Вернувшись на ранчо, Джо Калон бросил в пыль своё седло и, лязгая шпорами, зашагал на кухню. Отпущенные им лошади, взвившись на дыбы, умчались прочь.

— Жрать сегодня будем? — ещё на ходу осведомился он у гремевшего кастрюлями повара.

— Через семнадцать минут, — бросив взгляд на красовавшийся над столом новенький циферблат Уотербери[1], ледяным тоном неумолимого начальника железнодорожной станции ответил тот. Первейшей из собственных добродетелей старый плут почитал исполнительность, однако с более или менее конкретными фактами, которые подтверждали бы наличие у него столь ценного качества, за последние двадцать лет никому из ковбоев не приходилось сталкиваться ни разу.

— Ну, как дела на Перико[2]? — поинтересовался тем временем у Джо его напарник.

— Работы тьма, — ответил тот. — Скот, в общем, ничего… Телят пропасть… А ещё… Ещё я видел тот табун мустангов[3], что ходит на водопой к Антилопьему ключу[4]. Так вот, там, среди них, в общем, есть парочка жеребят, и один из них, эдакий цыганчонок — ну просто прелесть! Прирождённый иноходец[5]! Красавчик… Я за ними больше трёх миль[6] проехал — ну, ты понял, ради интереса, — так вот: он всё время шёл впереди и ни разу, слышишь, ни разу не сбился с иноходи! Потом, дай, думаю, хорошенько их пугну, авось тогда собьётся! В общем, пустились мои в галоп[7], и что ты думаешь?.. Чёрта лысого! Идёт!! Иноходью идёт, и ни разу, слышишь, дружок, ни разу не сбился! Идёт, и всё!..

— Тебя часом не горячка хватила? — с нескрываемым скептицизмом процедил сквозь зубы Скарт.

— Ей-богу, дружище!! Ты-то сам давно лыка не вязал?.. Ну ничего, вот мы с тобой чуток повременим, а там можно и по маленькой…

— Жрать подано! — перебив его, крикнул в этот миг из кухни повар.

На следующий день решено было ехать в противоположную сторону, и необычный жеребёнок был, казалось, навсегда забыт.

 

Однако с наступлением следующей весны, когда в той части штата Нью-Мексико[8] опять принялись рыскать вездесущие команды неутомимых рейнджеров[9], о странном мустанге заговорили снова. Резвый «цыганчонок» превратился теперь в великолепного чёрного как смоль, с лоснящимися боками и изящными, будто точёными, ногами годовалого жеребца. И все, кто его видел, в один голос твердили о дивном его даре: мустанг и впрямь был прирождённый иноходец!

Джо, разумеется, интересовался этим чудом природы ничуть не менее остальных, и в один прекрасный день его посетила безумная мысль о том, как здорово было бы лицезреть такого красавца в своём собственном, пусть даже пока ещё существующем лишь в его грёзах, корале[10]. Тому, кто вырос в одном из восточных штатов, постичь в одночасье всю абсурдность подобной затеи непросто, но если вы — уроженец Запада, то мне нет надобности объяснять вам, что здесь, где необъезженная лошадь стоит порядка пяти долларов, а обычная верховая — от пятнадцати до двадцати, ни один обладающий здравым рассудком ковбой тратить время и силы на поимку «дикарей» не станет. И дело здесь не только в том, что задача эта под силу лишь избранным. Общеизвестно, что любые попытки одомашнить мустанга обречены заранее. Пленённый, этот своевольный сын дикой прерии так никогда и не становится безотказным домашним тружеником; и сколько бы лет ни продлилась жизнь его в неволе, кораль всегда будет казаться ему адом, а хозяин — самим Сатаной! Более того, не секрет, что многие владельцы ранчо, повстречавшись в прерии с мустангом, обычно почитают за благо как можно скорее его пристрелить. Мотивируют они это тем, что не в меру расплодившиеся бесполезные «дикари» не только наносят огромный ущерб скотоводству, портя лучшие пастбища, но и нередко сманивают домашних, покорных и трудолюбивых, лошадей, которые затем, вкусив вольной жизни, уже никогда больше не возвращаются в рабство.

«Повидавший жизни» Джо Калон «знал этих гривастых тварей как облупленных»:

— Белый жеребец смирен как ангел, — рассуждал он, бывало, за стаканом виски. — Пегий — норовист, гнедой, если с ним не нянчиться, как с дитём, молодчага, ну а вороной[11]… Из вороного, как ни старайся, никогда ничего путного не выйдет! Потому что в нём сидит сам дьявол! Будь у этих мерзавцев вместо копыт когти, каждый из них смог бы дать фору целой стае самых что ни на есть свирепых львов! Как по мне, они будут похлеще даже тех, что когда-то чуть было не сожрали пророка Даниила…[12]

С детства приученный к мысли о том, что мустанг на ранчо (а тем более чёрный!) — существо не только совершенно бесполезное, но и довольно опасное, напарник Джо никак не мог взять в толк, с какой это стати хитроумный «дикарь» вдруг сделался неравнодушен к носящемуся по прерии чудовищу. Впрочем, тогда переходить от слов к делу Калон ещё не собирался.

