсь, по шее надают, если пост покину.

Антошка метнулся в отсек, впрыгнул в ботинки на липучках, схватил куртку и подскочил к шлюзу. Гоша нажал кнопку, тяжелая герметичная дверь в полметра толщиной поползла было в сторону, но вдруг раздался вой сирены, на стенах замигали сигнальные лампы. Шторы-жалюзи с шипением опустились, дверь шлюза издала пронзительное пикание, означавшее, что она сейчас закроется. Гоша бросился к Антону, оттащил его подальше и, потеряв равновесие, упал.

В глазах мальчика потемнело, во мраке заплясали сверкающие точки, все поплыло. Он замахал руками, чтобы не свалиться рядом с охранником. Когда точки исчезли, жалюзи были открыты, и в ярком свете солнечного дня Антошка увидел Гошу, выходящего из отсека.

— Беги, одевайся, я сейчас открою. А день-то какой! Может, мне с тобой пойти?…

Дальше мальчик ничего не слышал, потому что летел к лифту.

Мама все так же сидела у микроскопа.

— Ты чего переполошился? Плановая проверка перед экспериментом. Гоше, наверное, уже сообщили.

— Меня тошнит, — пробормотал Антон.

Мама обеспокоенно взглянула на него.

— Ты совсем зеленый. Иди, я тебя посмотрю.

Она поднялась, поправила халат, подошла к сыну и хихикнула. Из ее уха выползла ярко-желтая многоножка и стала пробираться по щеке к носу. Антон заорал…

…и проснулся весь в поту. Шея затекла от неудобного положения: я спал, положив голову на стол.

Часы показывали половину девятого вечера.

Горячий душ смыл кошмар, оставив чистое воспоминание. В голове прояснилось. Я вновь и вновь прокручивал в памяти эту временную петлю, в которую попал ребенком. После этого случилось еще что-то, но оно пока пряталось в черноте.

Ровно в 21.00 я набрал номер. Мне ответили тут же, после первого гудка. Мужской голос назвал адрес и добавил, что меня встретят и проводят, куда надо.

СЕРГЕЙ

В кабинет заглянул дежурный.

— Из Заборья Коля Загайнов звонил. Там мужики труп выловили.

Капитан полиции Мика Шебеко (нет, конечно, не Мика, а Михаил Николаевич; но он здесь родился и вырос, и для всех в районе, похоже, так и останется Микой, при всем к нему уважении) оторвался от бумажек.

На берегу озера толпился народ. Мика чертыхнулся. Любопытство погубило кошку, как говорится в английской старинной поговорке (почему — кошку?), а здесь оно — это самое любопытство — сильно осложняет следствие. Где бы что ни случилось, тут же набегает толпа, не оставляя надежды найти хоть какие-то следы.

— Разойдитесь! — надрывался участковый Загайнов. — Мика, наконец-то.

— Все отошли, — вот он умел так сказать, что его сразу слушались. И притихли, и отошли подальше. А ведь только двадцать девять лет капитану Шебеко против его, Загайнова, сорока двух.

Облепленное тиной тело девушки лежало на берегу.

— Наташа Хромова, наша, из Заборья, — вполголоса произнес Загайнов. — Но так запутаться… Немыслимо.

Тело было, как в кокон, завернуто в рыбацкие сети.

— Кто нашел?

— Вон стоят.

Чуть в стороне от всех, понурившись, маялись трое мужиков со следами похмелья на мордах.

— Эй, мужики, подойдите, — позвал Загайнов, те подошли и встали, переминаясь с ноги на ногу и стараясь дышать перегаром в сторону от полицейских.

— Рассказывайте, как дело было, — Мика достал блокнот и приготовился записывать.

— Порыбачили, етить твою… Я думаю, моя сеть. У меня ее с заднего двора когда еще сперли, осенью поди. Там, глянь, починка моя приметная.

Мужики, начав рассказывать, слегка оживились, словно сбрасывая с себя часть жуткого груза.

— Неужто кто ее…? Может, она сама того, запуталась? Никто из нашей деревни такого злодейства сотворить не мог.

— Как же, «запуталась»! Так запутаться, знаешь, вертеться надо, будто вьюн. Завернули и утопили, точно.

— Типун тебе, Федор, на язык! Буди пришлый кто. А так — неее… Точно, сама утопла.

— Хватит галдеть, — Мика начал терять терпение. — Давайте по делу. Где в лодку сели, куда поплыли, где сети нашли, все по порядку.

Мужики повели Мику и Загайнова по берегу к зарослям ивняка. Там еще дымилось кострище.

— Вот тут мы, значит, на нашем месте с вечера обосновались, чтобы прямо с утречка и того…

— Сети поставить, — ехидно встрял Загайнов.

— Ну, — согласился самый бойкий из горе-рыболовов. — Еще только светать начало, мы и поплыли, значит. Даже не похмелялись, вот те крест! — вдруг вспомнил он важную деталь. — А тут у Ваныча весло застряло. Ни туда, ни сюда. Ваныч дернул, подалось. Мы багром. Край, значит, подцепили — сети. Потянули. Думаем, может, недавно кто поставил, так с рыбой и возьмем. А тут… рука. Мы звонить, а сами к берегу. Когда причалили, народ уж набежал, да и вы сразу подъехали. Вот и все.

— Где это было?

— А вон, видишь, дерево в воде. Оно аккурат справа от меня было. Там и зацепили.

Загайнов вдруг бросился куда-то, крикнув на ходу: «Бабоньки, держи ее!».

По пыльной дороге бежала женщина, странно загребая ногами и кренясь на один бок. Ольгу Павловну перехватили, не давая увидеть носилки с утонувшей дочерью, захлопотали, обняли и почти понесли назад, к деревне, несколько женщин.

Носилки с телом уже погрузили в машину. Эксперт подошел к Мике.

— Следов насилия, на первый взгляд, нет. Все подробности после вскрытия. Но, сам понимаешь, вода. Ни отпечатков, ни других следов, скорее всего, не будет.

Сергею мешало странное ощущение в голове, будто что-то колет над левой бровью тонкой иглой: не столько болезненной, сколько назойливой. Он сидел на заднем сиденье машины, глядя в бритый затылок водителя, и думал. Или ему казалось, что думал. Мысли путались в полусне, становились похожими на туман, который застилал дорогу и не давал разглядеть хоть что-нибудь дальше десятка метров. Деревья смыкались над дорогой живым туннелем.

— Ну и глушь, — пробормотал водитель.

Его жена, дремавшая рядом, завозилась.

— И здесь люди живут, — пробормотала она. — Далеко еще?

— До города километров пятнадцать осталось. Странно. Тут деревня рядом с трассой должна быть.

— Проскочили, наверное. Задумался, зазевался, как всегда, и знака не заметил.

— Может быть, — миролюбиво заметил водитель, которому не хотелось с самого утра начинать перепалку. На это будет еще целый день. А сейчас поскорее бы выехать из леса на открытое пространство, где утреннее солнце наверняка уже рассеяло этот чертов туман.

— Мне в Заборье, — Сергей очнулся, встряхнул головой. — Можно где-нибудь здесь тормознуть, я мимо озера пойду. Спасибо.

Машина остановилась, водитель вышел, зачем-то попинал заднее колесо, потянулся. Сергей положил деньги на сиденье, и отправился по тропинке через лес.

Солнце взошло и развеяло остатки туманных клочьев над водой. На зеркальной глади появлялись круги: наверное, кормилась рыба. В камышах раздался резкий всплеск. Сергей от неожиданности вздрогнул. Боковым зрением он заметил что-то на водной глади и резко обернулся. Скорее всего, крупный карп. А звук показался таким громким из-за странной тишины кругом: не слышно шума большегрузных фур с трассы, ни стрекота кузнечиков или жужжания пчел и слепней, ни пения птиц — ничего. Только неприятное ощущение взгляда в спину.

Деревенская улица была пуста, несмотря на ранний час. Сергей невольно ускорил шаг. Игла вонзилась в лоб, голова закружилась. В это ясное утро все вдруг показалось странно нереальным, размытым. Он огляделся. Заборы покосились, стекла окон, там, где уцелели, покрыты слоем грязи, из-за чего дома кажутся слепыми, в палисадниках вместо цветов крапива и чертополох с человеческий рост. В глазах потемнело, Сергей едва не упал от головокружения. Он наклонился, оперся руками о колени, сдерживая приступ тошноты. Продышался, вроде полегчало. Да… Контузия не прошла бесследно. Мерещится черт знает что.

За открытым окном одуряюще пахла сирень. Ее ветки нагло врывались в комнату, роняя капли ночного дождя на подоконник.

На огороде копошилась бабка. Она что-то монотонно бормотала, подвязывая чахлые кустики помидоров. Лиза мельком взглянула на улицу и снова обернулась к дивану, на котором были разбросаны ее вещи. Надо собирать сумку и бежать, куда глаза глядят. Но на нее словно нашло оцепенение. Не было сил поднять руки, а ноги отказывались сделать хотя бы шаг.

Только ужас. И ступор. Может быть, она просто сходит с ума? Лиза ухватилась за спасительную мысль. Тогда все равно надо срочно уезжать и сдаваться в психушку. Лучше лежать в комнате с зарешеченными окнами, чем думать о том, что она видела. Или не видела? А все это бред?

Лиза начала лихорадочно пихать в баул все подряд, комом. Потом бросила, побежала к выходу, прихватив только сумочку с кошельком и паспортом.

Бабка уже стояла в дверях кухни, скорбно глядя на внучку.

— Ну вот, опять куда-то наладилась, нафуфырилась с утра пораньше. Дома сколь дён не метено, на кухне посуды немытой тазик, а она — гли-ко чо!

Она продолжала ворчать, даже когда за Лизой захлопнулась дверь.

— Петровна! Ты дома? — позвала с улицы соседка.

Бабка с веником в руках подошла к окну.

— Ну? Тута я.

— Ты выйдь, выйдь на минутку. Новости расскажу. Сергей вернулся, слыхала?

— Да ты чо?! — всполохнулась Петровна и кинулась к дверям, не выпуская из рук веника.

Соседка, молодая бабенка, когда-то была миловидной, но глаза ее припухли, стали щелочками, а синюшные щеки выдавали пьянчужку.

— Я его вот только сейчас видала. Хотела в магазин сбегать, гляжу, а он от озера идет. Видать, на попутке ехал, да через лес и дошел, — затараторила она. — Что будет? До Ленки добегу, ее предупрежу.

— Ну, ну? Погодь, успеешь до Ленки, — засуетилась бабка. — И как он, чо?

— Ой, хорош! Здоровенный… И раньше-то, мальчишкой, ничего так себе был, а уж теперь — всем девкам на погибель. Взрослый! Заматерел.

— Он чо, контрактник? Ранетый, небось, в военных действиях. А девки ему — чо? Вон какая за ним ухлестывала, а чем кончилось? Эх, Наташка, Наташка! Подождала бы маненько, глядишь, он бы и отсох от Ленки своей. Хотя, еслив за столько лет не отсох, то это уж все. Видать, совсем прикипел. Но я тебе, Нэлька, скажу: не дело это, еслив жена старше мужа будет. Вон за Ленкой какой козырь из района ухаживал: солидный, видный из себя. Серенька перед ним — тьфу!

Обе помолчали. Петровна поглядела на небо. Там творилось что-то непонятное. Белесое, тусклое марево дрожало, зыбко переливалось и при этом казалось тяжелым, как грозовые тучи.

— Дождя не будет, не слыхала прогноз? — поинтересовалась Петровна. — У меня помидоры повяли все. А погода все мречит, все мречит. Продыху нет от полива. Да! Я вот чего: ты мимо амбулатории пойдешь, забеги к ним аптеку, купи мне что-нибудь, чтобы спать. Вторую ночь глаз не смыкаю. По дому все ходит кто-то, мягонько так, ровно в валенках. А то вдруг заворчит тихонечко, да, знаешь, недовольно, досадливо, прям тоска берет.

— Выдумываешь все, — зевнула Нэлька. — Дом у тебя старый, тут скрипнет, там брякнет.

— Нееет, я свой дом знаю.

Соседка еще постояла, глядя в одну точку, потом повернулась и пошла, чересчур старательно переставляя ноги. Остановилась, пробормотала: «За таблетками Лизавету пошли, она знает, что купить», и продолжила свое странное передвижение.

— Лизавету, как же! — забубнила Петровна, снова направляясь к своим помидорам. — Она все молчком да тычком. Ровно и не видит меня.

На небе марево собиралось в спирали, образовывало радужные завихрения, опускалось все ниже к земле, но этого почему-то никто в деревне не замечал. Не привык здешний народ вверх глядеть.

Сергей на секунду остановился на перекрестке: прямо — домой, направо — к Лене. Из кустов на дорогу вывалились два пьяных мужика. Они нечленораздельно мычали, одежда и морды в грязи и крови. Один из них с трудом поднялся, мотая головой, поднял здоровенную орясину, у второго в руке оказался кусок кирпича.

Сергей подскочил, сделал мгновенную подсечку одному, откинул другого. Бойцы расползлись по дороге, поднялись и, шатаясь, разбрелись в разные стороны.

— А разнять не пробовали? — хмуро спросил Сергей у стоявших неподалеку мужиков. Те отвернулись и побрели прочь, а один из них, невзрачный мужичок в засаленной кепочке, направился к парню, шаркая калошами, надетыми на босу ногу. При каждом шаге он словно приседал, как будто болели колени.

— Лихо ты их! — протянув руку, одобрил он. — Здорово! Это ты там, в десантуре, наловчился?

— В ней родимой. И часто у вас такие бойни?

— Бывает, — дядька сдвинул кепчонку на затылок, — насмотришься еще.

— Что, пьют по-прежнему?

— Да кабы не больше. Чо ж, у людей ни дела, ни денег.

— А вы… — Сергей замялся.

— Да не мучайся, вижу, что не помнишь, — засмеялся мужичок мелким дробным смехом. — Нилыч я, Петр Нилыч Берсенев, ты ко мне еще школьником за блеснами прибегал, неужто совсем забыл? Ну да ладно. Пойдем, провожу.

Они направились к дому Сергея, не заметив полоумную Фаинку, которая наблюдала за всей сценой, сидя на чурбачке у своего дома. Как только мужчины скрылись за деревьями, Фаинка подскочила и понеслась к магазину.

По раннему времени покупательниц было мало. За прилавком продавщица взвешивала пряники одной из них, когда Фаинка вихрем ворвалась в двери.

— Сегодня Федька-рыжий и Димка не поубивали друг дружку! Не пришлось! Я ведь каждое утро гляжу, как они убиваются. А сегодня, ой, бабоньки, сегодня, откуда ни возьмись, Сережка, ну, Полинки-покойницы сынок, как налетел, как раскидал их в разные стороны! И куда они теперь? До завтрешнего утра куда им деваться?

— Тетя Фаина, чего тебе взвесить? Вот, пряники мягкие, как раз для твоих зубов, — перебила ее продавщица.

— Мне фаршу для котов моих, еще куриных голов не осталось ли? Может, печеночка есть?

— Ты себе-то что будешь брать? Котам сейчас соберу пакет.

— А давай мне твоих пряничков. Штуки три.

Полоумная забрала свои покупки и вышла, кивая седой головой и что-то бормоча.

— Совсем Фаинка плохая стала. Мелет невесть что, — посочувствовала продавщица.

— В интернат ее надо, — наставительно произнесла женщина, что стояла у самого прилавка.

— Так жалко же! — отозвалась вторая, складывая в корзинку пакетики с конфетами. — В интернате разве уход? До могилы доведут как раз.

— Вот дождемся, что она всю деревню спалит, — злорадно промолвила первая. — Тогда опомнимся, да поздно будет!

— Фаинка безвредная, болтает только что ни попадя, — примирительно сказала продавщица.

— Ладно, ладно. Поживем-увидим. Не к добру это, — зловеще произнесла деревенская Кассандра и выплыла из магазина.

Нилыч молча шел рядом с Сергеем, искоса на него поглядывая.

Безлюдные улицы наводили тоску.

— Где все? — не выдержал Сергей. — В это время раньше скотину выгоняли, кур-уток кормили, а сейчас… Как вымерли.

— Не только скотины, людей в деревне почти не осталось. Многие перемерли, и не только старики. Больше по пьяни. А кто и грех на душу взял: руки на себя наложил. Вот Зинка в прошлую осень. Ейный муж к другой бабе ушел, так ничего лучше не придумала, как в петлю лезть, — охотно подхватил разговор Нилыч. — Ну, и поразъехались, конечно. Ты далече сей момент наладился? Твой дом прошли уже, а ты и не заметил.

— Я… я тут, недалеко, — замялся парень.

— Ленка твоя сейчас в клубе, в библиотеке. Нет ее дома.

— А ты откуда знаешь?

— Что ты к ней или что ее дома нет? — засмеялся Нилыч. — Да не тушуйся. Я мимо шел, замок на дверях.

— С улицы дверей не видно.

— Я приметливый, — снова хмыкнул Нилыч, остановился, придержал Сергея за руку и наклонился к нему. — Ты увидишь много непонятного, — проговорил он еле слышно и сделал шаг назад.

Парень отвернулся и, разглядывая тихую улицу, прикидывал, как бы избавиться от непрошенного попутчика.

— Пока осмотритесь, — раздался за его спиной хорошо поставленный низкий голос. — Но будьте очень внимательны и осторожны, Сергей Георгиевич. Примечайте мелочи, снимите шоры с глаз и ума. Особенно — с ума. Ну, а если понадобится помощь (а она, боюсь, понадобится!), милости прошу ко мне. В конце улицы мой дом, у ворот огромная липа. Не ошибетесь. Жду вас, милостивый государь, в любое удобное для вас время.

Сергей дико взглянул на Нилыча. Куда делся свойский деревенский мужичок с характерным говорком, то подшучивающий, то подмигивающий? Перед ним стоял господин со спокойным выражением красивого лица, доброжелательно смотрел на него, а взгляд был не только внимательным, но и печальным.

Петр Нилыч сделал полупоклон, повернулся и пошел по обочине дороги к своему дому. Походка была такой, будто на нем не старенькие драные галоши, а по меньшей мере лаковые штиблеты.

— Не бегал я к вам за блеснами. Я вас не знаю! — крикнул Сергей вслед странному господину. — Не могу вспомнить, потому что просто не знаю!

Тот даже не оглянулся. Шел себе спокойно по дороге.

Пожилой эксперт стянул перчатки.

— Пойдем-ка, Мика, на воздух.

Мужчины поднялись по трем раздолбанным ступенькам и вышли во двор районной больницы, оставив за дверью запахи смерти, медицинских препаратов и беды.

На улице было душно. Откуда-то взялся не то туман, не то смог. Ясное майское утро превратилось в тяжелый день.

— Так вот, следов насилия на теле нет. Она или уже мертва была, когда ее в сети заворачивали, или совершенно не сопротивлялась.

— Накачали чем-нибудь?

— Я отправил кровь на экспертизу, на наличие алкоголя, наркотиков, токсинов. Результаты придут, я тебе сразу позвоню. История мутная. Никогда такого не видел. Время смерти — около шести-восьми вечера. И примерно столько же тело пробыло в воде. Но она точно утонула, в легких полно воды. А туман, смотри, сгущается. Ты куда сейчас?

— Поеду назад, с людьми говорить, — вздохнул Мика. — Наверное, к Ольге Павловне напрошусь переночевать. Ну и присмотрю за ней заодно, как бы плохо не стало. Эту деревню будто рок какой-то преследует.

— Ты про зимний случай? — эксперт покачал головой.

Мика поежился.

— Мне он покоя не дает. Там одни вопросы и ни одного — ни единого! — ответа. Ладно, поеду. А то совсем дорогу не видно будет. Что с погодой творится! Сплошные аномалии.

Эксперт уже открыл дверь, но обернулся:

— Ты поосторожнее, Мика. Что-то мне не по себе. Я, конечно, медик, а значит, материалист. Но предчувствия, знаешь, не спрашивают диплом.

Мика засмеялся.

— Спасибо, я буду осторожен. Как всегда.

— Знаю я тебя, — проворчал эксперт, скрываясь в темноте подвального коридора.

Когда Мика вырулил на трассу, погода снова разъяснилась. Машин было мало, и капитан принялся размышлять над загадками нового дела. Но та история трехмесячной давности, как заноза, давно засевшая в пальце, мешала, саднила и жутко раздражала. Поэтому Мика не замечал, что туман словно крадется следом за его машиной, съедая и федеральную трассу, и лес, подступавший к самой обочине.

Никому на свете капитан полиции Шебеко не признался бы, почему у него такая высокая раскрываемость. Иногда Мика видел. Он не смог бы внятно объяснить, что именно. Просто видел ответы на вопросы. Знал, когда ему врут. Замечал то, чего другие не замечали. Порой на долю мгновения в чьем-то лице улавливал изменения, которые невозможно было истолковать. Однажды во время допроса свидетельницы, пожилой медсестры районной больницы, ему померещилось, что ее зубы красны от крови, а не от небрежно нанесенной на узкий рот помады. Медсестру, убийцу восьмерых стариков, осудили на большой срок; улики были неопровержимыми. Мика знал, что и где искать. Он почти всегда знал.

