– Думаю, что стану по-прежнему звать тебя Лестером, – ответила Джилл. – Если ты не против.
– Не против. – Он обнял ее, привлек к себе и нежно посмотрел ей в глаза. Тьма сгущалась, а они шли и шли, а желтые столбики по краям дороги освещали путь. – Зови как хочешь. Лишь бы ты была счастлива.
Я задавался ложными вопросами. Пытаясь понять, какой из миров реален. – И он развернулся и грустно улыбнулся доктору Грюнбергу. – А они, естественно, оба реальны.
Но помни – прошлое, оно и есть прошлое. Оно прошло.
Все, нет его, похоронили. Времена меняются.
– Он обнял ее, привлек к себе и нежно посмотрел ей в глаза. Тьма сгущалась, а они шли и шли, а желтые столбики по краям дороги освещали путь. – Зови как хочешь. Лишь бы ты была счастлива.
Всегда найдется группа людей, жаждущих управлять массами, – себе на благо, естественно.
Подделка под людей, хитрая имитация. Это насекомые, способные принимать образ человека.
Все текло, все менялось. Что-то появлялось, что-то исчезало. Память, она же слепок прошлого. Как ей верить-то? На что опереться?
– Ты можешь ей втолковать? Земли не существует. Это было доказано уже тысячу раз. Никакой изначальной планеты не существовало. Все ученые сходятся на том, что люди возникли одновременно по всей…
– Невиновному скрывать нечего. Девяносто девять процентов людей рады, что их мысли сканируются. Большинство хочет доказать преданность государству. Оставшийся процент чего-то стыдится.
Кроме искусства. Это слово из языка двадцатого века. – И Миллер оглядел собеседника с нескрываемым превосходством: – Вы просто крохотный винтик в огромной бюрократической машине. Функция безличного культурного сообщества. У вас нет собственных представлений о жизни. А в двадцатом веке у каждого человека были представления о прекрасном. О том, как и что можно делать своими руками. Они испытывали гордость, видя то, что мастерили. А вам эти слова ничего не говорят. У вас даже души нет – а это, кстати, другое понятие из золотого века, каким был век двадцатый, когда люди были свободны и могли говорить то, что думают.