В конце концов, он ведь был всего лишь самым обыкновенным ковбоем! Времени у него всегда было в обрез, а весь его заработок составлял не более двадцати пяти долларов в месяц. Как все ковбои, он втайне мечтал, что однажды у него будет и собственное ранчо, и собственное тавро[13] (надо сказать, лет этак пять или семь назад он уже ездил в Санта-Фе[14], чтобы зарегистрировать там являвшееся плодом его неуёмной фантазии тавро в виде то ли замка, то ли свинарника!) Но увы, единственной, пусть и гордой, обладательницей последнего была лишь делившая со своим хозяином все тяготы его однообразной и безрадостной жизни старушенция-корова! Впрочем, ничто так не грело его душу, как мысль о законном праве наносить вышеупомянутое изображение на шкуру всякого неклейменого парнокопытного создания, которое «является в настоящем либо будет являться в дальнейшем» его, Джо Калона, «благоприобретённой собственностью».

Однако вот беда: каждую осень, получив расчёт, он никак не мог устоять перед соблазном рвануть вместе с целой гурьбой таких же, как он сам, любителей беззаботного житья в город и кутить там до тех пор, пока ото всех заработанных им за сезон денег не останется ни цента. Поэтому совсем не удивительно, что всё его «добро» состояло из старого седла, уже известной читателю коровы, узкой железной кровати, горы лохмотьев и дюжины изрядно обгоревших кастрюль. Тем не менее, он не терял надежды, что рано или поздно судьба подарит ему верный шанс выбиться в люди, и с тех самых пор как он забрал себе в голову, что Вороной Мустанг и есть этот шанс, никто из его закадычных друзей не сомневался, что Джо лишь поджидает удобного случая.

Впрочем, в тот год вверенные ему стада кочевали главным образом вдоль Кэнэйдиан-Ривер[15], а ближе к осени — у холмов Дон-Карлос[16], поэтому пути его и Мустанга долгое время не пересекались. Зато слышать о бесподобном жеребце ему тогда приходилось много и ото многих, ибо молодое, как раз вступившее в пору своего расцвета (ему было почти три года), пышущее здоровьем и к тому же на редкость игривое животное имело несчастье снискать пусть и заслуженную, но в его случае совершенно бесполезную и к тому же чреватую дурными последствиями славу.

Антилопий ключ расположен в самом центре огромной равнины. Разливаясь по весне, он превращается в небольшое окружённое со всех сторон осокой озерцо; однако с наступлением лета, когда начинает нещадно палить солнце, от озерца этого остаётся лишь унылое пятно голой и растрескавшейся, белесой от выступившей на ней соли земли, посередине которого и поблескивает сам крохотный, едва заметный источник. Но как бы ни был он мал, ценность его неоспорима, ибо, не имея сообщения ни с одной из местных заиленных речушек, он является единственным на много миль вокруг местом, где можно выпить чистой, ледяной воды.

Вышеупомянутая равнина, или, как говорят дальше на север, прерия, была излюбленным пастбищем Вороного Жеребца — но не только: здесь с весны до осени находили себе пропитание множество домашних лошадей, а также рогатого скота. Особенно часто в этих местах можно было увидеть огромных, неуклюжих быков с тавром «L amp;F». Управляющий и совладелец их родного ранчо Фостер сидеть сложа руки не привык. Он считал, что единственное, во что имеет смысл вкладывать деньги — это разведение новейших пород. Очередной из его многочисленных затей стала покупка десяти кобыл-полукровок[17] — стройных, с тонкими, будто созданными для балета ногами и бархатными глазами созданий, рядом с которыми местные коротышки казались и не лошадьми вовсе, а какими-то чахлыми, ни на что, кроме солонины, не годными выродками.

Одна из этих красавиц содержалась в стойле (на ней по праздникам разъезжал сам Фостер), а девять других, как только их не менее блистательные отпрыски перестали нуждаться в материнском молоке, умудрились улизнуть с ранчо и теперь бродили на свободе.

Влекомые тем безошибочным инстинктом, который всегда подсказывает лошади, где находятся лучшие пастбища, все девять кобыл, двигаясь на юг, вскоре оказались у Антилопьего ключа — то есть на расстоянии двадцати миль от ранчо. Именно там, отправившись посреди лета на их поиски, и обнаружил их Фостер. Однако стоившие ему сумасшедших денег прелестницы были не одни: их сопровождал (и следует отметить, в манере его угадывалось нечто большее, чем просто дружеские чувства) вороной жеребец. То тут, то там мелькая блестящим угольным пятном среди своих отливающих золотом наложниц и время от времени становясь на дыбы, он, как и подобает настоящему вожаку, уверенно вёл ниспосланный ему судьбой гарем туда, где виднелась самая свежая и сочная трава.