Но зимой капитан блуждал в темноте.

Тогда, в феврале, после ясных морозных дней резко потеплело. В воздухе замелькали первые снежинки, по асфальту трассы побежали змейки начинающейся поземки.

Водитель-дальнобойщик сильно устал: ездка выдалась тяжелой. Уже через несколько часов он сдаст груз и получит приличную сумму денег. Успеть бы до метели. Край глаза зацепил в мутной белизне что-то ярко-синее. Водитель посмотрел в сторону — ничего. Он все-таки затормозил. Спрыгнул с высоких ступенек кабины и пошел обратно. В просвете ивняка на поле он снова увидел яркое пятнышко. Чертыхнувшись, водитель полез через снежные завалы.

Это была молодая женщина, учительница средней школы. Мика ничего не понимал. Накануне она опоздала на последний автобус. До поворота к деревне, где жила учительница, оставалось буквально сто метров. Если она шла по трассе, к чему было сворачивать на поле, через сугробы? Даже если по какой-то причине учительница не осталась ночевать у приятельницы, библиотекарши, от райцентра до Заборья не больше четырех километров. Вечер был ясным, мороз не сильным. Молодой здоровой женщине дойти до своего дома хватило бы часа, если не было попуток.

Дело даже не возбудили. Несчастный случай — и все тут. Капитана Шебеко никто не стал слушать. На свой страх и риск он потихоньку вел частное расследование. Ничего. Интуиция молчала. Мика решил, что способности покинули его. Но следующее дело — несколько ограблений почтальонов в районе — он раскрыл за четыре дня, отхватив очередную порцию похвал начальства и некоторой зависти сослуживцев.

Сейчас темнота была совсем беспросветной. Он приедет к Ольге Павловне, но ему нечего сказать и нечего спросить.

Эксперт залпом допил остывший кофе и, натягивая перчатки, направился в секционную. Ему не терпелось поскорее провести вскрытие, чтобы хоть чем-то помочь Мике в этом загадочном деле. Он открыл дверь и застыл на пороге. Стол был пуст. Тело исчезло.

На поляне у самого озера из-под коры большого трухлявого пня выполз мохнатый коричневый паук. Лениво шевеля лапками, он забрался наверх и встал в стойку, подняв передние конечности, словно молясь какому-то своему паучиному богу. Как по сигналу, из всех щелей вырвались тучи жирных зеленых мух, поползли в разные стороны многоножки, рой странных насекомых с длинными хоботками и жесткими крыльями поднялся и на миг завис над пнем. Все это разлеталось, расползалось, наполняя безмолвие мерзким стрекотанием, щелканьем, жужжанием.

Вода в озере пошла кругами, вскипела. Черные пузыри на поверхности воды лопались с чавканьем, похожим на то, с которым лягушки ловят зазевавшихся стрекоз.

С жутким треском и грохотом в лесу упало дерево. А потом раздался звук, словно динозавр невероятных размеров сделал свой первый шаг.

АНТОН

Мне повезло: на проспекте была совсем небольшая пробка, и меньше, чем через час, я был у трехэтажного дома в самом центре города. Кованый забор, никаких табличек, по фасаду только большие темные окна. Я припарковал машину и отправился искать вход.

За углом дома тоже не наблюдалось никаких дверей. Я уже хотел достать телефон, чтобы уточнить, как же мне проникнуть внутрь здания, но тут кто-то, как сегодняшним утром, вновь похлопал меня по плечу. Да, это был тот же человек, что подходил ко мне у коттеджного поселка. Он молча кивнул на неприметный вход в подвал, мимо которого я, разумеется, проскочил.

Мы спустились к металлической двери. Мой спутник достал магнитную карточку, и мы вошли в «предбанник». Мужчина нажал какую-то кнопку, вторая дверь раздвинулась, за ней оказалась кабина лифта. Я вошел за ним. Лифт поехал вниз.

Проведя меня по ярко освещенным пустым коридорам, молчаливый спутник открыл одну из дверей.

За столом перед десятком мониторов сидела девица с синей прядью, свисающей на один глаз. Ее пальцы летали над несколькими клавиатурами, смотрела она при этом на огромный экран в полстены. Там на изображение спутниковой карты накладывались какие-то схемы, бежали пунктиры, вспыхивали яркие точки.

Седой мужчина, стоявший около стола, обернулся и кивнул на карту:

— Узнаешь, Антон?

Мне ли не узнать! Именно этот кусок страны высвечивался и на экране моего компьютера. Но искать там, среди гор, местоположение базы все равно, что иголку в стоге сена, если нет подсказок. У меня их не было.

— Вот, смотрите, — заговорила девица, — новая точка, там жуткая электромагнитная активность в последние сутки.

— Плохо, — мрачно сказал седой. — Место населенное. Это не глухая тайга.

— Им плохо, а нам хорошо. По двум точкам на окружности центр не вычислить, а у нас появилась третья. Совсем другое дело. Гляньте!

Пальцы девицы снова запорхали над клавишами, и на карте появилась сетка с кругами и линиями.

— Так-то так, но только представь, чем это грозит жителям?

— Команду отправлять надо.

— Которой нет, — еще мрачнее произнес седой. — Что в дверях топчешься? — обратился он ко мне. — Знакомься, это Агата. Меня, разумеется, не помнишь. Андрей Ильич меня зовут. Я тебя с матерью с базы вывез, тогда, накануне эксперимента. Ты вообще что-нибудь помнишь?

— Почти ничего, — ответил я и подошел поближе.

Седой заварил кофе в трех огромных кружках, одну брякнул перед Агатой. Сел за столик в углу комнаты и махнул мне рукой.

— Присядь, поговорим. Я тебя давно нашел, как только догадался, что ты девичью фамилию матери взял (кстати, зачем?). Но не хотел тревожить. Вдруг ты и думать забыл об этой истории. Я же знал, что на базе психотропные препараты применялись. Подписка о секретности — это одно. А фармакопея все-таки надежнее.

— А вы…?

— Я допуск не успел получить. Повезло. У меня там друг работал, я все рвался к нему. Ну как же! Эксперимент века! Новая эпоха! А увидел тебя на похоронах Зарубина, понял, что ищешь. Значит, что-то помнишь, значит, я тебе нужен, а ты мне. Ну, и Агата в теме. Вот пока и вся наша команда.

Агата в это время откинулась на спинку рабочего кресла, взгромоздила ноги прямо на одну из клавиатур и произнесла:

— Предположительно — здесь.

На экране в пересечении паутины линий и пунктиров пульсировала красным яркая точка.

Андрей Ильич соскочил и уставился на экран.

— Хоть что-то, — пробормотал он. — Конечно, диаметр еще большой, но если знать, что искать, можно рискнуть. Мне мой друг, видимо, в последний момент, с центрального пульта базы успел сообщение кинуть. Не знаю, почему его не отследили — сбой в системе, наверное, помешал. Он писал, что эксперимент проводить нельзя, большинство ученых категорически против. Но военные настояли. И это несмотря на последствия пробного запуска, когда пятьдесят человек пропали, а восемь, которых доставили из туннелей в непонятном состоянии, погибли. Тогда твой отец сделал невозможную вещь — отправил вас долой с базы. Меня как раз из Москвы послали с секретным разрешением, подписанным главами нескольких государств. Ракитин просто привел вас на площадку, запихнул в вертолет, забрал у меня кейс с документами и дал летчику отмашку. Мы улетели. Все.

Я как будто увидел искореженные в нелепых позах фигуры, их везли на каталках по коридору первого уровня к лазарету. Спрятавшись за дверью, никем не замеченный, я трясся в лихорадке ужаса, узнав среди рабочих в синих и оранжевых комбинезонах дядю Володю. Одна нога его, согнутая в колене, была поднята, вторая свисала с каталки, но не покачивалась при движении, а застыла в невозможном изгибе. Руки с растопыренными пальцами оцепенели перед его лицом, искаженным до неузнаваемости. Дядя Володя проводил со мной много времени. Однажды он печально сказал, что на Большой Земле у него остался сынок, вот такой же, как я. Не грустите, попытался я его утешить, вахта кончится, вы вернетесь к семье, к своему сыну, и все будет хорошо. Он покачал головой и ничего не ответил. И мы продолжили мастерить для меня классный электромобиль.

— Последствия эксперимента оказались непредвиденными. С тех самых пор время от времени происходит пространственно-временное возмущение, как мы предполагаем, в пределах действия установки, — продолжил Андрей Ильич. — Мне не удается добыть хоть какую-то информацию. С базы, кроме вас, никто не вернулся. Ее законсервировали, строжайше засекретили. Но, вероятно, иногда происходит самопроизвольное включение если не всей установки, то ее модулей. В последнее время вихревые возмущения активно проявлялись вот в этих местах (Агата нажала на клавишу, экран вспыхнул двумя синими точками). Тут тайга, ближайшее поселение в трехстах километрах, а здесь море. Но вчера что-то произошло в средней полосе. Жителям угрожает реальная опасность; совершенно непредсказуемо, что случится при возникновении пространственно-временной дыры. Какая гадость оттуда полезет или, наоборот, втянет туда все живое в округе. Вот так-то. Необходимо разыскать базу и отключить установку. Но сначала выяснить, что происходит в месте новой активности.

Следующим вечером мы втроем выехали в Нижнегорск.

СЕРГЕЙ

Петр Нилыч давно скрылся из виду, дорога была пустынна в обе стороны, а он все стоял в остолбенении. Опять появилась мысль, что контузия еще сыграет с ним немало шуток. Сергей представил, как на него посмотрит Лена. Он же стал совсем другим. Уехал выпускником школы, умненьким мальчиком, а вернулся накачанный внешне, но совершенно изломанный внутри вчерашний солдат, десантник с войны. К тому же еще, похоже, с проблемами психического порядка.

Все равно. Лучше сразу. И Сергей вскоре взбегал по ступенькам на второй этаж сельского клуба, где была библиотека.

Он открыл дверь и попал в сумрачную тишину и прохладу. Никого не было. Стоя на пороге, Сергей прислушался к шороху где-то в глубине стеллажей.

— Лен, ты здесь? — осторожно позвал он. И она появилась бесшумно, как призрак.

Он смотрел во все глаза, узнавал и не узнавал ее. Пять долгих лет прошло с момента, как она появилась в их классе, встала у доски и ждала тишины.

— Эй, новенькая! — оживился Игорь Махнев, красавец и разгильдяй, любимец и учителей, и одноклассников их 11 «Б». — Садись со мной, красотка!

Она все так же стояла, и тут вплыла директриса. Поправила очки и промолвила, что Елена Евгеньевна будет преподавать у них физику. Прошу, дескать, с пониманием и уважением отнестись к молодому учителю. «Без сомнения!» — охотно поддержал директрису Махнев. — «Мы со всем пониманием и уважением, с нашим удовольствием!»

Директриса погрозила ему пальцем и выплыла из класса. А Сергей пропал. Вот в ту самую минуту он понял, что это — чудо, и он встретил единственную женщину в мире, которая была предназначена именно и только ему. Он даже не подумал, что Лена может быть замужем или просто у нее есть своя жизнь. Это не имело никакого значения. Разумеется, про нее мигом все разузнали: мужа нет, только что из института, живет у тетки. Когда Лена почему-то опаздывала на рейсовый автобус, она подсаживалась в школьную «Газель». Сергей со своего сиденья в самом хвосте машины обычно видел ее из окна, а потом, едва дыша, смотрел, как она входит, улыбается школьникам, здоровается.

Это была не влюбленность. Может быть, даже и не любовь. Сергей просто жил в счастливой уверенности, что ему сказочно повезло — одному на миллион, он раз и навсегда обрел то, что обычно называют «второй половиной». Поэтому никто не догадывался о том, что с ним происходит: он был спокоен. Спокоен и счастлив. Читал книги, заучивал наизусть стихи, слушал музыку, смотрел на малиновый закат, а сам все эти сокровища прятал в тайный сундучок, чтобы в один прекрасный день разделить их с Леной. В его воображении они вели долгие разговоры, гуляли по берегу озера и мечтали о будущей счастливой и долгой жизни.

Утром после выпускного бала Сергей появился на пороге ее дома с огромным букетом. И тогда его жизнь кончилась. Елена Евгеньевна шарахнулась от его признания на другой конец комнаты. «Это невозможно, — пробормотала она, — это совершенно невозможно…» И вышла. Она просто вышла и прикрыла за собой дверь.

В своих фантазиях Сергей зашел так далеко, что этот визит с предложением руки и сердца казался ему простой формальностью. В одну секунду все разлетелось на тысячу осколков.

В этот же день на последнем автобусе он уехал в Нижнегорск и с самого утра пришел в областной военкомат. Армия, четыре года службы по контракту, война, контузия. И вот он снова здесь, смотрит на нее и понимает, что ничего не изменилось: она все та же — его единственная.

Сергей осторожно обнял ее, мельком удивившись, какая она маленькая.

— Ты откуда? — спросила Лена, как будто проснулась. — Откуда ты взялся?

— Только что приехал. Даже дома не был. Хотя — что там делать? Наверное, все паутиной и пылью покрылось. А ты? Почему ты здесь? Тебе же нравилось в школе?

— Я все забывать стала, — Лена высвободилась из его рук и села к своему столу. — Заболела, наверное. И сейчас помню как-то смутно. По врачам не ездила, — опередила она вопрос. — Вот, здесь оказалась. Тут хорошо, тихо. Только холодно. Солнце на эту сторону не попадает совсем.

Сергей только сейчас заметил в стороне диванчик с подушкой и пледом. И часто она здесь ночует? Ему было не по себе. Лена сидела молча, уставившись в бумажку на столе. Сергей увидел, что это какой-то циркуляр и лежит он на столе «вверх ногами». Минуты ползли. Захотелось уйти или закричать, только бы разрушить тишину, от которой звенело в ушах.

Она словно почувствовала, встала, постояла, покачиваясь и все так же глядя на бумажку, и, наконец, подошла.

— Отсюда озеро видно. Только никто не купается почему-то.

— Правда? — Сергей с облегчением выдохнул и подошел к окну. Вдали, за крышами деревенских домов, свинцовым блеском тускло мерцало озеро. Полоса леса за ним казалась совсем черной. Но прибрежный пляжик не мог быть виден.

Вдруг Лена, стоявшая за его плечом, издала странный звук. Сергей обернулся. Она, оскалившись, глядела за стекло; нижняя челюсть подрагивала, из ее горла вырывалось что-то, похожее на мявканье кошки, которая видит недосягаемую добычу. Ее пальцы скрючились, глаза побелели от ярости.

По пустой дороге шла безобидная Нэлька своей странной деревянной походкой. В прозрачном пакете была видна бутылка. Вот ее догнал Леха, и дальше они отправились вместе. Сергей его прекрасно помнил. Хороший работящий мужик, жена, сын поступил в институт в самой Москве. А Леха вдруг начал спиваться. Его жалели. Но мужик тихо, в один день, ушел от жены, спокойной и незаметной, и радостно пристроился к Нэльке; та была много моложе, и, оказывается, давно уже приглядела его на совместных возлияниях. Кто из них вызвал такой припадок ненависти, Сергей не понимал. Он хотел успокоить Лену, отвести вглубь комнаты, но вдруг почувствовал жуткую дурноту — предвестницу галлюцинаций и очередного приступа. Глубоко дыша, он вцепился в подоконник, не в силах отвести взгляда от снежной равнины, которая простиралась за окном до самого горизонта. Мертвенный рассеянный свет луны меркнул из-за затягивающих небо снеговых туч.

И все погасло.

Когда Сергей пришел в себя, деревню уже окутали поздние сумерки. Небо было красноватым, словно майское закатное зарево задержалось, застряло в густых облаках.

Лена спала на своем диванчике, укрывшись пледом с головой. Пусть спит, решил Сергей, а пока надо сбегать домой, посмотреть, как там и что, и забрать ее к себе на несколько дней. А потом — уезжать, увезти ее отсюда. Снять в городе квартиру, лечь в госпиталь, подлечиться и начать новую чудесную жизнь. Он направился было к двери, но от противной слабости задрожали ноги, и сил хватило только на то, чтобы добрести до диванчика и пристроиться на самом краешке. Сергей обнял Лену и мгновенно уснул.

Утро было тяжелое и мутное. Солнце затянулось пыльной пеленой. Душный неподвижный воздух словно застревал в горле.

Громкую перебранку у магазина Мика услышал издалека. Шофер школьной «Газели», совершенно обескураженный, вяло отругивался от женщин, которые наскакивали на него и махали руками. Растерянные школьники молчаливой стайкой жались в стороне.

— Куда ты их завез, говори? — одна из мамаш размахивала костистым кулачком прямо перед носом водителя. — Ишь, глаза залил. Детей возишь, лешак тебя понеси! А ну, дыхни!

— Да не пил я! — взвился шофер. — Ни вчера, ни неделю назад. Знаешь ведь, что не пью. Погонят с работы, оно мне надо?

— Что случилось, Николай Федотыч? — спросил Мика. — С машиной что-то?

Шофер схватил капитана за рукав и отвел подальше от разъяренных женщин.

— Ты не подумай, что я сбрендил, но, понимаешь… даже не знаю, как сказать. Понимаешь, трассы нет! Еду себе, мостик переехали, а дальше — ничего, машина едет, а будто на месте стоит. Нет, не так, не могу объяснить. Ну, я ребятишкам сказал, что с дорогой что-то, без уточнений, развернулся и назад. Еду, а по спине мороз: а ну как в деревню вернуться не смогу? Ужас такой охватил, веришь, чуть в кювет не влетел. Выровнялся, а тут и дома на околице показались. Знаешь, Мика, я такое облегчение почувствовал, будто от смерти спасся!

— Пошли! — скомандовал Мика и решительно направился к «Газельке».

Женщины бросились было к нему, но он молча раздвинул их, влез в машину и скомандовал уже оттуда: «Берите детей, мамаши, и по домам!».

Николай Федотыч взобрался за руль, покосился на своего пассажира, мелко перекрестился, и машина тронулась с места.

Шофер вел с черепашьей скоростью, не выше 20 километров в час, и Мика не торопил его, а внимательно вглядывался в дорогу. И тут к ним наперерез бросилась девушка. Она заколотила кулаком по бамперу. Машина остановилась. Нервы у тишайшего Николая Федотыча не выдержали, он выскочил и загнул такую фигуру речи, что у Мики отвисла челюсть: от шофера никто никогда не слышал ни одного нецензурного слова. Он возил детей больше десяти лет и привык строго следить за тем, что говорит. Мужики, вставлявшие мат скорее для связи слов, при нем невольно начинали пользоваться эвфемизмами. Да и школьникам было несдобровать, если они позволяли себе ругнуться.

— Лизавета! Совсем сдурела? — закончил шофер свою тираду вполне пристойно.

Девушка, не обращая на него внимания, ринулась к двери и мигом забралась в салон. Там она уселась сзади Мики и вцепилась в спинку его кресла так, что побелели костяшки пальцев.

— Михаил Николаевич, вы в Реченск? Я с вами!

— Лиза, я не знаю, куда мы, — обернулся к ней капитан.

Девушка явно была не в себе. Она смотрела в никуда остановившимся взглядом, мелко и часто дышала и изредка сильно вздрагивала.

— Ты заболела? — обеспокоенно спросил Мика. — Может, пока к нашему фельдшеру тебя подвезти?

— Я с вами, — снова пробормотала Лиза. Николай Федотыч только махнул рукой и вновь тронул «Газельку» с места.

Последние дома деревни остались позади. Мика смотрел во все стороны, пытаясь заметить что-то неладное. Показался деревянный мост через речушку. Колеса прогрохотали по разболтанным доскам. «Дождутся, рухнет, что тогда?» — проворчал шофер.

Скоро, метров через двести, дорога свернет к перекрестку и федеральной трассе. Все на месте — кусты у самой дороги, за ними лес, поворот.

— И что это со мной было? Галлюцинации? Вот же, вот она! — воодушевленно заговорил шофер. А капитан, онемев, смотрел в ветровое стекло.

Кусок трассы с лесом по обе стороны и далекой фигурой, которая брела к ним по дороге, висел в воздухе зыбким миражем, за ним была пустота.

«Стой!» — рявкнул Мика, но шофер уже вывернул руль к видению, мерцавшему в густом тумане. Колеса «Газели» тут же засели в грязной луже. Они вращались, разбрызгивая комья глины, а машина увязала все глубже.

Мика открыл дверь. Прямо у ступеньки плескалась вода.

— Ты чего так заорал? — пробормотал Николай Федотыч. — Я с перепугу лужу не заметил.

— А что дороги нет — тоже не заметил?

— Так была же, — шофер вконец растерялся. — Я же сам видел.

— Не верь глазам своим.

В это время Лиза открыла дверь салона, шагнула прямо в воду и пошла, как сомнамбула, по луже прочь, прямо к дороге, так и висящей в воздухе. Мираж стал ярче, по нему поползли сияющие змейки, Мике показалось, что марево как будто облизнулось. Фигура на призрачной дороге ускорила шаг.

Лиза медленно протянула руку, поверхность видения пошла волнами. Капитан схватил девушку за шкирку и рванул назад. Лиза не удержала равновесия и упала в лужу. И тут же со странным чавкающим звуком мираж лопнул.

— Да что это за херня, — заорал Николай Федотыч, стоя по щиколотку в воде.

Мика так же за шкирку поднял девушку, тряхнул ее.

— Приди в себя! Ну!

Лиза слабо замахала руками, отбиваясь от него. Потом обмякла и снова уставилась вдаль бессмысленным взглядом. Мика вытащил ее из лужи и посадил на траву.

— Пошли за ветками, — сказал он шоферу. — Возвращаться надо.

Почти час они вытаскивали «Газель» и, наконец, в молчании отправились в обратный путь. Девушка сидела, непрестанно кивая головой. В шуме мотора Мика расслышал ее бормотание: «Это она, она, она…»

— Кто — она? — спросил капитан, но Лиза не услышала его и продолжала бормотать.

— «Плохо дело», — подумал Мика и покосился на Николая Федотыча, который вел машину на автопилоте и выглядел совершенно ужасно. Все-таки обычному человеку, живущему простой, реальной, обыденной и потому понятной жизнью, нелегко принять мысль, что совсем рядом может оказаться нечто дикое, невероятное и опасное. Мы, как испуганные дети, прячемся под одеялом привычных вещей и явлений. И наши пять чувств — да и те слишком далеки от совершенства! — становятся защитой от всего, что мы не можем увидеть, потрогать, услышать. Но стоит стенке стать тоньше, как из соседнего «королевства» ползут кошмары. От них нет спасения, потому что они непонятны. Для Мики еще в детстве эти стенки часто становились прозрачными, и он привык — не сразу, конечно! — к присутствию совсем рядом чужого мира. Или миров. Они были разными, так что — да, их было много.

Сейчас капитан чувствовал знакомое горячее волнение, похожее на лихорадку, которое всегда предшествовало озарению. Он уже знал, что гибель замерзшей в феврале учительницы дополнит картинку загадочных событий. Возможно, именно тогда все началось. Там корень, зародыш всего, что происходит сейчас. Если он сумеет ухватить конец ниточки, может быть, сумеет размотать туго скрученный клубок.

А в деревне творилось нечто невообразимое.

Гадалка-Глафира неслась по дороге, спрашивая у каждого встречного, не видели ли они Мику или Колю Загайнова. Кто отрицательно мотал головой, кто пожимал плечами, и Глафира опрометью бежала дальше. Про нее ходила дурная слава. Раскладывала карты она на удивление. Все рассказывала: что было, что будет, и все сбывалось. Но шептались, что, если Глафира сделает «подклад» — считай, пропал человек. Повалятся на него болезни, безденежье и прочие горести. И будто бы на этот «подклад» землю она берет на кладбище и добавляет туда лягушачью кровь. Никто не сомневался, что гадалка знается с нечистым. Ей к пятидесяти уже, а сама-то — ни морщинки, волос черен, походка легка, бежит по деревне, только юбки взметнутся — и ее уж не видно.

А сейчас вся растрепанная, растерянная, напуганная до невозможности.

Только Глафира добежала до магазина, как с другой стороны, из-за угла, к ней навстречу выскочила тетка Вера. Она схватила гадалку за кофту.

— Глаш, слышь-ка, у тебя телефон работает?

— Не знаю я. Мика где?

— Уехал куда-то с Федотычем. У меня и домашний молчит.

— Кто домашний? — оторопела Глафира.

— Телефон! Телефон, ни домашний, ни мобильный не работают.

Они одновременно, не сговариваясь, обернулись туда, где ночью сияла огоньками, а днем была видна из любой точки вышка мобильной связи.

— Ох…

Обе выдохнули, а Вера пошатнулась и снова схватилась за Глафиру.

— А где вышка-то? — простонала она.

— И кладбища тоже нет, — прошелестела гадалка.

— Чего?

— Кладбища, говорю, нету! Вот тут дорога мимо озера, вот тут лесок, а за леском ничего. Вместо могилок чащоба.

Вера не успела открыть рот, чтобы завопить, как дверь магазина с грохотом открылась, и оттуда спиной вперед вывалилась полоумная Фаинка, волоча за собой битком набитые пакеты. Оставив их на плитке у входа, она нырнула куда-то за угол и появилась, таща детские санки. Взгромоздив свое богатство и примотав пакеты веревочкой, Фаинка потащила поклажу по дороге. Полозья с невыносимым визгом скрежетали по асфальту.

Женщины на мгновение забыли о кошмаре.

— Фаина, ты чего вытворяешь? — закричала Глафира.

Та обернулась, приостановилась, поправила сползающие пакеты.

— Дак как? Чем я моих кошечек буду кормить, когда все как есть в магазине кончится? Отрезало нас от всего мира. Конец света пришел, все помрем теперь, а кошек как кормить? — не совсем логично закончила Фаинка и заскрежетала своими санками дальше.

— Вот тебе и полоумная! Поумней нас будет, — пробормотала Вера и бросилась к магазину. — В долг возьму, потом деньги занесу, — на бегу договорила она.

Глафира только покачала головой.

Через четверть часа фаинкино пророчество облетело всю деревню, и к магазину со всех сторон стекались обеспокоенные жители Заборья. Вскоре у прилавка толпился народ, еще больше встревоженный известием, что машина с хлебом до сих пор не приехала. «Может, и правда, что-то случилось?» — так думали все и боялись остаться ни с чем, то есть в дураках. Эффект толпы нарастал с каждым мгновением; вот уже кто-то кого-то толкнул, а другой схватил с открытой стойки пачку печенья из-под носа соседа. Нервозность электрическими разрядами искрила между людьми, знакомыми всю жизнь, прожившими бок-о-бок долгие годы. Голоса становились громче и раздраженнее. Страх и непонимание сгущались и словно давили на людей грозовой тучей. В дверях возникла перебранка, грозившая перейти в серьезную драку.

«Газель» подъехала к магазину как раз в этот момент. Мика выскочил, бросив шоферу на бегу: «Присмотри за ней!», в минуту всех растолкал и оказался у самого прилавка.

— Где Загайнов? — спросил он у продавщицы Татьяны, которая уже готова была разрыдаться.

— Тут я! — отозвался от входа участковый. — Пролезть не могу!

— Отправь кого-нибудь за Гуляевым, чтобы сию минуту здесь был, и брата пусть прихватит. Запри дверь пока!

Народ попритих. Братья Гуляевы — серьезная сила, а вкупе с Микой так и вообще необоримая. Капитан тут же воспользовался моментом.

— Давайте-ка, люди добрые, поговорим. Только душновато здесь, а? Вот мы сейчас сумки и баулы ваши здесь оставим, а сами у магазина на пятачке все спокойно обсудим. Давай, Коля, выпускай народ, который запасами не обременен.

— А продукты наши куда? — все-таки робко поинтересовалась одна из женщин.

— И что, водку тоже что ли сдавать? — набычившись, подхватил здоровенный красномордый бугай. Витя-афганец, узнал его Мика, шумный, но безобидный.

— Так она тут целее будет, Вить, — улыбнувшись, ответил капитан. — Постоит, тебя подождет.

Загайнов тем временем отпер двери и стал выпускать несостоявшихся покупателей. Гора пакетов и сумок у двери росла, бутылки со звяканьем ставились в ящики.

У магазина собралось не меньше полусотни жителей, а по улицам стекались с разных концов деревни те, кто припоздал. Братья Гуляевы, совершенно невозмутимые, стояли чуть в стороне. Ноги расставлены, мощные ручищи сложены на груди — охрана суровая. Загайнов прислонился к дереву и тоже принял грозный вид.

Мика с минуту смотрел на толпу, не столько ожидая тишины, сколько собираясь с мыслями. Слова пришли сами.

— Ну, что, сельчане, попали мы с вами в переплет, — начал он негромко. Кто-то нетерпеливый спросил было: «Дак что случилось-то?», но на него зашикали, и вновь стали слушать. — Я не ученый, а мент, поэтому объяснений у меня нет. Ясно только, что наша деревня попала в какую-то аномалию. То ли погодную, то ли электромагнитную. («Да-да, вчера по телевизору объявляли, что вспышка сильная на солнце была», — с видом знатока подтвердила одна из женщин). Погодите, нас еще изучать будут, войдем в историю науки. Главное, что все живы, здоровы, и надо сохранять спокойствие. Уверен, что там (Мика неопределенно махнул рукой) уже разбираются, как нам помочь. А мы все будем достойно, можно — с интересом, переносить временные сложности. Электричества нет, значит, и воды нет. У кого колодцы хорошие?

— У меня, — отозвался седовласый Савелий Иванович, — о прошлом годе чистил, как знал. И глубокий, на пять колец.

— Чего там — у тебя, — выскочила суетливая баба Тася, — вот у меня колодец еще отец копал, бревенчатый, венцы ажно звенят, а вода — чистый боржом.

— Значит, с питьевой водой у нас все хорошо. Теперь — продукты.

— Холодильники к вечеру оттаивать начнут, — заметила продавщица. — Оттуда все надо убирать.

— Мороженое ребятишкам раздай, а с остальным разберемся.

— Как — раздай! — всполохнулась Татьяна. — Я потом из своего кармана платить буду?

В толпе засмеялись.

— Нам бы из этой аномалии выбраться, мы тебе всей деревней деньгу соберем, — прогудел старший из Гуляевых, сорокалетний Семен.

— У магазина охрану выставить надо, — задумчиво заметил Загайнов.

— Пожалуй, — согласился Мика. — Не из-за недоверия, а для порядка.

— Хлеба-то не привезли! И когда будет? — выкрикнула Вера.

— А вы, бабоньки, совсем обленились? Разучились сами речь? — поинтересовался Савелий. — Моя Наталья-покойница ох и хлеб пекла! Никаких кренделей не захочешь.

— Оленька, Ольга Павловна больно мастерица. Да только не до этого ей теперь, — вспомнил кто-то.

Все как-то засмущались, осознав, что совершенно позабыли о вчерашней трагедии с Наташей Хромовой.

— А вот это как раз хорошо, — подхватил Мика. — Ей сейчас делом заняться в самый раз. А все идут по домам спасать свои запасы из холодильников. Со всеми вопросами — ко мне или к нашему участковому.

Все, переговариваясь между собой, стали расходиться.

— И все-таки надо проверить, вдруг в какой-то стороне остался… как бы это назвать… проход что ли, — проговорил подошедший Загайнов.

— Опасно. Я видел, там черт знает что мерещится. Но ты прав, проверить не мешало бы. В ту сторону (Мика кивнул туда, где еще вчера высилась ажурная башня сотовой связи) ходить смысла нет, это и так ясно. А вот по грунтовке мимо озера и дальше за кладбище…

— Тоже смысла нет, — закончила за него подошедшая Глафира. — Я только оттуда. — И вдруг повалилась на колени, запричитала: — Ой, Мишенька, за грехи мои наказание на ваши головы! Я во всем виной, пусть меня и казнят! Неправильно это, чтобы по моей лихости вся деревня страдала!

— С ума сбрендила, — констатировал хладнокровный Семен Гуляев. — Да оно и немудрено. Все почему спокойно тебя, Мика, слушали? Потому как не понял еще никто ничего. Не дошло. А как до мозгов дойдет, тут и начнется.

— Не начнется. Народ у нас хороший. А буянов усмирим, — так же бесстрастно отозвался Гуляев-младший, Степан.

Загайнов потянул гадалку за руку, та сопротивлялась и все норовила бухнуться на землю.

— Ну, хватит! — рявкнул Мика. — Нам только истерик сейчас не хватало. Встань и говори, что хотела сказать.

Глафира мигом уселась на землю у его ног.

— Не встану, пока народ меня не простит! Тут и буду сидеть.

— Тьфу ты, леший! — в сердцах бросил Загайнов. — Не до тебя теперь, не понимаешь что ли?

— Я, Мишенька, давно колдовством промышляю, и деньги беру за наговоры да подклады. Ох, сколько людей от меня натерпелось — страсть! — затараторила Глафира. — Вот, Коль, помнишь, прошлой весной корова у Настьки Кукшиной издохла? Мой грех! Я на Настьку порчу навела, как ее соседка Анатольевна просила.

— Порчу на Настьку, а сдохла корова? — уточнил Мика. — Оплошала ты, видно.

— Ага, только корова та два месяца, как какой-то своей коровьей болячкой маялась, — встрял Савелий Иванович. — И Настасья каждую неделю ветеринаров из района вызывала. А потом решила корову ту убрать, пока и впрямь не сдохла. А на деньги от той коровы дочь Дашку учиться собрала.

— А еще я на Ивана подклад делала, как жена его слезно молила, чтобы или спился да помер наконец — ой, грех-то какой! — или уехал куда. Вот он и уехал, да пропал. Сгинул, видно.

— Иван Зубков что ли? — поинтересовался Загайнов. — Он на вахту все ездил-ездил да зазнобу там себе завел, потому как жена его, Наталья, баба злющая. А Иван человек добрый, но робкий. Вот и боялся признаться. А как там ребеночек народился, он и уехал потихоньку, а уж оттуда отписал, и теперь жене деньги шлет. Так что, как ни крути, Глафира, ты людям, получается, добро делаешь, и наказывать тебя не за что.

Гадалка глубоко задумалась.

Продавщица Татьяна окликнула ее:

— Пойдем-ка, Глафира, мне поможешь, чем так сидеть. Мика велел все продукты переписать. Нам возни на два дня, не меньше.

Гадалка резво подхватилась, отряхнула юбку и понеслась к магазину. А мужчины направились к опорному пункту.

Через час две группы во главе с Загайновым и Гуляевым-старшим отправились проверять, можно ли выйти из деревни окольными путями. Участковый задержался в дверях.

— Что будет, как думаешь?

— Понятия не имею, Николай. Будьте очень осторожны, глядите в оба, не спешите. Там может быть все, что угодно. Главное, не считайте это галлюцинациями, а сразу разворачивайтесь назад. И держаться вместе, не разбредаться, ясно?

— Да это-то ясно. Только вот что… Мы уцелеем? В смысле — все тут, в Заборье?

— Будем надеяться. Попробуем продержаться, пока на Большой Земле не разберутся, как нас вытащить.

Загайнов кивнул и вышел. Его было бы не так легко успокоить, если бы он знал, что кусок земли с их деревней словно исчез из реальной жизни, как будто его никогда и не бывало.

АНТОН

В Нижнегорск поезд приходил рано утром. Мы втроем поселились в маленькой частной гостинице неподалеку от вокзала, и Андрей Ильич сразу отправился брать в прокат машину. Агата разложила два ноутбука и погрузилась в изучение каких-то карт, таблиц и схем на их экранах. Потом схватила телефон, потыкала в кнопки и раздраженно бросила его на стол.

— Что? — спросил я, заметив, что она встревожена.

— У меня брат в следственном отделе полиции в Реченске, это райцентр тут, в области, километров сто пятьдесят на юг. Недоступен.

— Занят, наверное, — предположил я.

— Да это-то ладно. У меня с ним другой вид связи есть, тоже не работает.

— Скайп что ли?

Агата отрицательно помахала головой и постучала себя по лбу.

— Вот тут.

— Ты с ним телепатически общаешься? — я был поражен. — А мои мысли можешь поймать?

— Не знаю.

— Попробуем?

— Ну, давай рискнем.

Я сосредоточился. Что бы такое ей передать? В мозгу сверкнула какая-то надпись, мне показалось, что там несколько букв и цифр, но это длилось долю секунды. И я снова начал мысленно формулировать фразу для Агаты.

— И что такое «АЗ-8»? — вдруг спросила она.

— Восьмая «Аномальная Зона», — машинально ответил я и осекся. Не может быть. Вот так просто и восстанавливаются воспоминания? Или при попытке передать и принять информацию активизировались какие-то участки мозга, и память возвращается, пусть частями, мелкими порциями, но возвращается. — Ты просто настоящий экстрасенс!

— Но я совсем не хочу знать, что творится у всех в головах! — возмутилась Агата. — Мне своих дел хватает.

— Думаю, тебе это не грозит. Твой мозг работает, как мобильник. Если звонят тебе, ты отвечаешь. Ну, или не отвечаешь. Вот брат твой пока не хочет или не может отвечать на твои вызовы. Кстати, а что Реченск?

— Это совсем рядом с точкой зоны возмущения…

И мы застыли, пораженные одной мыслью. Брат Агаты мог находиться как раз в том самом месте, где мы вчера зафиксировали невероятную активность электромагнитных полей. Поэтому с ним невозможно связаться. Он в опасности, как и все, кто оказался в этом месте. Если, конечно, они еще живы. Я испугался, что наша хакерша «услышит» меня, но я угадал: если мысль не направлена конкретно ей, Агата ее не ловит. Впрочем, девушка сама прекрасно осознавала серьезность положения. Она стояла напряженная, как струна, сжав губы и нахмурив лоб. Потом бросилась к ноутбуку, и ее пальцы запорхали над клавиатурой.

— Ищи в поисковике про свою Зону, хоть что-нибудь, — отрывисто бросила она. — Раскопаешь — взломаю. Будь то база ЦРУ. Я вас доконаю, гады. Если с Микой что-нибудь случится, я вам такой кибервзрыв устрою, все у вас к чертям собачьим полетит. Будете знать, как свои секреты прятать, уроды.

Когда вернулся Андрей Ильич, мы с Агатой были погружены в интернет-поиски.

Девушка тут же захлопнула крышку ноутбука.

— Едем! Времени совсем нет.

Всю дорогу до Реченска она продолжала свою бешеную деятельность за клавиатурой, сидя на заднем сиденьи. Вдруг (уже были видны окраинные дома райцентра) хакерша издала сдавленный возглас. Мы одновременно обернулись. Андрей Ильич мгновенно отреагировал, съехал на обочину и остановил машину. Агата повернула к нам экран компьютера с картой района. Надпись «Заборье» у одной из точек на наших глазах замерцала и начала исчезать буква за буквой, начиная с последней. Сама черная точка, обозначавшая деревню, продержалась несколько секунд, замигала и погасла, как перегревшая лампочка.

— И так на всех картах, — прошептала девушка.

— Плохо, — произнес Андрей Ильич.

У здания полиции наш шеф решительно вышел из машины.

— А вы куда? — поинтересовалась Агата. — Я сама схожу.

— Пойдем вместе, — мрачно ответил тот. И мы втроем вошли в здание.

У одной из двери хакерша остановилась.

— Вот здесь его кабинет. Вроде бы…

Только она потянулась к ручке, как дверь распахнулась, и оттуда вышел пожилой тучный капитан, на ходу разговаривая по мобильнику.

— Его пока у нас в бокс заперли. Кроме бреда про исчезнувший труп, других симптомов, врачи говорят, нет. Да что вы, товарищ полковник, как можно, чтобы у нас из морга покойник пропал. Да за последние полгода у нас и криминальных трупов вообще не было. Обязательно буду держать в курсе. Он, Красков, лучший эксперт на всю округу, к нему на консультацию из других районов приезжают.

Он положил телефон в карман и, отдуваясь, повернулся к нам.

— Чего хотели?

— Мы к Шебеко Михаилу Николаевичу, — произнес Андрей Ильич.

— К кому? — изумился толстяк. — А полиция тут при чем? Или он пропал у вас? Заявление подавать пришли? А трое суток истекли?

Надо отдать должное Агате: держалась она великолепно. Впрочем, мы были готовы к неожиданностям.

— А разве у вас нет такого? — спросила она.

— Нет, и не было.

— Простите, похоже, мы ошиблись, — шеф взял Агату за руку и направился к выходу. Я — за ними.

— Стоять! — грозно взревел толстый капитан. — Документы предъявите.

На его рык из другой двери выглянул еще один полицейский.

— Что у вас тут?

— Да вот, товарищ майор, личности подозрительные. Ищут какого Шубякина.

— Говорю же, перепутали мы, — наш шеф примирительно посмотрел на майора.

— Шубякина?

— Нет-нет, Шебеко.

Майор вышел из своего кабинета и задумался.

— Фамилия вроде знакомая.

— Да товарищ майор, я тут восемнадцать лет. Не было здесь такого.

— Ладно. А вы кто?

Андрей Ильич достал книжечку-удостоверение и сунул ему под нос.

— Секретный институт, — протянул майор. — Ну, у нас тут секретов нет. Изучайте, конечно, чего вам надо. Препятствовать не будем.

В машине Агата забилась в угол. Она была совершенно подавлена. Мы ее пока не трогали, посидели молча.

На площадку перед зданием полиции въехала машина ГИБДД. Андрей Ильич высунулся в окно и спросил у одного из вышедших.