Кобылы отличались кротостью нрава, поэтому стреножить их и вернуть на ранчо не составило бы труда — но вот незадача! Стоило Фостеру к одной из этих красоток приблизиться, как Вороной Жеребец, почуяв опасность, принялся с таким остервенением носиться взад и вперёд, что не иначе как вдохновлённые его примером полукровки, придя в дикую ярость, с места бросились в галоп, и буквально через минуту весь табун, оставив далеко позади ринувшихся было вслед «крошек», скрылся за горизонтом.

Фостер и его помощник заскрежетали зубами. Исполненные решимости пристрелить «чёртового жеребца», они принялись, взведя курки, рыскать по прерии в его поисках. Но всякий раз, когда он попадал в их поле зрения, они понимали, что у них девять шансов против одного пристрелить вместо него одну из купленных ими втридорога кобыл! Истратив на погоню целый день и смертельно устав, они так ровным счётом ничего и не добились. Иноходец неизменно исчезал вместе со всем своим семейством среди дюн, и в конце концов наши бравые ловцы были вынуждены, торжественно поклявшись друг другу рано или поздно изловить оставившего их с носом чёрного «мерзавца», отправиться на своих выдохшихся «недорослях» обратно на ранчо.

Самое ужасное заключалась в том, что ещё пара-тройка таких погонь — и дивные кобылы, в чьих жилах текла горячая кровь их вольных предков, навсегда станут такими же бесполезными дикими тварями, как и их вожак!

Среди исследователей нет единого мнения относительно того, насколько решающую роль при осуществлении самкой выбора играет красота самца и его удаль, однако общеизвестно, что, собственно редкий дар или же восхищение им тому виной, если в сообществе диких животных появляется особь, обладающая необыкновенными способностями, то популярность её нередко бывает настолько огромна, что всё больше особей противоположного пола начинают, покинув тех, кому прежде хранили верность, неотступно следовать за «знаменитостью». Поэтому совсем не удивительно, что этот статный, с полыхающими зелёным пламенем глазами, с роскошной чёрной гривой и таким же хвостом красавец увлёк за собой, бродя по прерии, более двух десятков принадлежавших ранее к различным табунам домашних кобыл. Большинство из них были самые обыкновенные местные низкорослые, но те самые составившие «элиту» собранного Мустангом гарема девять полукровок представляли собой совершенно бесподобное зрелище. Более того, все очевидцы сходились на том, что об этой части своего табуна Мустанг проявляет такую трогательную заботу и охраняет её так ревностно, что если та или иная кобыла по странному капризу судьбы удостаивается чести войти в число «фавориток», то о её возвращении к жизни на ранчо уже не может быть и речи. Словом, вскоре никто из фермеров не сомневался, что родившееся посреди дикой прерии необыкновенное существо, повзрослев и окрепнув, оказалось вредителем похлеще, чем все остальные двуногие, четвероногие и шестиногие воры и паразиты вместе взятые. Так на Мустанга была объявлена охота.

Судьба впервые забросила меня в ту часть Нью-Мексико бесснежным декабрём 1893 года. Переночевав на ранчо в Пинаветитос, я намерен был отправиться в своей повозке дальше, к Кэнэйдиан-Ривер.

— Смотрите же, — напутствовал меня Фостер, — если вам повезёт и вы случайно наткнётесь в прерии на этого проклятого мустанга, то палите в него не колеблясь! Девять граммов свинца в череп — вот как раз то, чего ему не хватает…

Именно там, на ранчо, я услышал об этом потрясающем существе впервые. Ну, а день спустя, когда настало время продолжить путь, мой провожатый, Бернс, поделился со мной историей, которую ты, читатель, уже знаешь. Вполне естественно, что, наслушавшись о необыкновенном трёхлетке-жеребце, я буквально сгорал от любопытства, однако, к моему огромному разочарованию, на следующий день, когда мы приехали в прерию, ни самого Мустанга, ни его грациозных спутниц, ни каких-либо следов их пребывания у Антилопьего ключа я не обнаружил.

И лишь на третий день, когда мы, перебравшись на противоположный берег Аламоса Арройо[18], вновь поднимались в испещрённую холмами прерию, ехавший впереди меня верхом Джек Бернс вдруг припал к гриве своего коня и, обернувшись ко мне (я сидел в повозке), крикнул:

— Готовьте винтовку, сэр! Там… Мустанг!