— Как проехать в Заборье?

— Путаете что-то, наверное, Загорская? Туда поворот налево сразу за райцентром.

— А Заборье?

— Не слышал про такую. Я здесь недавно, может, из вымерших? Сейчас у напарника спрошу.

Но второй гибддэшник такого названия тоже слыхом не слыхивал.

— Плохо, — повторил шеф. — Ты понимаешь, что произошло?

— Петля?

— Думаю, хуже. Я встречал теоретические предположения о временных капсулах. Сколько продолжались два первых возмущения? — обратился он к Агате.

— В первый раз — 12 минут 6 секунд. В тайге 27 часов 31 минуту 17 секунд, — отчеканила девушка.

— Время увеличивается. И мы не знаем, когда установка отключится на этот раз. К тому же в капсуле время может идти не так, как здесь. Возможно, оно вообще остановилось.

Я живо представил жуткие застывшие фигуры рабочих из тоннеля, для которых время остановилось навсегда. Их тела были словно сделаны из тугой литой резины. И запустить в них жизнь никто был не в силах.

— Или за наши сутки у них пройдет лет сто. Вообще-то, возможно и обратное течение, — подумал я, как оказалось, вслух.

— Все может быть.

— И что нам делать? — отчаянно воскликнула Агата.

— Поедем к эпицентру и будем ждать. Больше нам ничего не остается, — пробормотал Андрей Ильич.

— Вот, — сказала Агата, — точные координаты точки. Но в пространстве она может занимать гораздо больше места.

— Это понятно, нам бы найти хоть краешек, намек на границу, где начинается сбой. Плясали бы оттуда.

Вскоре мы выезжали из райцентра, забив багажник всем, что нам показалось необходимым, и ориентируясь по координатам на планшете. Какая-то деятельность — или ее подобие — придала нам немного бодрости. Потому что просто сидеть и ждать было невыносимо.

СЕРГЕЙ

Он спал совсем недолго; за окном все еще стояли тревожные сумерки. Так бывает ненастным зимним вечером в большом городе, когда красноватый свет фонарей отражается в низких снеговых облаках.

Лена что-то пробормотала во сне, и Сергей чуть крепче прижал ее к себе, неожиданно осознав, что в его чувстве к ней совершенно отсутствует физическая составляющая. «А мне ведь только двадцать три…» — отстраненно подумал он. На краю полусонного сознания бродило воспоминание о временах, когда его, сидящего за четвертой партой в ряду у окна, скручивало от желания при каком-нибудь ее нечаянном жесте или повороте головы.

Надо все-таки сходить домой. А мысли стояли, как вода в болоте: появляются и лежат, покачиваясь ряской. И тело словно застыло, не хотело шевелиться. С усилием он повернулся, осторожно вытащил руку и встал.

На улице душный полумрак охватил голову. Даже дышать было трудно. Сергей брел, как под водой, с трудом переставляя ноги. Он понял, что идет не туда, только когда увидел перекресток с магазином и остановкой. А на дороге снова молотились те два ухаря, которых он раскидал утром.

«Опять? Не надоело им», — он ускорил шаг. Но немного опоздал. Один из мужиков лежал на дороге с разбитой головой. Из виска сочилась кровь и нечто окровавленно-белое. Второй сделал несколько шагов и тоже упал. Сергею показалось, что у него из горла что-то торчит.

Размытая тень пронеслась мимо него. Парень отшатнулся. Заплаканная взъерошенная барышня свернула по дощатой дорожке к дому. Хлопнула входная дверь. Тут Сергей сообразил, что это была Лиза. Она училась в параллельном классе. С ее лучшей подружкой, Наташкой, кажется, он в десятом классе пару раз даже потанцевал на школьной дискотеке.

Он снова повернулся и поразился, увидев, что те двое уже стоят, пошатываясь, на дороге. Ничего пьяного не берет; и те постояли, покачались и побрели, как зомби, в разные стороны. Сергей в сердцах даже плюнул.

— Серенька, ты ли? — услышал он с огорода дома, где скрылась Лиза. К забору уже спешила бабка с рыхлителем наперевес. — А я гляжу, вроде ты. А и впрямь, возмужал, заматерел. Правду Нэлька сказала.

— А ты, Петровна, не меняешься, — ответил он, подходя к ней поближе. Было что-то странное, но Сергей не мог поймать эту странность. Так бывает, когда резко проснешься ночью и хочешь вспомнить только что виденный сон. Но он ускользает; кажется, вот-вот — ухватишь за хвостик и вытянешь весь. А сон все дальше, все мутнее, еще пару мгновений продержится неясное ощущение, настроение и — все. Растаял бесследно.

Такое же чувство ускользания и мучало Сергея в эту минуту. Но бабка своей болтовней спугнула даже смутный намек на мысль.

— Дак чо мне меняться? Я уж, почитай, с десяток лет, как консерва. Килька в масле, — дробненько засмеялась Петровна. — Ну чо? Был у Ленки-то своей? Она затворницей в библиотеке сиднем сидит. И не видать ее, и не слыхать. А ты-то чо? Женишься теперича? Ты, говорят, ранетый? Кто же мне говорил? Не помню. Совсем плохая стала.

— Какая же ты плохая, Полина Петровна, если до ночи на своем огороде ковыряешься. Шла бы отдыхать.

— Ой, Серень, не сплю, вишь, сколь ден. У меня по дому ходит кто-то. Да ворчит иной раз. Не зло, а так, вот как мой дед ворчал, когда суп ему не солон был. Может, посидишь у меня сколь, послушаешь?

— Не могу, домой надо. С утра, как приехал, так не был еще.

— Ты поосторожней там, — неожиданно предостерегла бабка. И сама несказанно поразилась своим словам. — Это чегой-то я тебе сказала? Ох, старость. Голова без мозгов. Болтаю, незнамо чо.

— Чего там остерегаться, кроме пыли и запустения. Ладно, Петровна, пойду я. Увидимся.

— А ить я не Полина, — крикнула бабка ему вслед, когда Сергей уже был на дороге. — Меня Аполлинарией нарекли.

— Круто, — одобрил тот. — Спокойной ночи, Аполлинария Петровна.

— Когда же бог даст спокою, и не знаю, — пробормотала бабка, мотыляясь между чахлыми кустиками помидоров в поисках места, где Серега отвлек ее от работы. — Чегой-то нагрешила, видать, раз не упокоюсь до сих пор.

В доме было темно. Электричество отключили, когда запирали дом после похорон. А воду не перекрыли. И газ в баллоне остался и загорелся веселым голубым пламенем, когда Сергей брякнул на плиту ковшик с водой. Пошуровал в полке над столом. Там обнаружился чай в пакетиках (уже пахнувших только пылью, а не мелиссой, как было написано на коробке) и в банке остатки молотого кофе. Лучше уж кофе, решил Сергей. Хоть какой-то вкус.

Аромат заваренного напитка слегка перебил запах затхлости и чего-то кислого. Вряд ли это испорченные продукты. Было видно, что тогда, два года назад, проводив на погост его мать, соседки привели дом в идеальный порядок. Дверца холодильника открыта, являя пустую белизну, в шкафчиках, кроме чая и кофе, завалялись какие-то специи. Может, из подпола?

Сергей откинул крышку. В такой темноте ничего не видно, но запах точно не оттуда. Из подпола тянуло только сыростью. Ладно, утром разберемся. А пока проветрить да пыль протереть. Он подошел к окну. Шпингалет здорово заело. Как ни дергай — не сдвинулся ни на миллиметр. Где-то должны быть свечки, надо немного осветить комнату. Сергей начал выдвигать ящики материного комода. Свечи нашлись в нижнем, на самом дне. Их мерцающее пламя не рассеяло, а словно бы сгустило мрак в углах дома. Почему-то стало холодно и влажно. Может быть, затопить печь? В сенях всегда лежали дрова.

От резкого лязга Сергей вздрогнул. Похоже, упало что-то в кухне. Он взял одну банку со свечкой и отправился туда. Решив заодно принести несколько поленьев, он подошел к входной двери. Толкнул, не глядя. Дверь не открывалась. Засов был задвинут. Сергей точно помнил, что дверь он не запирал. Да и зачем? Отодвинуть его одной рукой не получилось: засов словно приварился к скобам. Поднеся огонь ближе, Сергей увидел, что дверной косяк, сама дверь и запор представляют из себя монолитную конструкцию, тускло поблескивающую в неверном свете. Парень бросился к окну. Так и есть. Окна, подоконники, даже сами «стекла» — все без единой щелочки.

Он был в ловушке.

Группы определились с маршрутом. Решили, что одна, с братьями Гуляевыми, все-таки пройдет мимо озера, но левее от пропавшего кладбища. Другая, с Колей Загайновым во главе, должна была держать курс по направлению к границе с соседним районом. С «разведчиками» увязался дед Савелий. Никто не возражал. Был он истинно лесным человеком. С мая как начинал свои походы за сморчками, так до октября, до подмороженных груздей, и отправлялся чуть не каждый день по окрестностям. Километров по пятнадцать выхаживал, хоть и был в годах.

Мика посидел несколько минут за столом в опустевшем кабинете участкового. Сейчас в нем как будто сосуществовали два человека. Капитан полиции Михаил Николаевич был почти в отчаянии. В деревне происходит черт знает что, и как в такой обстановке расследовать смерть Натальи Хромовой? Как не допустить паники? Предотвратить возможные кражи и грабежи? А Мика Шебеко, мысленно потирая руки, замирал в предвкушении разгадки. Скоро все станет понятно. Вот только справится ли он в одиночку? «Эх, Агата, как ты мне нужна!» — фраза вырвалась из глубины души. И вдруг рядом раздался ворчливый голос сестры: «Да здесь я, здесь! Мы уже близко».

Мика от неожиданности оглянулся. Так громко ее голос звучал только в тот, самый первый раз. Тогда десятилетний Мика устроил на грядках моркови целую баталию под названием «освобождение пленных». Он подкрадывался к сорнякам, нападал на них и аккуратно складывал в кучку, гордо поглядывая на слабые пушистые ростки, только пробившие грубый суглинок. И вдруг прямо в голове услышал отчаянный вопль сестренки: «Мика, паук! Большой!» Он не успел сообразить, почему рванул домой, вместо того, чтобы поискать Агату неподалеку в малиннике, где пауков водилось множество. Его сестра, двух лет от роду, сидела за столом на своем высоком стульчике, таращилась в телевизор, забыв от восхищения, что надо жевать; щеки были набиты кашей, как у хомяка. На экране роскошный птицеед, похожий скорее на экзотическое мохнатое растение, подкрадывался к колибри, безмятежно сидевшему на веточке. Кадр сменился, Агата проглотила кашу и спросила Мику: «Купишь мне такого паука?»

С тех пор они постоянно говорили мысленно. Но обычно ее голос звучал тихо и вкрадчиво, как шелест дождя на листьях.

Изрядно приободрившись и собрав воедино свои сущности серьезного капитана полиции и молодого парня с необычными способностями, Мика отправился к Ольге Павловне. Вчера она была совершенно заторможенной от успокоительных препаратов. Поэтому он напоил ее чаем с ромашкой и медом и уложил спать. Утром она все еще спала, когда он уходил. А потом начался весь этот кошмар. Мика очень беспокоился за Хромову; еще не хватало, чтобы она наслушалась бредовых домыслов своей соседки, неугомонной тети Любы. Правда, та была в магазине, но как только поступила просьба отложить все покупки, куда-то исчезла.

Знойное марево на улице подавляюще действовало даже на животину. Коров в деревне осталось не больше десятка, их всех хозяйки сегодня навязали на своих лужайках. Куры, которые обычно носились по улицам под надзором важных петухов, забились в сарайчики; ни собак, ни кошек не видно.

Мика поглядывал на матово-серебряный солнечный диск, который за последние несколько часов не сдвинулся с места. «Времени больше не будет»… Откуда это? «Апокалипсис» Иоанна Богослова. Как можно жить в мире, где нет времени? Это обещание перемен или их полного отсутствия? Совсем новое мироустройство или конец всему? Капитан поежился. Сейчас не время (нет, без него невозможно!) философствовать. От с некоторым усилием отогнал мысль о безвременьи и свернул к дому Хромовой.

А из окна соседнего дома за ним внимательно наблюдала та самая тетя Люба, Любовь Аркадьевна Лопатина.

Обе группы разведчиков до последнего дома на улице Солнечной шли вместе. Этот последний дом с недавнего времени пустовал; но был он до того запущен, что наследники даже не пробовали выставить его на продажу.

Савелий замедлил шаг и негромко окликнул Загайнова:

— Слышь, Коль, погодь-ка!

Тот подошел к деду.

— Померещилось мне что ли? В доме шурухается кто-то.

Участковый прислушался.

— Вроде тихо. Пойду, погляжу.

Он осторожно подошел к замызганному окну, заглянул, прошел дальше. Дверь в сени перекосилась. Николай толкнул ее плечом, и она со скрипом отвалилась и рухнула на пол, подняв облачко пыли. Половицы в сенях разболтались, подавались под ногами. Лестница не сеновал предназначалась явно для самоубийц: одной перекладины вообще не было, а остальные выглядели неубедительно. Тем не менее, Загайнов взялся за нее, намереваясь влезть наверх — оттуда совершенно точно слышался шорох.

«Глупо. Зверек какой-нибудь», — засомневался он и, встав на нижнюю перекладину, попытался заглянуть в полумрак пустого сеновала. В дальнем углу снова зашуршало, в пыльном луче, падавшем из щелей на крыше, мелькнуло что-то светлое, и Загайнов решительно полез дальше.

Там сидел мальчонка, грязный до невозможности, и затравленно таращился на участкового.

— Павлушка? — не поверил глазам тот. — Иди сюда. Узнаешь меня? Я дядя Коля. Иди, не бойся.

Мальчик не шевелился. Загайнов медленно протянул к нему руку, продолжая тихонько говорить.

— Голодный поди? Мы с тобой к дяде Мике Шебеко пойдем. Умоешься, руки ототрем, ох, и грязны они у тебя! — Он негромко засмеялся. — Молока попьешь, каши натрескаешься. Иди сюда. А то подо мной сейчас ступенька сломается, и я свалюсь вниз.

Павлуша, как завороженный, начал по шажочку придвигаться к участковому и вдруг бросился и обхватил за шею. Загайнов, не переставая ворковать, обнял дрожащее худющее тельце и начал спускаться.

Группа братьев Гуляевых никуда не ушла, они дожидались возвращения Николая. Степан присвистнул, а дед Савелий даже руками всплеснул.

— Вот так найденыш! Сбежал?

Загайнов хотел передать мальчонку Савелию, но он намертво вцепился в шею участкового.

— Осторожнее, придушишь, — охнул Николай. — И что теперь?

— Ты лучше останься, — проговорил рассудительный Семен Гуляев. — Мало ли что. Неси его к Мике. Мы со Степаном разделимся, пойдем в разные стороны. Дороги разведаем и вернемся, а ты в деревне нужнее, я думаю.

Загайнов подумал, кивнул, хотел было что-то сказать, но передумал; все, что нужно, уже было сказано. Он перехватил Павлушку поудобнее и направился обратно.

— Мдаа… дела… — протянул один из «разведчиков», Толик-индеец, парень под два метра ростом и весом с центнер. Он славился на всю округу способностью двигаться стремительно и бесшумно. — Если он из приюта удрал, значит, почти сорок километров одолел. Силен мужик! Ему сколько годков-то?

— Во втором классе, восемь поди, не больше.

— Ну, что, вперед? Нас как раз по четыре в группе осталось, — продолжил Толик.

Но Савелий не двинулся с места.

— Погодь. Гляньте-ка.

Все уставились на развалюху, из которой Загайнов притащил Павлушу. В такой день, как сегодня, трудно было бы ждать, что все останется привычным, обыкновенным. Но этот дом был совсем неправильным. Дом был живым. Подслеповатые окна внимательно наблюдали за людьми; сломанные доски подвальных отверстий щерились в хитрой и злобной ухмылке. С крыши внезапно слетела волна пыли с трухлявыми листьями, как будто дом нетерпеливо пошевелился.

Семен через силу сделал шаг к дощатой дорожке.

— Степан, оставайтесь тут, глядите в оба. Толик, пойдем со мной. Надо внутри посмотреть.

— Может, не надо? — Семен не узнал голоса брата, таким он стал тонким и жалобным.

— Сам не хочу, — ответил Гуляев-старший и сделал следующий шаг. Толик-индеец двинулся за ним.

У полуоткрытой покосившейся калитки их нагнал Савелий. «С вами пойду», — буркнул он. Перед проемом в сени Толик скользнул вперед и шагнул на упавшую дверь. Раздался короткий скрип, словно взвизгнула крыса. Парень вполголоса ругнулся и прошел в сени.

Все трое остановились у входа в комнаты. Клеенчатая обивка двери истерлась, нелепые цветочки поблекли, гвоздики заржавели. Из прорех торчали куски пожелтевшей ваты с паучиными коконами.

— Гадость какая, — поморщился Толик и потянул за ручку. Дверь, к их удивлению, отворилась совершенно бесшумно.

Столько хлама можно было увидеть только на свалке. Покойная Макариха, хоть и была молодой женщиной, тащила в дом все, что выкидывали односельчане. Колченогие стулья, комод без одного ящика, продавленный диван, гардероб с разбитым зеркалом и незакрывающейся дверцей — от рухляди шагу не ступить. У стен стояли мешки с вываливающимся тряпьем, среди которого был виден чепчик для младенца и громадные мужские трусы в прорехах.

— Ну и обстановочка, — проворчал Савелий. — В таком свинарнике парня растила.

Звуки его голоса неожиданно раздались вибрирующим эхом, и каждый шаг слышался с отголоском, словно в огромном пустом ангаре.

Дед испуганно умолк. Но эхо продолжало дрожать, прерываясь тихим треском; в шелесте явственно слышались далекие голоса, шаги, скрипы, какое-то бульканье…

Проем в кухню слева от мужчин когда-то был прикрыт занавеской, но веревка давно оборвалась, и портьера висела линялой тряпкой. У кухонного окна стоял стол и несколько табуреток. Узкий шкафчик-пенал завершал обстановку единственного незахламленного мебелью помещения. На фоне светлого окна мерцала тень, то сгущаясь, то исчезая. Вторая, третья… Призрачные человеческие фигуры сидели за столом. Дед Савелий вспомнил свой ламповый черно-белый телевизор. Когда антенна барахлила, на экране двигались такие же тени, перечеркнутые полосами помех.

С громким стуком со стола упал граненый стакан и покатился под ноги Толику. Парень вдруг размашисто перекрестился, решительно перешагнул порожек и направился прямо к кухонному столу. Он взмахнул своей огромной ручищей — та прошла сквозь плавающие тени. Толик обернулся к проему и онемел, увидев лица своих товарищей. На них был такой ужас, что у парня по спине потекла ледяная струйка. Они смотрели прямо за его спину. Гуляев поднимал руку, то ли тоже перекреститься, то ли закрыть лицо. Все было мутным, как в толще воды.

Толик-индеец не боялся никого и ничего. Ни взрывов в Чечне, ни толп пьяных отморозков, ни истерик своей бывшей жены, ни черта лысого. Сейчас его сердце пропустило два удара и заколотилось со скоростью отбойного молотка.

Судя по длинным грязно-зеленым мокрым волосам, облепившим череп, существо за окном было женского рода. Выпученные глаза с точками зрачков незаинтересованно смотрели на людей; во рту, раззявленном в бессмысленной ухмылке, булькала и пенилась черная жижа. Особь шевельнула ярко-красными узкими губами, чернота потекла по подбородку. Тени за столом заметались. Со зрением Толика что-то происходило; он никак не мог понять, где находится это создание чьего-то безумного воображения — за стеклом или перед ним, здесь, в доме.

Дед Савелий начал заваливаться вбок, Семен еле успел его подхватить. Толик кинулся к ним. Воздух сгустился так, что каждый вдох приходилось проталкивать в легкие. Гуляев пытался удержать деда, но сам оседал на пол. Толик вцепился в дверной косяк, колени подламывались, грудь болела от тщетных попыток вдохнуть. И вдруг все кончилось. Исчезло.

Парни, чуть отдышавшись, почти на руках вытащили Савелия в сени, потом на улицу. К ним с дороги бросились оставшиеся «разведчики». Деда посадили на скамейку у дырявого заборчика, он словно постарел на десять лет — низко свесил голову, часто дышал, откашливался.

— Что? Что там? — обеспокоенно спрашивал Санек-рыжий, шустрый парень, которого Загайнов сам позвал в свою группу за его приметливость. Но Гуляев-младший шикнул на него.

Немного придя в себя, Семен коротко рассказал, что они видели в доме. И тут мнения разделились. Гуляев-младший считал, что необходимо вернуться и все сообщить Мике. Но остальные решительно выступили за разведку.

— Мика предупредил, что может привидеться всякая дрянь. Просто будем осторожнее, но надо идти, — категорично сказал дед Савелий.

— Остережешься тут, — пробурчал Толик, но согласился, что сейчас главное — проверить, есть ли выход на «Большую землю» или они заперты в деревне со всех сторон.

На перекрестке группы распрощались и направились в разные стороны.

АНТОН

Нашего воодушевления хватило ненадолго. Агата, как за спасительную соломинку, схватилась за свой ноутбук, Андрей Ильич, ведя машину в неизвестность, погрузился в мрачное молчание.

Я отогнал обрывки страшных воспоминаний о трагедии на базе и попытался размышлять с чисто научных позиций.

Галилей, Ньютон, Эйнштейн. Хокинг. Эти великие ученые пытались подступиться к загадке времени. Я мысленно представил отцовскую докторскую диссертацию, пролистал страницы. Ясно, что мы понятия не имеем, с чем столкнулись.

Андрей Ильич, словно подслушав мои мысли, проворчал: «Это искать даже не иголку в стоге сена. Найти то, не знаю что», — и свернул на гравийную дорогу.

— Держитесь направления к озеру. Скоро будет не проехать, дорога кончится. Но там идти совсем немного, — сказала Агата.

— Ты хорошо знаешь места? — поинтересовался я.

— Мы с Микой отсюда родом, из Реченска, — нехотя ответила девушка, и я не стал расспрашивать.

— Кто руководил проектом? — спросил я у шефа.

— Со стороны военных наш покойник-генерал, среди ученых — сначала Яснецкий, потом его сменил твой отец.

— А заказчики? Кто заказчик? Правительство или военные?

— Тут вся закавыка. Ни те, ни другие. Проект был международный. До меня как-то долетел слух о какой-то корпорации, но ничем не подтвержденный. А после катастрофы началась зачистка.

— Как это?

— А так. Через две недели произошел взрыв в лаборатории в НИИ, где держали связь с базой. Погибло двенадцать человек, раненых отвезли в госпиталь под Москвой, а потом их след потерялся. Полтора месяца спустя разбился самолет под Уфой. И по странному стечению обстоятельств там находилась основная группа ученых, работавших над проектом. Они летели на конференцию. Кого-то выдергивали по одному: автоавария, сердечный приступ… Да мало ли… Исчезла информация, погибли люди… Все! Концы в воду. А представляешь, если волна от установки доберется до какого-нибудь города?

— Тут, в Заборье, почти триста человек жителей, — взвилась Агата. — Разве в количестве дело? Они пропали, нет их! О них никто не знает и не помнит, кроме нас!

— Еще неизвестно, как этот парадокс аукнется, — вслух подумал я. — У всех есть родственники, дети, уехавшие из деревни. Что сейчас с ними происходит? Страшно представить.

— Ты хочешь сказать…

— Я не то, что говорить, думать об этом боюсь. Почему все забыли, как будто и не знали, капитана Шебеко, а мы о нем помним? Допустим, у Агаты с ним мысленная связь, а мы верим ей на слово. Почему связь не прервалась? Есть еще что-то, но я никак не могу поймать мысль.

— Сосредоточься, Антон. Если это возникло из подсознания, может быть чрезвычайно важно.

— Или, наоборот, доверься интуиции, — посоветовала Агата. — Плыви по течению. Нам сюда.

Дорога давно из гравийной перешла в грунтовку, машина подскакивала на высохших глиняных кочках. И вот это уже и не дорога совсем, а два едва заметные следа от колес на траве. Мы остановились на опушке светлого березняка. Вдали между деревьями мерцало под закатным солнцем озеро.

— Красиво тут, — шеф мрачно оглядывался. — Предлагаю осмотреться, а потом уже устраиваться на ночевку.

Мы шли в теплых весенних сумерках. Для последних дней апреля было, пожалуй, жарковато. Какие-то мошки уютно жужжали, заливались радостными трелями скворцы. В густом ивняке соловей робко вывел пробную руладу. Но умиротворение природы нас не радовало. Каждую секунду мы помнили, что совсем рядом, может быть, на расстоянии вытянутой руки, люди находятся в смертельной опасности. Если, конечно, они еще живы.

Она все шла по дороге, ничего не помня и не понимая. И знала только одно: ей необходимо вернуться назад, и все сразу станет просто и понятно. Поэтому она продолжала переставлять ноги, механически, как на беговой дорожке, а сломанная осина все была рядом, по левую руку. Но она шла. И знала, что будет идти, сколько понадобится, чтобы вернуться, тем более, что усталости не было. Не было ничего. Только шаги, один, сотый, тысячный…

СЕРГЕЙ

Он сидел у порога, привалившись к стене. Рядом валялся топор. Идиотизм — идти на свои галлюцинации с топором. А если это не видения?

Я разговариваю сам с собой, подумал Сергей. Совсем плохо. Вот выберусь, заберу Ленку и рвану с ней в Москву. Деньги есть, вылечусь от последствий контузии, да и ее проверить надо. Депрессия у нее что ли? Я-то, дурак, думал: приеду — и все получится само собой. Ну, с чего я тогда решил, что она меня любит, просто боится пересудов? Ах, ты чувствовал! Экстрасенс хренов. Соберись, тряпка. Может, через окошко в подполе попробовать вылезти?

Что было перед тем, как он «провалился»? Сергей помнил, что он в ярости схватил топор и попробовал выбить дверь. Бесполезно. Пошел в комнату и, размахнувшись, шарахнул прямо по оконному стеклу. Топор отскочил, чуть не ударив его по лбу.

А потом он услышал звуки в кухне.

Дверца печки негромко брякнула. Потом еще раз.

Сергей направился туда, прихватив топор. Заслонка печи была задвинута. Что там может брякать? Вот снова, словно кто-то пытается оттуда вылезти.

Раздалось громкое бульканье, из-под закрытой печной дверцы потекла жидкая черная сажа. Дверца раскрылась, хлопнув об печь, большой кусок побелки с глиной отвалился и рассыпался на полу. Высунулась тощая рука с растопыренными пальцами, ощупала стенки, потянулась вниз, оперлась на пол. Следом показалась удлиненная голова, спутанные мокрые космы волос свешивались до половиц, закрывая лицо.

Адское создание протискивалось, вылезало из небольшой печной дверцы. Две руки скребли скрюченными пальцами по полу в попытках за что-нибудь зацепиться.

Голова начала поворачиваться, Сергей не стал дожидаться, когда это нечто взглянет на него. Сработал инстинкт. Он примерился и запустил топором, целясь в место, где должна быть шея. И промазал. Топор хряснул по руке. Создание издало жирный булькающий звук.

Сейчас он сидел, привалившись к стене и, не отрываясь, смотрел на скрюченную корягу, валявшуюся у печки.

Встать, открыть дверь и выйти на улицу. Он стоял на дорожке у своего дома, все еще держа спасительный топор.

Что там говорил тот странный господин, который якобы помнил его, Сергея, еще мальчишкой? У его дома большая береза? Смешно. Тут у каждого дома то клен, то береза, то рябина. Липа! Точно. Он сказал — большая липа.

И парень отправился искать Петра Нилыча.

Любовь Аркадьевна Лопатина вихрем пронеслась мимо своего мужа, Володи Лопатина, чуть не наступила на его ценный спиннинг, завозилась, бренча ключами, у двери кладовки и закричала:

— Сидишь тут со своими удочками и не знаешь ничего!

— Сказилась совсем, — пробурчал Лопатин, не отрываясь от своего занятия.

— В блокаду на продуктах миллионные состояния делали, — продолжила кричать Люба из кладовки, брякая теперь уже какими-то банками.

— Ты с ума сдвинулась? — поинтересовался Лопатин и откусил зубами леску, которой привязывал блесну.

— Отрезало нас, напрочь! Если вот с этой полки продавать, ну, хотя бы в два раза подороже, это ж сколько выйдет? Где калькулятор? А почему только в два? Подожду маленько, там и больше будут давать. Лишь бы было, что пожрать. Так ведь?

— Ты чего несешь? Что отрезало? Ум последний у тебя отрезало. Жадность все мозги выела.

Лопатин ничуть не погрешил против истины. Была тетка Люба завидущая и сквалыжная. Бабы ее сторонились; все передавали друг другу случаи, когда Лопатина, не дай бог, что-то похвалила, и тут же происходила какая-нибудь напасть. Вот в прошлом году проходила она, Люба, мимо палисадника Татьяны Огаревой, самой знатной цветочницы во всей округе, остановилась и говорит, дескать, водосбор у тебя, Танька, цветет нынче, ровно как в раю. Недели не прошло, как налетела на Татьянины аквилегии какая-то мерзкая мошка и все растения погрызла. Ничегошеньки не осталось! А с Ольгой Павловной еще пуще того история была. Забежала Люба к своей соседке за пустяком. За солью ли, хлебом — не суть. А Ольга борщ доварила и крышку открыла, чтобы тертого чесноку бросить. Лопатина и скажи: «Вот отчего у тебя, Павловна, борщ всегда такой красный получается?» И пошла себе до дому. Ольга Павловна через полчаса на стол накрыла, хотела тот борщ по тарелкам разлить, а он весь белой пеной пошел. Так всю кастрюлю собаке и отдали. Черный глаз у Любы, не иначе. Оттого при встрече с ней все начинали прибедняться, мол, и со здоровьем не очень, и денег совсем нету, и муж чегой-то запил.

Лопатин стоял у двери в кладовку и глядел, как жена яростно шуровала по полкам, сортируя банки с тушенкой, рыбой и зеленым горошком по только ей известному принципу.

— Что стряслось-то, говори толком?

Люба как не слышала, продолжала грохотать. Лопатин плюнул и вышел со двора.

На улице он увидел, как в соседний дом входит Коля Загайнов с каким-то парнишечкой на руках. Вот у него все и узнаю, решил Лопатин и направился за участковым.

Мика был готов впасть в отчаяние. Он уговаривал Ольгу Павловну выпить хотя бы чашку чая, но та сидела на диване в полной прострации, не реагировала ни на слова, ни на действия.

За сутки она изменилась до неузнаваемости. Цветущая доброжелательная и спокойная женщина превратилась в худую черную старуху. Страшные глаза смотрели в никуда.

Мика был готов бежать за фельдшерицей Ниной Ивановной, но боялся оставить Ольгу Павловну хотя бы на минуту.

И тут появился Загайнов. Он посадил Павлушку на стул и вытер со лба пот.

— Ну и духота!

Капитан вопросительно взглянул на Загайнова, но он жадными глотками пил остывший чай.

Павлушка неожиданно начал громко, на всю комнату, икать. Его худенькое тельце сотрясалось от неудержимых конвульсий. Ольга Павловна нахмурилась, ее взгляд стал осмысленней. Она посмотрела на мальчика и вдруг тихонько охнула.

— Павлик? Ты откуда такой грязный?

Хромова легко подхватилась с дивана. Мика и Загайнов, онемев, слушали, как в кухне загремело ведро, хлопнула дверь, и через некоторое время вымытый в тазу и завернутый в большое полотенце Павлушка сидел на столом и пил утреннее молоко из большой чашки.

— Вы идите, идите, ребятки, по своим делам. Я ведь, Мика, все слышала, все вроде бы понимала, а была, как под наркозом: ни сказать, ни пошевелиться не могла, — говорила Ольга Павловна, хлопоча вокруг мальчика. — Сейчас ему Наташину футболку принесу. Идите, я сама тут с ним. У вас ведь и без того дел хватает. Ты, Мика, мне только скажи, когда Наташеньку похоронить можно будет. А о Павлике мы с тобой после поговорим.

Мужчины вышли, ошеломленные и изрядно обрадованные.

— Ну, а что? — задумчиво проговорил Коля Загайнов. — Родне он, выходит, не нужен, раз в приют определили. А с Ольгой он пригрет будет.

На скамейке у дома их поджидал Лопатин.

— Моя с ума сбрендила, — сказал он, — молотит, невесть что.

Его ввели в курс дела, удивившись, что в деревне остался кто-то в неведении. Мужик помолчал, переваривая информацию.

— Тааак… — угрожающе произнес он. — Значит, вон оно как, чего вы, Любовь Аркадьевна, удумали! И блокаду приплела, стервоза жмотная. Ну, погодь. Сейчас я тебе все из истории расскажу. С картинками.

Кулаки его сжались и приняли весьма внушительный вид. Он рванул к своему дому. Полицейские, смекнув, что пахнет бытовым мордобоем, кинулись за ним.

Лопатин ворвался в дом, где Люба уже шмонала полки огромного буфета. Схватив пустое ведро, мужик принялся швырять в него из холодильника уже начавшие подтаивать упаковки с котлетами, пельменями, чебуреками, лотками с куриными окорочками и мясным фаршем.

— Ты чего творишь? — завизжала Люба, увидев этот грабеж. — Ты чего хозяйничаешь? Ишь, распорядитель нашелся!

Лопатин грохнул полным ведром об пол и медленно повернулся к жене. Люба как-то мгновенно поняла, что ей пришел конец. Она поднесла руку ко рту и закрыла глаза. Пятнадцать лет они прожили тихо-мирно. Лопатин зарабатывал, Люба хозяйничала по дому, а муж в ее дела и не влезал. И вот теперь она слышала тяжелые приближающиеся шаги и ждала верной погибели. Живешь так с человеком, а потом вдруг оказывается, что ты совсем, ну просто совершенно его не знаешь. До того страшные и незнакомые глаза поглядели на женщину с другого конца кухни.

Шаги стихли рядом с ней.

— Через два часа все вот это должно быть приготовлено, и приготовлено вкусно, во дворе накрыт самый большой стол. Посуду поставишь праздничную. Я по соседям, — размеренно и спокойно произнес Лопатин. Но такая угроза была в этом спокойствии, что женщина боялась выдохнуть.

Через минуту в полной тишине хлопнула входная дверь. Любовь Аркадьевна осторожно — щелочкой — приоткрыла один глаз. Вышел-то как! Ровно Толик-индеец, ни звука было не слыхать.

С улицы донеслись голоса ее мужа и Загайнова. Слава богу, полиция была начеку. Вполне осознав, что смертоубийство ей пока не грозит, Люба тем не менее понимала, что в ее жизни что-то безвозвратно изменилось. А вдруг Лопатин ее бросит? Вон по деревне сколько семей развалилось только за минувший год. Бабы в глаза начнут жалеть, утешать, сочувствовать, а только отвернись — одно злорадство да хихиканье. А жить на что? Вова ее так хорошо зарабатывает, что последние пару лет Люба только домом и занималась. Так что нечего тут рассусоливать. Надо спасать положение.

Люба подхватилась. Вскоре на улице разгорелась садовая печурка, котлеты на сковороде шкворчали, булькал суп с фрикадельками, а сама хозяйка застилала нарядной скатертью стол в крытом дворе.

Хлопнула калитка, и в дверях появились две женщины, Аня с огромным пакетом и фельдшерица Нина Ивановна со стопкой тарелок.

— Это ты, Люба, славно придумала, — одобрительно прогудела Нина Ивановна. — Все холодильничное быстро испортится, а так всем миром и пообедаем.

— В трудное время надо друг дружки держаться, — зачастила Аня, выгружая судочки с салатами и лотки с полуфабрикатами. — Сейчас еще Татьяна и Глафира подойдут. Все вместе мигом управимся. Фу, духота какая! Гроза что ли соберется к вечеру.

— Будет ли он, вечер-то, — меланхолично заметила Нина Ивановна. — Вот болезни, случаи какие несчастные — порезы там, ожоги, ну, переломы конечностей — это понятно, что делать. А тут ровно конец света пришел, а мы праздник устраиваем.

— И что? Помните, когда-то вот так всей улицей гуляли. А последнее время каждый наособицу, все как есть сами по себе… — Аня не успела закончить фразу.

— Вот и послали испытание, — подхватила подошедшая Глафира. — Покаяться надо, повиниться перед всеми, кого обидел. Если пропадать, так с чистой совестью.

— Чего это — пропадать? Не хочу я пропадать! — всколыхнулась Аня. — Мика обязательно что-нибудь придумает. Эка невидаль — магнитная буря или погодная аномалия. Мало мы их видали! Вон о прошлом годе снег валил восемь дней, не пройти, не выйти. И ладно — снег, так когда валил-то, помните? В конце апреля, аккурат в эти дни, под самые майские праздники. А потом — жара двадцать семь градусов.

— Так-то оно так, — Нина Ивановна по-прежнему была настроена философически. — Да аномалия уж больно непонятная. — Она кивнула на небо, где дымный солнечный диск замер почти в зените. — Который теперь час? Семь пятнадцать. А чего семь? Утра? Вечера?

— Семь дня, — процитировала Аня любимый фильм. — Не пугайте, Нина Ивановна, и так тошно.

Женщины продолжили накрывать столы.

Люба в их разговоре участия не принимала. Она и не слушала, о чем они говорят. Сердце у нее холодело, когда она прикидывала, сколько сегодня изведется продуктов. Да, электричества нет, и холодильник не морозит. Но у нее в подполе огромный ящик с кусками намороженного еще по зиме льда. Как знала, что не помешает соорудить на старинный манер ледник. Вот и пригодился бы. Многое можно было бы там сберечь. Но женщина тут же вспоминала страшный взгляд мужа и продолжала жарить и варить.

За столами собралось не меньше полусотни жителей. Поначалу царило некоторое оживление, но духота и подавленное состояние сделали свое черное дело. Разговоры, которые начинались в разных концах, как-то мгновенно гасли. Звуки голосов словно падали в тяжелое ватное одеяло и стихали, едва успев прозвучать. Аппетита тоже ни у кого не было, все вяло ковырялись в своих тарелках.

Загайнов только что отнес две огромные миски с разной едой Ольге Павловне и теперь тихо рассказывал соседям о том, как нашел Павлушку.

Вдруг фельдшерица Нина Ивановна громко возмутилась:

— Да что ж такое? Кто мне все в ногу тычет?

Приподняв скатерть, она заглянула под стол. И заорала дурниной.

На краю ее длинной юбки висела крыса, зацепившись передними лапками.

Женщина тряхнула подолом, крыса сорвалась, на лету извернулась и прыгнула на стол.

Сидевшие рядом повскакивали и растерянно глядели на мерзкую тварь, которая неторопливо шествовала между тарелками, волоча голый розовый хвост по кускам хлеба и пучкам зелени. Крыса остановилась возле стакана с чаем, встала на задние лапы и сунула усатую морду в стакан.

Тут Аня, вцепившаяся в руку Нины Ивановны, воскликнула прерывающимся голосом:

— Это же… Это Юрий Иванович!

Крыса повернула к ней голову, пошевелила усами и ухмыльнулась. Аня без звука осела на пол, хлопнувшись затылком об табуретку. Все, кто был рядом, онемев, смотрели на чудовище.

Юрий Иванович Клочков в свое время подсуетился и начал по ночам продавать водку страждущим мужикам. Поначалу все были довольны. Продавец наваром, а алкаши доступным в любое время суток бухлом. Но тут пьянчуги один за другим начали попадать в больницу с тяжелейшим отравлением. Юрий Иванович был жестоко бит собутыльниками пострадавших. Попритих было, повинился, что, дескать, приобрел партию у ненадежного оптовика. А через месяц Витьку-синяка отвезли на погост; не откачали его в больнице. И в конце лета Клочкова после двух дней поисков нашли в речке, что протекает по краю деревни и где он шибко любил ловить линей. На бережку на коврике стояла нехитрая закуска и почти пустая бутылка. Тут же валялись удочки. Лини объели лицо и руки несчастного рыбака, так что схоронили его в закрытом гробу.

Все, разумеется, списали на несчастный случай. Рыбачил мужик, выпил лишку, задремал, свалился в воду — что ж, бывает.

Весь ужас был в том, что крыса на столе и впрямь была Юрием Ивановичем.

Лопатин схватил стул и грохнул им по столу. «Сервиз», — мелькнуло в голове у Любы. Тварь издала визг, как железом по стеклу, подпрыгнула, зависла в воздухе и исчезла.

Кто-то из женщин вышел из ступора и с таким же визгом понесся прочь. Все прочие остались, молчали. Страх приблизился, навис над головами, опустился на плечи каменной плитой. Еще час назад все происходящее в деревне казалось чем-то загадочным, но вполне разрешимым, нужно только подождать чуток, и все объяснится само собой, и жизнь вернется на круги своя.

А со всех сторон по небу от горизонта наползали черные тучи, в которых изредка мелькали беззвучные сполохи.

Надвигающаяся гибель, непонятная и от этого еще более страшная, становилась неотвратимой и реальной.

АНТОН

На берегу озера мы остановились, завороженные чудом весеннего вечера. Уютно жужжали какие-то мошки, в лесу, где было почти темно, стрекотали кузнечики. Вода была зеркально-неподвижна, ее чернота резко контрастировала с умиротворением природы и внушала смутный страх своей сонной стылостью.

— Мдаа… — непонятно проговорил Андрей Ильич. Агата мрачно на него взглянула.

— Только не говорите больше о том, как здесь красиво.

— Действительно, красиво. Но очень уж тревожно.

Все трое одновременно мы почувствовали давящую духоту, проплывшую над нами невидимым облаком. Дальний край озера с полосой леса начал оплывать, закрываться полосами тумана.

Наше кратковременное оживление, вызванное имитацией деятельности, куда-то исчезло. Быстро темнело. Неестественно быстро. Над горизонтом, над лесом и туманом поднимались черные горы грозовых туч.

Мы возвращались к машине, чтобы успеть приготовиться к ночлегу, когда совсем рядом в лесу раздался чудовищный звук — как будто сделал шаг огромный ящер. Показалось, что земля вздрогнула. Агату швырнуло ко мне, я почувствовал, как она дрожит.

— Совсем рядом! Понимаешь?

— Наверное, старое дерево упало. Чего ты так испугалась?

— Это — рядом. Они. В капсуле или где там… за стеной. Да ты не слышишь что ли?

Мы замерли. В полной тишине слышался странный низкий гул, приближающийся к инфразвуку. И в этом гудении угадывались слова, которые как будто прокручивались на магнитной ленте на самой низкой скорости воспроизведения. Смысла понять было невозможно, да и все это звучало очень тихо — скорее, намек на звук.

Мы нашли их. Они рядом. Но как их высвободить, вытащить в нашу реальность, мы не имели ни малейшего представления.

Скоро все стихло, гудение исчезло; в ивняке на берегу снова послышались пробные трели прилетевшего соловья.

О сне не могло быть и речи, но мы понимали, что в темноте, ночью, наши мизерные возможности сводятся практически к нулю. Агата сказала, что попробует снова связаться с братом. Хотя бы убедиться, что с ним все еще все в порядке.

Я расстелил свой походный коврик чуть поодаль и задремал. Проснулся от холода. Гроза, видимо, прошла стороной. Шеф и Агата мирно спали в своих спальниках, и я, чтобы их не разбудить, отошел подальше и запрыгал, стараясь согреться и раздумывая: стоит ли идти к машине за пледом или пойти и дождаться утра прямо там. Подскакивая, я наступил на какую-то корягу и чуть не упал. И тут заметил неширокий ручей, которого вечером почему-то не увидел. Вода в нем была желтой, может быть, от яркого света сходящей за горизонт луны, и как будто не журчала, а шуршала — неприятный, раздражающий звук.

Я подошел ближе и наклонился. Это была не вода. Лента тысяч ярко-желтых многоножек ползла мимо нашего бивака; насекомые наползали друг на друга, сваливались, перемешивались, целеустремленно куда-то направляясь. Вдруг несколько штук отделились от общей массы и стремительно побежали к моим ногам. С невероятной скоростью, извиваясь, они начали взбираться по штанине. Я затряс ногой и попытался их смахнуть, но одна тут же вцепилась шершавыми ножками мне в руку.

От собственного крика я проснулся. Вдали угрожающе громыхало, ветер порывами пробегал по верхушкам деревьев.

Сидя, скрючившись, на своем коврике, я осознавал свое бессилие и понимал только одно: если мы не доберемся до базы и не отключим установку, всем грозит смертельная опасность.

СЕРГЕЙ

Он шел по улице, надеясь, что ничего не перепутал и Петр Нилыч удалился утром именно в этом направлении. Но вот последний дом, дальше дорога поворачивает к озеру. В окошке тусклый огонек. Пытаясь вспомнить, кто здесь живет, Сергей решительно направился к калитке.

А в доме Нэли никто не заметил странного дня и еще более странного вечера, опустившегося на Заборье. За загаженным столом в маленькой кухне сидело четверо: сама хозяйка, еще молодая, но совершенно спившаяся бабенка, ее сожитель Леха и соседка Зоя с мужем Иваном. Еще с утра они сидели, допивая запасы. Иногда кто-то уползал в комнату и хлопался на неубранную кровать со сбившимся замызганным одеялом и засаленными подушками без наволочек. Поспав недолгим тяжелым сном, снова вваливался на кухню; ему подносили стопку, которая дрожащими руками вливалась в горло. Словом, день явно задался. Даже за добавкой бегать не пришлось, вчера, видать, с толком затарились.

— Где пацан? — вдруг поинтересовался Леха, забыв, что задавал этот вопрос не более часа назад.

— Носится где-нибудь. Чего ему? — хрипло отозвалась Нэля.

— Кормила его? — вспомнил он, что теперь является мальчишке пусть не официально, но все же отчимом.

— Жратвы полно, схватил на ходу и побег. На речке поди удочку закидывает.

— Смотри мне! — проявил заботу Леха и басом замычал, видимо, решив спеть.

В коридоре раздались шаги.

— Кого там несет? — проворчала Нэля, но увидев гостя, сменила тон. — Ой! Серенький! Какой же ты красавчик стал! Садись вот сюда, рядом со мной. Вот молодец, что решил навестить. Налейте ему. Парень с военных действий как-никак. Ну что там? Страшно?

— Новый мужик появился, засуетилась, — злобно пробормотал Леха. Он был намного старше своей сожительницы и ревновал ее безумно, до бессмысленной дикости.

Сергей садиться не стал. Он окинул взглядом бомжацкое застолье, едва заметно поморщился. Но Леха пьяным оком углядел.

— Брезгуешь? Гляньте-ка, брезговает он! — накручивал он себя. — Сопляк.

Вмешалась Зоя, самая, пожалуй, трезвая и вменяемая из всех.

— Помолчи, Леш, тут из банки разлилось, грязно. Сейчас вытру. Ты давно приехал, Сереж?

— Утром, — и Сергею показалось, что все это совершенно нереально. Неужели он, и правда, только сегодня утром вышел из попутной машины и отправился сюда мимо озера, не доехав до развилки? А ведь крюк сделал километров в семь, не меньше. — Я узнать, где Нилыч живет? Что-то я забыл, куда мне идти, а он и не объяснил толком.

— Кто? Ты о ком говоришь, не пойму, — ошарашенно глянула на него Зоя.

— Да мужик тут странный встретился. Всех знает, а сам вроде нездешний. Обо мне с Леной тоже знает…

Но тут Леха шарахнул кулаком по столу.

— Ленка, говоришь? Ах, стервоза! Все из-за нее, паскуды.

Иван, который до сих пор спал, положив голову на стол, подскочил и забормотал:

— А? Что? Я вообще не в курсе. Я дома был.

Странно, подумал Сергей. И вспомнил звериный оскал своей любимой при виде Лехи с Нэлей. Надо бы выяснить. Но пьяный кураж мужика опал так же быстро, как и возник, и Леха, опершись о руку, замычал: «Поросло травой, поросло травооой… место наааших встреч!»

Бесполезно пытаться сейчас с ними говорить. Утром будут похмельем маяться. Лучше зайти завтра ближе к полудню, когда голову уже поправят, но чуток соображения еще останется. Пойду искать таинственного Петра Нилыча, пока совсем не стемнело.

Сергей вышел, за ним в тесную прихожую выскочила Зоя.

— Смекнула я, кажись, кого ищешь. Раньше я его не видала, это точно. А встречаю — как будто всю жизнь знакома. Вот холод по спине идет, а он простой, тихий да вежливый. А вслед гляжу, похож на… — Зоя задумалась, — о, вот на такого. Точно.

На стене была прилеплена картинка. Задумчивый Пушкин, отставив тросточку, оперся о перила питерского моста и мечтательно глядел вдаль. Сергей сразу понял, о чем она говорит. Превращение мужичка-балагура в достойного джентльмена не давало ему покоя. Непросто все, ой, как непросто. И дело не только в его контузии, а, может, и вовсе не в ней.

— А Петровна… — начал он, вспомнив назойливое ощущение неправильности.

— А что — Петровна? — как будто даже удивилась Зоя. — Со стариками, сам знаешь, часто так. Затормозят на восьмом десятке и не меняются. Все на огороде своем возится. Подумаешь, что она одними помидорами питается. Ладно, надо мне своего как-то до дому тащить.

— Помочь?

— Не! Мы с Нэлькой сами. Привыкли уж. А ты заходи завтра пораньше. Хоть посидим толком.

— Приду.

На улице стало гораздо темнее. Почти все небо затянуло тучами, остался только красноватый просвет, где мелькала полная луна. И ту временами почти целиком закрывали проносящиеся тени облаков.

Сергей постоял и собрался идти в обратную сторону, как вдруг ему померещилась музыка.

Кто-то играл на пианино рэгтайм «The Entertainer». Легкая скачущая мелодия, как будто из другой, совсем не этой жизни, напомнила почему-то кадры какого-то забытого черно-белого фильма, где барышни с осиными талиями флиртовали с серьезными мужчинами во фраках, а в конце был поцелуй во весь экран и титры «The end».

Прямо напротив избы, из которой он только что вышел, через дорогу в низеньком окне тоже мерцал теплый желтый свет. Дом стоял в глубине, не так, как остальные строения на улице. Наверное, поэтому он сразу его и не заметил. Кирпичная дорожка вела к крыльцу с резными столбиками.

Сергей постучал. Музыка умолкла, за дверью послышались мягкие шаги.

— Осторожно, притолока низкая, берегите голову, — предупредил хозяин, впуская своего гостя.

Комната показалась Сергею очень просторной и несоразмерной с габаритами дома снаружи.

Петр Нилыч поставил на стол подсвечник, поправил пояс домашней вельветовой куртки со стеганым атласным воротником, приглашающе указал на стул.

— А я тут помузицировать надумал.

— Я слышал.

— Чаю не предлагаю, сложности. А вот хотите вина? Есть из старых запасов.

— Вино? — почему-то изумился Сергей. — Не знаю. Можно. Спасибо.

На стол был выставлен графинчик резного стекла, наполненный рубиновым напитком. Вино не полилось, а будто поползло в рюмки на тонких ножках, до того оно было густое.

Петр Нилыч сел напротив гостя, его лицо было почти скрыто канделябром о пяти свечах, приглашающе поднял свою рюмку. Сергей сделал глоток. Вино текло в горло горячим сладким медом, было терпким, немного вяжущим и оставляло послевкусие болезненного счастья.

Хозяин выжидающе глядел, не говоря ни слова. Только улыбался.

Некоторое время царило молчание.

— Вы сказали прийти, — начал Сергей.

— Так ведь смотря, с чем пришли. Ответы вещь хитрая, подразумевают вопросы. Вы принесли вопросы?

— Мне привиделось что-то. Правда, со мной часто случаются приступы. Дурнота, галлюцинации бывают, от лекарств, наверное.

— Не по адресу, батенька, обратились. Я не лекарь, мне ваши симптомы без надобности.

— Мне показалось… — парень замялся.

— Креститься надо, если мерещится. Слыхали, наверное? — вдруг захихикал Нилыч, на мгновение обратившись в простецкого деревенского мужичка. — Где наблюдательность и логика? — вновь посерьезнел он. — Показалось ли? Или было на самом деле? Если бы можно было с уверенностью сказать: вот это сон, а это — явь. Где грань между «кажется» и реальностью? Представьте, что вы просыпаетесь, а вскоре оказывается, что сон все еще продолжается. Никогда такого не испытывали? Или вы умираете — не в переносном, а самом что ни на есть прямом смысле. Летите, куда там описывают пациенты после клинической смерти, по туннелю к свету. Свет слепит, вы закрываете глаза. И тут вас кто-то трясет или толкает в бок. Открыв глаза, вы видите, что вас окружают трехглазые амебы; доброжелательно пихая вас в синий желеобразный бок, они вырывают из вашего щупальца какой-нибудь «бормотатор» и наперебой интересуются: ну как, дескать, что мстилось? Классно вштырило или так себе? Я в интернете встречал эдакую забавную, но вполне правдоподобную версию. Впрочем, возможно, я слишком спешу и многого требую.

— Контузия, — промямлил Сергей.

— Да, контузия… диффузия… иллюзия… В том-то все и дело. Одной ногой вы тут, а вторая еще там. Решение только за вами. Решите прийти — будет один разговор, захотите остаться — совсем, совсем другой. А вы знаете, почему деревня называется Заборье?

— Нет, — окончательно растерялся Сергей. — Вы историк?

— Почему нет? Можно сказать, что и историк. Вполне себе историк. Когда-то тут стояла чудесная усадьба, называлась «Сосенки». В наши захолустные края и революция докатилась как-то лениво, на излете, без крови и ужаса. Да вот только в двадцатом году в уезд назначили нового «товарища», молодого да борзого — так ведь теперь говорят? Очень уж хотелось ему отличиться. Вот и решил он, что пришла пора до владельца усадьбы добраться. А тот спокойно себе в сельской школе учительствовал да растил с молодой женой маленькую дочку. Поехал он, помещик-то (ибо куда деваться, был он, разумеется, помещиком, дворянином) за новыми указаниями по коммунистическому воспитанию молодого поколения. Должен был вернуться к вечеру, да задержали его там, в городе, посадили в кутузку. Но бестолковщины много творилось, и удалось ему попросту сбежать. Как он добирался за сорок верст домой, неведомо. Ну, или отдельная история. А добрался к пепелищу. Узнал наш бедолага, что после его отъезда, ночью — ведь срамные дела в темноте вроде как легче, сподручнее творить! — вытащили его жену в одной рубахе на улицу, изнасиловали и тут же, у кованой ограды, у забора, расстреляли. Дочка маленькая исчезла. Говорили, что взяли ее себе тайком добрые люди. Как вам история?

В пламени свечей глаза рассказчика странно блестели.

Сергей протянул руку, чтобы отодвинуть канделябр, но рука так и осталась протянутой лежать на столе. Ему казалось, что он стал тяжелым, как гора, и одновременно парит где-то невысоко над круглым столом.

— Ваши предки? — сочувственно проговорил Сергей. И, помолчав, добавил: — Что уж так говорить. Время было такое. Ведь потом и хорошего много было в деревне, — слова тянулись, как странное вино, которым его угостил Петр Нилыч. Мельком Сергей подумал, что сам хозяин не сделал ни глотка. Может, отрава? Но ему это было сейчас совершенно безразлично.

— А быстро, навскидку, сможете ли пример привести, что такого хорошего было? — поинтересовался Петр Нилыч.

— Нууу… жили же люди!

— Люди везде живут. «Ко всему подлец-человек привыкает», так ведь говорил Федор Михайлович?

— Да к чему вы ведете? Не пойму я. Люди разные, есть хорошие, есть подлые. Во все века рядом — и злодейство, и самопожертвование.

— Разные, конечно, кто поспорит с эдакой догмой. А ну как не люди разные, а, к примеру, обстоятельства? Сидит такой хороший человек, а его хвать — и в лагеря. А там, знаете ли, холодно и голодно. Вот и украдет, окажись случай, пайку у соседа, а то и отнимет, если тот послабее. Голод, батенька мой, Сергей Георгиевич, штука страшная. Ну, а тот, догодяга, возьмет и помрет. Ведь это же убийство получается? Ведь так? А человек вполне себе был хороший… За что же его попрекать?

— Нельзя так, — мрачно буркнул Сергей.

— Экий вы категоричный, — засмеялся Петр Нилыч. — А если он, например, для ребенка пайку эту отнял? Да и не своего, а просто — ребенка? Тоже, выходит, злодей? Молчите? То-то же. Разными путями хорошего человека до крайней точки довести можно.

— Не нам судить. Там, — Сергей мотнул головой к потолку, — разберутся.

— Да вы никак мне о высшей справедливости толкуете? — изумился Петр Нилыч.

— А что? — насупился парень. — По-вашему, нет ее?

— Да что вы, что вы, — даже как-то испуганно замахал руками хозяин. — Как же без нее, без высшей справедливости? — Он вдруг наклонился к нему и понизил голос: — А тут-то? Нам, окаянным, как быть? Молча смотреть и смиренно ждать? Или все-таки действовать, исходя из наших представлений о справедливости.

Сергею все больше казалось, что голова его становится огромной и невесомой, как мыльный пузырь. На секунду он всерьез испугался, что она лопнет и разлетится на тысячу сверкающих брызг. «Точно, отрава!»

— Да господь с вами, какая отрава, — услышал он насмешливый голос. — С какой радости мне вас травить? Но сейчас вам пора, пожалуй.

— Так ведь…

— Идите, дорогой мой, идите. Рано вы пришли. Навестите Елену Евгеньевну. Смотреть надо, думать. И решать: где вы? Тут или там?

— Да где тут? Где там? — заорал Сергей.

— Идите, идите, сударь.

Голос становился все глуше, удалялся.

Парень не помнил, как очутился на дороге. Если бы не слабый свет в окошке в глубине сада, он бы решил, что это опять видение. И плечо еще чувствовало сильные пальцы Петра Нилыча, когда тот держал его, провожая по темному коридору.

— Фу, ну и тяжеленный, зараза! — Зоя свалила мужа на лежанку в коридоре. — В дом не потащим. Пусть тут храпит. Пойдем, хоть посидим спокойно. У меня есть в загашнике, Ванькину заначку нашла.

В комнате Нэля брякнулась на расшатанный стул и облокотилась на руку.

— Говорила, у тебя есть выпить? Тащи.

Зоя пошла за печку на кухню, пошуровала там в темноте.

— Спички не могу найти. Есть зажигалка?

— Тут они, на столе. И свечка тут.

Женщины посидели, поглядели на разлитую по стопкам водку.

— Зойк, слышь-ка, а ты не думала, откуда она у нас берется? — вдруг задумчиво спросила Нэля. — На весь день хватило, и еще на завтра осталось.

— Дак твой Леха вчера затарился нехило, вот и хватило. Ты же вместе с ним ходила.

— Он что ли все нес? У меня пакет почти пустой был, точно помню. И вообще… Ну, ладно, сегодня Серега зашел, а так — кого когда видели? Ох, Зойка, что-то долго мы в этот раз… это… в запое получается… Не помереть бы.

— Да с чего? Ты что? Плохо тебе? Так отпей глоток, полегчает.

— Нет, в том-то и дело. Я ровно себя не чую. Легко. Только спать хочется.

— Поздно уже, вот и клонит в сон. Не бери в голову.

За печкой звякнула тарелка. Потом что-то побежало, мелко топоча, у самой стены.

Нэля охнула и подобрала под себя ноги.

— Никак у тебя крысы завелись?

— Откуда? У меня Барсик, знаешь, какой крысолов! Сроду грызунов не бывало. Кыс-кыс, Барсик, где ты бродишь, котяра гуленый?

Снова послышались мелкие шажочки и тихое хихиканье. У стола стояла маленькая женщина жуткой худобы. Волосенки захвачены в мышиный хвостик, вязаная кофта болтается на руках, словно состоящих из одних костей.

— Зинка, ты? — обмерла Нэля. — Ты же повесилась осенью?

— Я теперь, не Зинка, не Зинка, — хихикала женщина. — Как тебе с мужем-то моим, недолго, недолго пожилось? Теперь со мной, со мной будешь.

Она появлялась и исчезала, мелькая по всей комнате, словно изображение множилось, иногда хихикая в нескольких местах одновременно. От нее волнами исходило затхлое зловоние. А дребезжащий тонкий голос не умолкал ни на минуту. Зоя и Нэля сидели оцепенев, как завороженные следили за нечистью только взглядом. А та продолжала приплясывать и приговаривать, беспрестанно подхихикивая.

— Только в ведьмы не возьмут тебя, Нэлька, не возьмут. Лягушкой будешь, жабой, жабой. Водяной тебя на веревочке водить будет, на веревочке. Или к себе возьму, к себе, к себе. Тараканом поползешь. Либо ящерицей, в коже холодной, шершавой, ящерицей.

Одним прыжком она взлетела на стол и закачалась над Нэлькиной головой, скрипуче напевая:

— Ящерка ползет-бежит, хвостик сбросит — опять побежит; в норку — нырк!

От этого бредового пения женщины опомнились и бросились к дверям. Вслед им неслось: «Бегите покуда, бегите! Были хозяева — стали гости. Пора гостям восвояси. Пора, пора. А дорожку мы покажем, покажем!»

В печке загремело, зашуршало; что-то со скрежетом пробиралось по дымоходам.

— Пришла, сестренка? — захихикала бывшая Зинка. — Давай-ко дальше, дальше направляться. Зажился кое-кто, помочь надо, помочь, да в воду их, аль в нору.

Она засеменила к выходу, за ней следовало лохматое, с длинными волосами существо из печи, ухмыляясь красным ртом и оставляя на полу черные следы жирной болотной грязи.

Петровна уворочалась под своей периной. Сна, как на грех, ни в одном глазу, а вся ночь еще впереди. Встать бы, да что делать-то? Чем себя занять? На огород не пойдешь, и гроза, похоже, собирается, вон, сполохи какие. От них вся комната на мгновение освещалась синим электрическим холодным светом, впору газету читать. А после беспросветный мрак — глаз выколи.

Снова маяться, лежать да думать, жизнь перебирать. А и мысли все вязкие да никчемные. Вспомнить бы хорошее, или, напротив, шибко плохое, поплакать, может, после и заснулось бы.

— Не вспоминается? — посочувствовал рядом ворчливый, но ласковый голос.

Рядом с кроватью стоял дедок. Жилетка овчинная мехом наружу, клетчатая рубашка, бороденка жидкая, глаза с прищуром, хитрые. С какой стороны сосед, Петровна не смекнула. Погодите, а как он вошел-то? Или Лиза опять дом не заперла?

— Заперла, заперла. Чего мне входить-то, коли я тут живу.

И старичок засмеялся.

— Не узнаешь что ли? А ведь мы с тобой почитай всю жизнь бок о бок.

— Свят, свят, — привстала Петровна. — Или я из ума совсем уже выжила, или ты… домовой?

— Я самый и есть. Елизарий Елисеевич, — представился дедок и присел в ногах кровати. — Перед концом решил познакомиться и повиниться. Прощения попросить, значит. Незнамо, что со всеми нами будет. А мы с тобой хорошо жили, мирно, ладно. Ты уж прости, что, бывало, присаживался ночью, дохнуть не давал. Работа такая, нельзя. Велено попугивать, хоша бы изредка. Так, для острастки. Дак ведь я не всерьез, а только, когда обо мне забывала. А сейчас жалею. Не всем такая хозяйка достается — ни злобы, ни зависти, ни свары, ни козней. И мужа усмирила, хорошо жил, работно, пусть почивает спокойно. Вот чего тебя Проводник не отправил, это мне невдомек. Я ведь все грехи хозяйские знаю, положено мне, и тайные, и явные. Не за что тебя держать, так смекаю. Оно конечно, Проводнику виднее…

— Проводник — это на тот свет что ли? — сразу сообразила бабка. — Да… зажилась я что-то. Уж и притомилась как будто.

Старичок пристально посмотрел на Петровну, даже словно с изумлением.

— Интересно, чего это я о тебе не знаю? В неведении тебя держат, ровно провинилась ты в чем. Маетно тебе? Плохо? — жалостливо спросил Елизарий Елисеевич.

— Да что мне сделается? — отмела жалость Петровна. — Вот о Лизоньке тревожусь. А так — хорошо все.

— Мдааа… Загадка, — подивился домовой. — И от нечисти беречь велели строго настрого… Ладно. Раз не сказали, значит, не время. Но думаю я так, что нынче ночью, самое позднее — под утро, все разъяснится. Либо вместе погибать, либо все восвояси отправятся.

— Дак это ты говоришь загадками, — возмутилась Петровна. — И так не сплю совсем, а теперь ты еще туману напустил.

Но отвечать было некому. Исчез старичок. Тишина в доме, только Лиза, слышно, плачет в своей комнате. Хотела было бабка к ней пойти, по головке погладить, утешить, но решила она, что опять зря все это будет. Таится от нее девочка, не хочет говорить, поэтому и ее, прабабку, как и не замечает. Бережет, видно, огорчать не хочет. На этой успокаивающей мысли Петровна задремала.

О переполохе, который устроил Юрий Иванович, появившись в облике крысы, было пока Мике неизвестно. Находился он в это время на другом конце деревни и направлялся к Лизе. Шофер Николай Иванович сказал, что, как только у магазина началась суета, Лиза стремглав побежала к своему дому.

На стук никто не отозвался.

В комнате царила полная тишина, только уютно тикали старенькие ходики. Мика заглянул в одну дверь, в другую. В спальне Петровны из-за задернутых занавесок был полумрак, и ему показалось, что Лиза лежит на бабкиной кровати, укрывшись одеялом с головой. Но тут у двери раздался шорох. Девушка прокрадывалась к выходу, изо всех сил стараясь остаться незамеченной.

— Попалась! — негромко произнес капитан. Но Лиза дернулась, как от окрика, схватилась за штору у двери и замотала головой.

— Лиза! — спокойно, но строго сказал Мика. — Хватит от меня бегать. Сама понимаешь, бежать некуда и незачем. Пойдем-ка мы с тобой на улицу и поговорим.

— Давайте лучше здесь. Не так страшно, — прошелестела девушка еле слышно.

Через некоторое время, сидя в чистенькой кухне, уставившись в нарядные клетчатые занавески с оборочками, Мика переваривал, что услышал от Лизы.

Вечером (неужели только вчера?) подруги сидели на невысоком обрывистом берегу озера. Лиза плакала и никак не могла остановиться.

— Хватит сопли мотать, — раздраженно сказала Наташа Хромова. — Поезд ушел, что теперь сделаешь? Мы не виноваты. А кто виноват, тех уже нет. Сдохли. Чего уж теперь?

— Я спать не могу. Да что — спать! Жить тошно. Если расскажу, может, хоть немного легче станет. Для чего люди исповедаются? Чтобы грех с души снять.

— Вот и иди к попу! — заорала Наталья, вскочив. — А не суйся со своими идиотскими признаниями в полицию!

Лиза тоже вскочила.

— Чего ты мне указываешь? Могу сказать, что я там одна была, без тебя. Уезжай и прячься от себя всю жизнь. А я к Мике.

Она резко развернулась. Подруга попыталась схватить ее за руку, но Лиза дернулась, Наталья потеряла равновесие и упала с невысокого обрывчика в воду.

— Стой, гадина, поймаю — убью! — вопила она снизу.

«Ничего с ней не случится», — подумала Лиза, услышав плюханье и ругань.

Но голос вдруг словно поперхнулся, а через мгновение Наталья издала жуткий вой. Вой смертельно напуганного животного.

Похолодев от ужаса, Лиза бросилась к краю обрыва.

Наташа стояла по колено в воде, смотрела на лес, темнеющий на дальнем берегу, и выла. Эхом разлетелся ее прерывающийся крик: «Уйди! Уйди от меня!» От дальнего берега по гладкой воде со скоростью торпеды неслось нечто. Сначала показалось, что это выдра — их здесь водилось множество. Но тварь была светлее, и по мере того, как она приближалась, стали видны ее огромные выпученные глаза. Это была огромная грязно-желтая лягушка.

Наталья странно дергала то одной, то другой ногой. Похоже, она в чем-то застряла и не могла вырваться. Руки бестолково били по воде. И вой поднимался все выше, сорвался на визг.

Тварь прыгнула и словно прилипла к ее лицу. Визг захлебнулся. Наталья замахала руками, попыталась оторвать лягушку, но та распласталась пульсирующим пузырем, вцепилась всеми восемью лапками в волосы, уши, шею. Девушка упала в воду. Что-то, не видное с берега, накинуло на нее сети и начало вертеть бьющееся в агонии тело, заматывая все плотнее, как паук запутывает в паутину зазевавшееся насекомое.

Лиза, оцепенев, смотрела на подругу. Та дергалась все слабее. Лягушка, как желе, просочилась сквозь сети, уселась поудобнее, посмотрела на Лизу и ухмыльнулась.

Мозг не выдержал, и девушка повалилась на траву в спасительном глубоком обмороке.

Лиза рыдала, давясь словами и всхлипывая. Мика ее не утешал.

Хлипкая дверь в соседний мир открылась, совсем, для всех, а не только для сумасшедших, наркоманов и алкоголиков в приступе белой горячки. Нечисть хлынула сюда, к людям, никем и ничем не сдерживаемая. Демоны любят слабых, жестоких, завистливых. Они начнут неутолимо и алчно затаскивать их в свои ряды. А как удержать тех, кто еще способен вернуться к любви и состраданию? И неизвестно, сколько осталось времени. Мика с тоской поглядел на тусклый кружок солнца, плавающий в дымном мареве, как в густом бульоне.

Лет в двенадцать он отрыл на полке районной библиотеки тоненькую книжечку «Разумный глаз», проглотил ее залпом и был потрясен. Конечно, многого он не понял, но стал читать все, что смог найти о феномене зрения.

Оказывается, мы видим только 10 процентов реальности, остальные 90 процентов мозг дорисовывает сам, исходя из ассоциаций, запечатлённых в знании! То есть, говоря простым языком, мозг рисует то, что он знает.

Получается как в культовом фильме «Матрица» (Мика посмотрел его раз десять, не меньше!) — мы видим то, чего, возможно, на самом деле нет! Мир, окружающий нас, совсем другой и даже возможно, совсем не такой, каким мы привыкли его видеть.

«Но ведь тогда получается, что мы можем не видеть того, что есть рядом с нами на самом деле?» — продолжил рассуждения Мика.

Мозг транслирует электрические импульсы в зрительные образы, которые мы «видим» у себя в голове. Мозг не отражает и не проигрывает сцену, подобно зеркалу или видеокамере с монитором. Он показывает сильно отредактированное описание сцены. Предлагает собственную версию мира. Можно сказать, что мозг снимает свой собственный фильм по мотивам реальных событий. То, что мы видим, — это не видеосъемка, а художественный фильм. Мозг оставляет за собой право опускать детали, которые он считает маловажными, и добавлять свои подробности. Может быть, это и неплохо. Более того, во многих случаях это совершенно необходимо во избежание перегрузки.

Мы верим в то, чего нет, или в то, что является неправдой. И одним только зрением это не ограничивается. К слуху и мышлению это тоже относится.

Или мозг просто служит предохранителем для психики? Много позже капитан Шебеко натолкнулся на фразу, которую сказал известный профессор-физик: если бы мы видели все то, что происходит рядом с нами, мы бы просто сошли с ума.

— Но ведь это только конец истории, — повернулся он к Лизе, услышав, что всхлипы стали реже, а дыхание ровнее. — Что ты хотела мне рассказать? Почему Наталья не хотела, чтобы ты пошла в полицию?

Девушка закрыла рот обеими руками и таращилась на него с ужасом и надеждой.

— Сейчас, — глухо пробормотала она себе в ладони. — С духом соберусь.

Но не успела она заговорить, как на улице раздался шум.

— Михал Николаевич, ты тут? — закричали с дороги. Мимо открытого окна кухни пробежало несколько человек. Один, заметив Мику, тормознул, чуть не упал на досках дорожки, схватился за подоконник и заорал:

— Степан Гуляев со своими вернулся! Идем скорей! А Иваныч в крысу обратился, прикинь? — чуть сбавил он тон. — Туда и дорога. Помоечник.

Мика оперся рукой о стол и в один прыжок вылетел на дорожку.

— Где они? Что говорят? Есть выход? Какая крыса?

— Ничего не говорят. То есть, скажут, наверное, как подойдут; мы-то их в конце улицы приметили и сразу тебя искать. А дядя Коля сказал, что ты сюда пошел, — частил мужик, еле поспевая за Микой. Трое остальных, что пробежали было в дом, тоже их догнали.

Четверо разведчиков, грязные, заросшие многодневной щетиной, жадно набросились на еду. Анечка, в доме которой собрались Мика, Загайнов и еще несколько мужиков, только успевала подливать им суп и подкладывать котлеты.

Через некоторое время Степан отодвинулся от стола и начал:

— Вы толкового рассказа не ждите. До леса дошли по грунтовке, тут стемнело резко. Глядим — гроза собирается. Но решили до развилки на Моргуновский лес дойти, там, где можно на Рытиково повернуть, а дальше граница соседнего района. Идем, а лес вокруг не двигается. На месте, значит, идем. Развернулись назад — та же история, идем на месте. Отдыхали, сколько шли — не знаю. Все время темно было. Ручеек, к счастью, в шаге тек, так пить могли. Есть хотелось — страсть как. А от дороги отходить боялись, как бы совсем не пропасть. Потом дерево где-то рухнуло, и все как будто сдвинулось с места. Чуть не бегом назад побежали, хоть и вымотанные все. Из лесу вышли — опять день. Вот так-то. Плохо все. Надо тут, на месте сидеть. Оно безопаснее.

— Судя по бороде, ты, Степан, дней пять не брился, — заметил один из мужиков.

— Похоже на то. Устали, ног не чую.

— А по этим моим, — Загайнов взглянул на механические наручные часы на широком кожаном ремешке, — вы отсутствовали два с половиной часа. И как это понимать? А, Мика?

Мика не отвечал. Он словно прислушивался к чему-то внутри себя. Все притихли. А на улице вновь раздался галдеж, и в дом ворвался Лопатин.

— Они прямо из воздуха, из ниоткуда появились!..

За ним один за другим вошли «разведчики» второй группы, возглавляемой Семеном Гуляевым. Были они заторможены до невменяемости; таращились, водили руками перед лицами, покачивались и безмолвно шевелили губами.

Их, как детей, посадили за стол, поставили по стакану с чаем.

Через некоторое время выяснилось, что буквально через пару минут после того, как они разошлись со Степаном и его людьми, их развернуло, «как на карусели, только голова закружилась, вот эдак вбок и вверх», невнятно объяснил Толик-индеец, и они оказались посреди улицы как раз у дома Анечки, где и находились все остальные.

— Время, — загадочно произнес молчавший доселе Мика. — Шутки шутит.

Семен уставился на бородатого младшего брата и только присвистнул.

— А где время, там и пространство, — глубокомысленно продолжил Мика и вдруг очнулся. — Ничего я не понимаю в этом, даже не пытайся объяснять! — почти закричал он, до полусмерти перепугав всех присутствующих: вот не хватало Михаилу Николаевичу с глузду сдвинуться! Тогда как только на него вся надежда… — Это так, мысли вслух, — добавил он нормальным голосом, и глаза его стали вполне осмысленными. — Коль, — обратился он к Загайнову, — я к Ольге Павловне, а ты пройдись еще раз по деревне: все ли тихо.

По трассе брела мерцающая фигура; как в замкнутой видеозаписи, шла и шла на одном месте.

Она смутно ощущала цель, но никак не могла ее определить. Знала, что идет в правильном направлении, и этого хватало, чтобы бессмысленно передвигать ноги.

Почему-то она вдруг оступилась, замерла, и в это мгновение круг разомкнулся. Заветная цель начала приближаться.

В доме Виталия Косого шторы были всегда задернуты почти целый день. Сам он вечно торчал на улице, болтался от одного дома к другому, опирался на забор и балаболил ни о чем с соседскими мужиками, чинившими и ладившими огородный инвентарь, либо с бабами, согнутыми в три погибели на грядках. Ближе к полудню он спешил домой, а выходил снова уже к вечеру. Ни одна душа в деревне, включая его жену, не догадывалась о мучениях Виталия Васильевича. Он не мог спокойно смотреть на девочек-подростков лет тринадцати; тяжкие, болезненные и томительные мысли заставляли его прятаться за гардинами и жадно провожать взглядом ни о чем не подозревающих школьниц, возвращавшихся после уроков.

Утром его жена уезжала первым автобусом на работу в районную больницу, где служила уборщицей. Сам Косой числился инвалидом рабочей группы, но с работой и здоровым-то редко везло. Мужики все больше устраивались на вахту, вербовались на север. И в деревне преобладало женское население. Заскучавшие и не очень стойкие молодые соломенные вдовушки не отказывали в любовных ласках тем семейным мужикам, кому посчастливилось найти дело в районе. Создавались любовные треугольники, то и дело между бабами разгорались скандалы, доходило и до битья окон соперницам. Страсти кипели нешуточные, куда там сериалам! А вот Виталий ни в каких изменах и шатаниях налево ни разу замечен не был. Все женщины — кто тайно и злобно, мол, импотент Витька, кто явно — завидовали Лиде Косой. А сам он, глядя на жену и внутренне корежась, иногда думал, что женился на ней вот уж почти двадцать лет назад только за то, что была она тощенькой и безтитешной, ровно подросток, подбородочек остренький, глазами до сих пор все стреляла в сторону и к потолку. Детей не завели, вот и осталась Лида такой же. Только морщины появились.

Стоя на привычном месте у окна, за плотной шторой, Виталий вдруг вспомнил, что в школу дети сегодня не попали, по домам сидят. Его охватил жар, что было неудивительно в такую духоту. Где-то на кухне тикали старенькие ходики, и Косой понял, что совершенно не представляет, который теперь час. Только он хотел направиться посмотреть время, как в окошко постучали. От неожиданности Виталий вздрогнул так сильно, что чуть не потерял равновесие. Он ухватился за подоконник, и в этот момент за стеклом вновь показалась тонкая ручка и постучала еще раз. Косой выглянул.

Девчонка, что стояла под его окном, была, наверное, с дальних улиц: он такую не помнил. Может, и прибегала когда к подружкам, да он не видал. Что-то смутно знакомое мелькало в чертах — носик в веснушках, рыжеватые хвостики, глаза яркие, зеленые. Ее рот кривился, словно сейчас хлынут потоки слез из невероятных глаз. Девчонка махнула рукой. Косой крикнул: «Сейчас открою! Стой там, не уходи!» и бросился к двери. Задел ногой край ковра, ударился коленом о тумбочку, на которой стоял телевизор, и чуть не взвыл — так было больно.

Маленькая ручка легла на его плечо. Девчонка уже стояла за ним, сочувственно глядела. Выходит, он, ротозей, сегодня не запер дверь? Впрочем, не страшно. День такой невероятный, на улице ни души, теперь вот — она. Виталий Васильевич не собирался причинять ей никакого вреда. Но мечта многих лет сама шла в руки. Он представил, как долго можно будет вспоминать ощущение ее гладкой кожи, вызывать в воображении нежные тоненькие ключицы…

— Сейчас пройдет, — ее голосок звучал так близко, что Косому показалось — прямо у него в голове. — Я тоже упала, прямо рядом с вашим домом, — плаксиво продолжала она, — спину ушибла. Там, наверное, ссадина; так болит. Вот тут, — показала она на поясницу, повернувшись к Виталию спиной, — под футболкой.

Косой, вздрагивая, робко взял ее за плечики, провел руками до острых локотков, потянул вверх край футболки. Ничего. Изумительно гладкая спина с трогательными бугорками позвонков. Он был близок к обмороку.

— Подуйте, — капризно сказала девчонка. И он не выдержал. Закрыв глаза, прильнул трясущимися губами к ее спинке и замер.

Что-то защекотал его щеку. Не в силах оторваться, Виталий Васильевич приоткрыл глаза и увидел жирную зеленую муху, ползущую по розовато-смуглой коже. Невольно он отпрянул. Из-под распустившихся рыжеватых волос девчонки струйками текла черная жижа.

Ноги подкосились, он упал на колени, перед ним оказались обнаженные дряблые ягодицы, покрытые зеленоватой грубой кожей. В грудь будто вогнали толстый кол, невозможно было сделать вдох.

Существо начало поворачиваться. Он откинул голову и увидел прямо над собой выпученные глаза и ухмыляющийся ярко-красный рот, наполненный черной грязью.

— Пойдем со мной, — пробулькало создание. — Я тебе всех своих девочек отдам. Красотулечек-болотниц. Любую выбирай.

Виталий Васильевич все силился вдохнуть, но попытка не удавалась. Он повалился на бок. Мертвый взгляд уставился в угол. Болотница наклонилась, вытащила из его рта какую-то невидимую нить, намотала на корявый палец и исчезла.

Место продавщицы в деревенском магазине было заветной мечтой доброй половины заборьевских девушек и молодых женщин. Хозяин — предприниматель из райцентра — платил неплохо и добавлял процент с выручки каждый квартал. Вакансии образовывались редко, каждая из четверых продавщиц держалась за свою работу зубами.

Поэтому многие позавидовали Галке Ивашовой, когда ей удалось чем-то понравиться хозяину и обскакать других претенденток на вакансию.

Галке было около тридцати лет. Невысокая, полненькая и очень шустрая — она летала по магазину, из подсобки к прилавкам; казалось, она успевает все одновременно. И при этом главная ее задача была узнать, что сегодня произошло во всей деревне, в каждом доме, зорко высмотреть, кто во что одет, кто с кем пришел, кто как с утра выглядит, и обсудить всю информацию хоть с кем-нибудь. А прилавок магазина для этого дела лучшее место. Словом, сплетницей Ивашова была первостатейной.

Вроде бы, грех невелик; любителей почесать языком да соседям кости поперемывать и так было предостаточно. Но уж больно злоречива была Галина. Жужжит кому-нибудь на ушко, а после ее жужжания молодые Корнеевы ругаться начали на чем свет стоит; до развода дело дошло. Лучшие подруги переставали не только разговаривать, а даже и здороваться друг с другом, как послушают Галкины нашептывания. А Шепельков с Михалычем чуть до смертоубийства не дошли после того, как Ивашова посетовала, что будто бы видели, как Шепельков от Михалычевой жены рано утром выходил, когда муж в отъезде был. А Михалыч еще и неверную супружницу за волосья оттаскал, хоть та клялась-божилась, что вранье все это. Говорили, целый клок выдрал.

Нынешний день был у Галки выходным. Поэтому продрыхла она чуть не до полудня. А что на грядки надо бы идти, так не любительница она была до огородных дел. Все, что надо, в магазине купит, делов-то.

Спала бы она, наверное, и дольше, но разбудили ее звуки из кухни. Там звякало, брякало — кошка что ли? А потом послышалось противное дребезжащее хихиканье. «Может, я еще сплю?» — сонно подумала Ивашова и вдруг резко села, будто толкнул кто.

Как есть, в ночной рубашке, она на цыпочках пошла к кухне, потихоньку заглянула.

За столом сидели две… кто? женщины? Судя по длинным волосам, да. Но, господи, до чего они были страшны! Одна очень худая; старая трикотажная кофта с оттянутыми карманами болталась на ней, как на вешалке. Вторая забилась в угол на табуретку. Она не сидела, а словно стекала грязной бесформенной тенью. Голое тело с обвислым намеком на грудь меняло форму, вздуваясь пузырем в одном месте и опадая в другом.

Обе твари по-хозяйски расположились за столом, покрытом новенькой нарядной клеенкой, на которой от локтей той, второй, растекались жирные черные лужи. Такая же черная грязь была в чашках от парадного сервиза.

Тощая, хоть и сидела спиной к дверям, первой заметила застывшую в ступоре Галку. Она резво обернулась, соскочила со стула и засеменила к ней, приплясывая.

— Садись с нами, с нами! Испей вкусненького. Сразу захочешь к нам, захочешь, захочешь.

Она вцепилась в Галкину руку и потянула к столу. Но Ивашова, почувствовав прикосновение корявых, горячих, как огонь, пальцев, взвизгнула и бросилась к двери. Кикимора вмиг догнала ее и одним махом вспрыгнула ей на спину, крепко вцепилась костлявыми руками и ногами и, хихикая в самый затылок, продолжала:

— А хочешь, ящерицей будешь? С Нэлькой вместе по щелям ползать, на солнышке греться, хвост сбрасывать, хвост, хвост.

Соседи, которым не сиделось дома, собирались кучками у скамеек, тоскливо поглядывали на пыльно-желтое небо с застывшим солнцем, на черные тучи над горизонтом в конце улицы. Они тихо перебрасывались словами, тонувшими в духоте, как в вате. И тут взорвался крик Галки Ивашовой:

— Не хочу ящерицей! Не хочу!

Обезумевшая Галина, спотыкаясь, неслась по дороге, а за плечами у нее сидело странное замызганное маленькое существо. Оно размахивало ручонкой над Галкиной головой, словно подгоняя; до людей донеслось мерзкое надтреснутое хихиканье. Продавщица бежала все быстрее, однако ноги ее начали заплетаться, и она со всего маху упала на живот. Согнутые в локтях руки скребли асфальт растопыренными пальцами, ноги подергивались. Когда Галина замерла, существо спрыгнуло с ее спины и исчезло. До оторопевших сельчан донеслась волна отвратительной затхлой вони.

Любовь Аркадьевна, вконец расстроенная событиями сегодняшнего дня, решила испытанным способом хоть чуток поднять себе настроение, а именно — спуститься в подпол и провести ревизию своих запасов. Третьевогоднешние банки поставить поближе: их надо будет съесть в первую очередь. И место для нынешних закруток освободится. Будет ли вообще нынешний год или завтрашний день, Люба не задумывалась.

Она сунула в карман халата спички и откинула крышку.

Внизу на ближней полке нашарила свечку, зажгла ее и прошла к дальней стене. Подняв свечку повыше, Люба всматривалась в банки на верхней полке. Ни черта не видно при этом свете! Она приткнула свечку и достала трехлитровую банку с помидорно-огуречным ассорти. На первый взгляд, все в порядке, плесени не видно, крышка не вспучилась. Но только она собралась отправить закрутку на место, в банке что-то зашевелилось. «Никак, забродило все-таки!» — огорчилась Люба и поднесла банку к глазам.

Черные глаза-шарики на ножках уставились сквозь стекло прямо на нее. Потом это нечто — не креветка, не многоножка, не паук, а что-то среднее, химера из этих созданий — поползло среди маринованных овощей, быстро перебирая когтистыми ножками.

Упавшая на пол банка разлетелась десятками осколков; Лопатина поскользнулась на мятом помидоре, рухнула на бетонный пол, больно порезала руку куском стекла. Среди разлетевшихся нарезанных перцев, огурцов, пучков укропа копошилось множество эдакой же мерзости; она расползалась в разные стороны, некоторые останавливались и словно разглядывали лежащую женщину, шевелили усиками.

В разных углах подпола раздавались взрывы: банки лопались одна за другой. На полу росла груда осколков, вишни, яблок, маринованных овощей, с полок ползла кабачковая икра, и поверх всего елозили отвратительные непонятные насекомые.

У Любы не хватило сил добраться до лесенки. Она хотела позвать мужа, но твари тут же набились в рот, царапая язык колючими ножками. Вскоре женщина была не видна под слоем кишевших на ее теле адовых созданий.

«Где-то тут… А-а-а, вот она!» — довольный Сашок, которого все звали почему-то Кузя, спрыгнул с табуретки, прижимая к груди заветную заначку — не початую бутылку водки. Было Кузе чуток за сорок, но выглядел он почти по-старчески. Глубокие складки на лице, мешки под глазами, толстый нос в красных прожилках — все указывало, что пьет мужик давно и прочно.

— Ишь, выдумал, водку не продавать, — ворчал он, — случилось у них с погодой не то — так магазин и закрывать? Людям подбодриться надо, а он последней радости лишить захотел. Шиш тебе! — Кузя показал фигу куда-то в стену. — Мы запасливые, на вред тебе, Михал Николаевич. Щас вот стаканчик замахнем, оно и ладно будет.

Выплеснув остатки воды из мутного стакана прямо на пол — жарища, высохнет! — он отвинтил крышечку с бутылки, положил горлышко на край посудины — чтобы ни капли не пролилось, — и желанная жидкость забулькала, наполняя стакан.

За плечом мужика эхом булькнуло, словно кто-то громко сглотнул. Кузьма обернулся.

— И мне, — проговорило существо ярко-красным ртом, в котором пенилась и клокотала жирная черная жижа.

Болотница протянула корявую руку, подставила под струю чашку.

— Мимо льешь, — деловито прогорлушала она.

Водка — уже не водка, а такая же грязь, — наполнив стакан, растекалась по замызганной клеенке. Тварь сунула стакан в руку Кузьмы, чокнулась с ним своей чашкой.

— Пей!

Тот послушно сделал глоток, потом другой. Вонючая, густая, как касторка, грязь наполняла душу и горло смертной тоской. Но Кузьма уже не мог оторваться. Он пил, и пил, а жижа все не кончалась…

Нежить захватывала один дом за другим.

Где-то из всех кастрюль начали выскакивать мыши, серыми тенями разбегаясь во все стороны.

В старенькой избе бывшей учительницы сразу две кикиморы влезли в шкаф и начали примерять на себя шляпки и шарфы, хихикая и кривляясь перед зеркалом, в то время как хозяйка, обмерев и боясь пошевелиться, пряталась, как ребенок, за спинкой дивана.

Супруги Зуевы решили испить чаю и обсудить толком, что все-таки происходит в деревне, и нет ли тут какого подвоха со стороны полиции из-за майских праздников. Женщина положила в чашки пакетики, а муж наклонил носик чайника. Вместо кипятка в чашки посыпалась струя извивающихся ярко-желтых многоножек. С воплями хозяева выскочили на улицу.

А там уже собирался народ, будто на демонстрацию. Словно слыша чей-то зов, жители выходили из домов и, шаркая ногами, медленно, нехотя, направлялись к Т-образному перекрестку, где был сельский клуб.

— Понимаешь, я видела, что с Наташенькой что-то не так. Пыталась поговорить, а она взрывалась, грубила. Она еще тогда переменилась, когда Сережка Бессонов нежданно-негаданно в армию ушел. А ведь отлично школу закончил, в любой институт дорога была, — Ольга Павловна говорила вполголоса, чтобы не разбудить мальчика, спавшего тут же на диване. — Влюблена Наташа в него была, чуть не с самого детства. Потом вот в районе в кафе пристроилась вместе с Лизой, подружкой своей. Поуспокоилась. А в конце зимы как с цепи сорвалась. И что с ней сталось, невдомек мне. Не сказала. Моя вина. Видела, что мучает ее что-то, но выспросить, разговорить так и не получилось.

— Нет вашей вины, и думать забудьте. Я обязательно узнаю, что случилось, — так же тихо ответил Мика.

Ольга Павловна только горестно усмехнулась.

— Если и узнаешь, толку-то. А сейчас и вовсе непонятно, что с нами со всеми будет. Их вот, — кивнула она на Павлушку, — деток жалко. Только жить бы… Да! Он ведь, Павлик, все плакать начинал да толковал, что в доме мамку видел.

— Скучает, — угрюмо отозвался Мика. — Недавно ведь совсем умерла, сороковины не прошли.

Ему совершенно не хотелось рассказывать о том, что произошло в пустовавшем доме.

Он задумался и не сразу увидел, что Ольга Павловна осторожно, чтобы не напугать, разбудила Павлушу, накинула на голову платок, взяла мальчика за ручку и направилась к дверям.

— Вы куда? — вскочил Мика.

Женщина, не останавливаясь, бросила через плечо:

— Пора. Зовут.

— Кто зовет?

Но они были уже на улице, и Мика кинулся вслед.

АНТОН

Заснуть я уже не смог и дожидался рассвета, съежившись на своем коврике. Меня трясло не от предутреннего холода, а от страха и омерзения. Сон был слишком ярким и казался таким реальным…

На западе все так же стояли черные грозовые тучи. За ночь они не сдвинулись с места и угрожающе нависали над лесом.

Становилось все светлее. И тут я увидел нечто, заставившее меня громко позвать Андрея Ильича и Агату, хотя горло сдавило, а голос заметно прерывался.

Они вмиг оказались подле меня, словно и не спали только что крепким сном, и замерли, затаив дыхание.

Над противоположным берегом в воздухе завис шар, похожий на огромный мыльный пузырь. Только он не переливался всеми цветами радуги, а был наполнен серым мерцающим дымом, в котором вихрились черные языки и вспыхивали электрическим синим светом искры.

Завороженные, мы не могли отвести от него взгляда, хотя глазам было больно: яркие вспышки ослепляли. Агата беззвучно быстро-быстро шевелила губами, будто молилась. До меня донесся ее шепот: «Иди на мой голос! Не отпускай, держись, как за канат!»

Разговаривает с братом, догадался я, значит, те, в пузыре, пока еще живы.

СЕРГЕЙ

Он стоял на коленях у диванчика, на котором все в той же позе лежала Лена. Лицо покрыто инеем; обледенелое, застывшее тело; мокрый ярко-синий шарф на шее, куртка хрустела льдинками.

Холод, мрак, отчаяние.

На плечо легла рука, и прикосновение показалось странно знакомым. Это был Берсенев. Снова в облике деревенского мужичка, на плечи накинута телогрейка, драные галоши на босу ногу, но лицо светилось мудрым сочувствием и ободрением.

Сергей поднялся и оказался вплотную к нему, глаза в глаза.

— Смотри, — сказал Петр Нилыч.

В его зрачках завихрилось, засияло…

Пятиклассница Леночка была невероятно застенчивой и, на свою беду, очень хорошенькой. Грациозная худоба; странные движения, резкие в начале и плавные в конце; глаза меняли цвет от серо-голубого до прозрачно-зеленого в зависимости от настроения — словом, сплошное любование.

Идиотские знаки внимания мальчишек девочке не только не льстили, а, наоборот, вызывали нервную дрожь. Одноклассницы уже сейчас инстинктивно чуяли в ней угрозу своим предполагаемым будущим романам, и поэтому кроме насмешек Лена ничего от них не видела.

Книжки и одиночество — она спряталась в них, как в кокон. И было там тепло, уютно и безопасно. Если бы можно было еще не ходить в школу, а просто сдавать какие-нибудь письменные работы, жизнь была бы вполне сносной.

…С ведром и веником девочка вошла в пустой класс. Ну, конечно! Так она и думала! Соседка по парте, которая должна была дежурить вместе с ней, убежала и, скорее всего, не собиралась возвращаться.

Лена вытерла доску и начала составлять стулья на столы, когда в коридоре раздался звук приближающихся шагов.

— Не прячься, я тебя слышу. Ты хотя бы стулья помоги поднять, а подмету я сама, — крикнула девочка, не отрываясь от своего занятия.

— Да мы тут ща все подметем, — в класс вошли трое мальчишек. Один — одноклассник Лены, Лешка Бугаев, а с ним еще двое из 7 «В».

Страх возник где-то в животе ледяным комком и стал подниматься вверх, к горлу. Девочка автоматически продолжала ставить стулья, не оглядываясь. До двери было очень далеко, не убежать. Но, может быть, они просто так, поразвлекаются, подразнятся и уйдут, если очень, очень стараться их не замечать.

— Тощая какая-то, — рука нагло прошлась по ее боку.

— А так-то хорошенькая, — одобрительно сказал второй семиклассник. — Как там у нее с задницей? А, Лех? На физре видал?

— Жопа норм, — буркнул Леха. — Ребят, пошли, а? Чо нам тут…

— Нее… — протянул первый, Сашка, — поглядеть надо. Заценим, тогда пойдем.

Он задрал подол юбки и резким движением сдернул с девочки трусики.

Лена хотела закричать, но тот ледяной ком уже добрался до горла и застрял там, не давая вдохнуть. Сашкина рука вцепилась в ее ягодицы, а второй, подскочив вплотную, мокрыми губами зажал ее рот. От него немилосердно воняло табаком дешевых сигарет, немытым телом и пивом.

Девочка слышала жалобный голос Лехи: «Ребят, ну, правда, пошли уже, чо вы в самом-то деле!»; его слова расплывались, звучали откуда-то очень издалека.

…Почему-то болело ухо. Перед глазами валялся смятый тетрадный листок. Ну да, она же не успела подмести. Лена поднялась, натянула трусики.

Подростки здорово перепугались, когда девочка грохнулась в обморок. Они тут же смылись из школы, бросив Лену и решив, что либо сама очухается, либо уборщица ее найдет. Они же, в конце концов, ничего не сделали. Подумаешь, помацали чуток за задницу, делов-то. Вон, другие девчонки рады-радехоньки, когда им такое внимание оказывают. Пищат, конечно, для виду, а потом сами все на глаза лезут, как бы случайно. А эта… ну ее на фиг!

На следующий день Лена прошла мимо настороженно глядящего Лехи, как мимо пустого места, села за свой стол у окна и раскрыла тетрадь. Она и до этого была немногословной, а теперь просто замолчала. Тот ледяной ком, застрявший в горле, дышать позволял, но напрочь отнял голос.

Обеспокоенные родители таскали дочь по разным врачам, но те только разводили руками. Психолог вынес вердикт, что это, вероятно, возрастное, пройдет, так как реакция девочки на его разнообразные тесты была вполне адекватной.

Так, в молчании, Леночка доучилась в пятом классе, закончила шестой. А потом в ее жизнь вошла физика. И все изменилось. Изменился мир. Вернулся голос, и откуда-то взялась уверенность. Правда, касалась она только науки и учебы.

Преподаватели столичного университета были в потрясении, когда отличница, которой прочили аспирантуру и место на кафедре, а статьи с третьего курса на ура принимали в научных журналах и сборниках, получив красный диплом, уехала за тридевять земель в Нижнегорскую область преподавать физику в районной школе.

Леночка никому не могла объяснить своего поступка. Она так мечтала заниматься чистой наукой в малолюдных лабораториях, но непонятная сила тащила ее за шкирку. Тогда она просто открыла маленький атлас и увидела первое попавшееся название: Нижнегорск. Через неделю билет на поезд лежал у нее в сумочке. А приехав в город, она сразу направилась в отдел образования и попросила направление в Реченскую школу. Обалдевший инспектор тут же выдал бумажку, и 2 сентября директриса представила нового классного руководителя и учительницу физики выпускному классу.

…Ее словно окатило теплой волной. Мальчик за третьим столом в ряду у окна глядел на нее, и в его глазах цвета расплавленного золота было — не восхищение, нет, это было узнавание. Лена не замечала, как с каждым днем ледышка, застывшая в ее животе тогда, много лет назад, таяла. Она просто жила, вела уроки — все время в состоянии тихой спокойной радости. Этот мальчик, Сережа, младше на шесть лет, я в безопасности — так думала или, скорее, смутно чувствовала Лена. Но когда после экзаменов он возник на пороге ее дома с букетом и явно однозначными намерениями объясниться, ледяной ужас сказал ее губами: «Это совершенно невозможно!».

Мальчик уехал, исчез. Через два года умерла его мать, он не приехал даже на похороны.

Дни, недели, месяцы плавно перетекали один в другой, почти ничем не отличаясь. В ее коконе только перемена одежды рознила времена года. Даже в каникулы — книги, занятия в школьной физической лаборатории, покой… Тишина…

…Что-то даже для нашей Надежды Ивановны чересчур, думала Лена, лихорадочно натягивая куртку и заматывая вокруг шеи большущий синий шарф. Директриса вообще очень любила поговорить, но этот педсовет слишком затянулся.

Разумеется, автобус мигнул сигнальными огнями, скрылся за поворотом. Запыхавшаяся Лена постояла на пустой остановке. В свете фонаря мелькали снежинки. Не пойду к Нине, решила она. Ее приятельница из районной библиотеки жила одна, нечастые ночевки Лены ничуть не обременяли, а радовали женщину: было с кем поболтать. Причем ее не смущало молчание подруги. Нину вполне устраивали редкие кивки головой или реплики «конечно», «ясно», «ага». Но после педсовета голова распухла. На сегодня достаточно. Погода изумительная, до Заборья всего ничего, меньше чем за час дойдет.

Реченск остался позади. По накатанной дороге идти было легко, и мысли были такими же легкими, как редкие снежинки; темнота не пугала, а добавляла тишины. Лена шла быстро. На удивление, трасса была пуста, ни встречных, ни попутных машин.

И как раз в эту минуту ее осветили быстро приближающиеся фары какого-то автомобиля, едущего от райцентра.

УАЗик начал притормаживать, дверь впереди открылась и ее окликнули.

Лена оглянулась. С заднего сиденья выскочил Леха, который в последнее время при каждой встрече не упускал возможности сомнительно пошутить или попытаться прикоснуться к ней. Хотя совсем недавно он ушел от жены к молодой разбитной Нэльке. Сейчас он был настроен вежливо и дружелюбно.

— Прошу, Елена Евгеньевна. Как мы кстати в кафешку подрядились! К девчонкам нашим, за добавочкой, — он подмигнул. — Вот вас встретили. Садитесь, мигом домчим. Чего ногами пилить-то почитай с час, не меньше, — скороговоркой болботал он, подсаживая Лену на высокую подножку.

Не успев опомниться, Лена уже сидела сзади между какой-то девушкой и Лехой.

— Не узнаете? Я Лиза. Мы же с Наташкой учились у вас, три года, как выпустились, — девушка улыбалась, от нее сильно пахло пивом. Впрочем, в машине стоял весьма сильный запах алкоголя, и Лене оставалось надеяться, что водитель, кажется, его звали Иваном, не очень пьян.

Только она хотела попросить, чтобы ее выпустили, как УАЗик поехал.

Леха лихо открыл новую бутылку и протянул Лене.

— Пивните, у нас праздник сегодня, уж не обессудьте.

— Она с таким старичьем, как вы, не пьет, — не оборачиваясь, сказала девушка, сидевшая впереди. И столько ненависти прозвучало в ее словах, что Лена содрогнулась. — Ей мальчиков подавай.

— Да ладно тебе, Натаха, — примирительно ответила Лиза и ободряюще кивнула. — Дело прошлое.

Леха наклонился к водителю и что-то коротко пробормотал.

— Лады, — хихикнул тот.

Тут машина резко свернула с трассы и остановилась.

— Чуть в кювет не угодили. Ну-ка, толканите, а то вовсе увязнем, — скомандовал Иван, и девушки выпрыгнули на дорогу.

Лена потянулась было за ними, но ее крепко ухватили и втянули обратно, а машина, взревев, сорвалась с места.

— Девки молодые, здоровые, сами справятся, — близко приблизив лицо, ухмыльнулся Леха. Он был пьян гораздо сильнее, чем показалось вначале. Кислая вонь ударила в ноздри, застряла в горле. — Видишь, ловко вытолкали, даже подойти не успели.

И он заржал, а Иван, приоткрыв окно, крикнул девушкам:

— Погуляйте чуток, мы быстро.

УАЗик несся, подскакивая на кочках. Лена отбивалась от навалившегося мужика. Ярость придавала сил. Сколько раз ей снился этот кошмар, и он повторяется снова, наяву, и опять никто не придет на помощь, а обморок в этот раз не спасет…

— Ну чего ты, чего, — монотонно бубнил заплетающимся языком голос над самым ухом, — что ты все одна да одна, я приходить буду, подмогну чего, если надо.

Это бормотание, похожее на бр

...

автордың кітабын онлайн тегін оқу Новый вид. ПроводникМарина Винер

Марина Винер

Новый вид. Проводник

Оглавление

автордың кітабын онлайн тегін оқу Новый вид. Проводник
Марина Винер