Я схватил винтовку и, выскочив из повозки, бросился к обрыву. Внизу, в долине, виднелся табун лошадей, и возглавлял его не кто иной как Великий Вороной Мустанг! Каким-то непостижимым образом учуяв нас с Бернсом и потому явно подозревая опасность, он неподвижно стоял посреди густой травы. Голова и хвост его были подняты, ноздри то и дело раздувались, и весь его облик вдруг представился мне живым воплощением лошадиной красоты и совершенства. Никогда прежде не бродило по прерии создания столь грациозного, и сама мысль о том, чтобы единым выстрелом превратить это величественное творение природы в гору мертвечины, показалась мне кощунственной. Несмотря на все уговоры Джека «побыстрее стрелять», я продолжал медлить. Когда же я и вовсе откинул затвор[19], Бернс со свойственными ему пылом и поспешностью обругал меня похабными словами за нерешительность и, прорычав, «Глядите, как палят настоящие ковбои!», выхватил у меня из рук винтовку. Однако в тот самый миг, когда это произошло, я нечаянно взвёл курок, и раздался выстрел.

Мгновенно весь гарем был охвачен безотчётным ужасом! Блистательный вороной вожак принялся с громким ржанием и фырканьем носиться вокруг. Через минуту все кобылы сбились в одну кучу, и табун, подняв облако пыли, с оглушительным грохотом копыт умчался прочь.

Жеребец, скача то по одну, то по другую сторону, стремился, казалось, не выпустить из поля зрения ни одну из своих подруг. Он старался увести их как можно дальше, и до тех пор, пока все они не скрылись за горизонтом, я смотрел им вслед. И должен сказать, что Мустанг, как бы ни был он встревожен и перепуган, ни разу не сбился с иноходи!

Джек тем временем продолжал изрыгать отборные ругательства; досталось от него и мне, и моей винтовке, и самому Мустангу, но я — я был в таком восторге от красоты и мощи впервые увиденного мною необыкновенного существа, что не решился бы испортить уродливыми следами от пуль дивный блеск его лоснящейся шкуры даже ради всех полукровок мира!

Общеизвестно, что ловить диких лошадей можно по-разному. К примеру, существует мнение, что нет более надёжного способа сделать четвероногого дикаря покорным и сговорчивым, чем его оглушить. Достигается это следующим образом: приблизившись к лошади на максимально возможное расстояние, стреляют в неё с таким расчётом, чтобы пуля, оцарапав загривок, лишь временно лишила животное чувств — так, чтобы можно было его стреножить.

— Ну да! — скептически заметил на это наш «видавший виды» знакомец Джо. — Не спорю, парней, свернувших себе на этом деле шею, я встречал больше дюжины, а вот оглушённого мустанга, признаться, в жизни не видывал…

Иногда, если рельеф местности этому способствует, диких лошадей можно хитростью заманить в кораль; бывает, что с помощью чистокровных скакунов их удаётся загнать; но чаще всего, как ни странно, их берут измором.

 

А тем временем весть о поразительном, никогда не пускающемся в галоп жеребце всё ширилась. О скорости, плавности и изяществе его бега слагали легенды, и однажды дело дошло до того, что гордый обладатель треугольного клейма старик Монтгомери, выйдя навеселе из клэйтонского[20] отеля Уэлла, в присутствии доброй дюжины свидетелей заявил, что выдаст тысячу долларов наличными любому, кто сумеет изловить эту диковинную тварь, а затем целой и невредимой доставить её, запертую в крытой деревянной повозке, к нему на ранчо — «разумеется, при условии, что тварь эта и в самом деле окажется такой диковинной, как повсюду болтают». Навряд ли стоит удивляться, что после этого множество молодых ковбоев ринулось в прерию на поиски Мустанга. Каждый из них стремился сорвать, пока Монтгомери не передумал, столь желанный куш. Но Джо не был бы Джо, если бы не продолжал держать руку на пульсе событий. Поняв, что промедление смерти подобно и проворочавшись добрый десяток ночей на своей ржавой, скрипучей кровати, он изобрёл, наконец, совершенно, как ему казалось, потрясающий, единственный в своём роде и потому суливший верный успех план.

Безнадёжно погрязнув в долгах (которых, впрочем, и до этого у него было предостаточно) и бессовестно злоупотребив щедростью своих многочисленных друзей и собутыльников, Джо умудрился за короткое время снарядить задуманную им экспедицию. Состояла она из пары дюжин отличных лошадей, а также повозки, в которой находился двухнедельный запас продовольствия для него самого, его закадычного приятеля Чарли и повара Бэйтса.

Не скрывая своего намерения изловить «этого безбашенного Пегаса[21]», ясным майским утром они выехали из Клэйтона и на третий день достигли Антилопьего ключа. Время как раз близилось к полудню, поэтому совсем не удивительно, что вскоре наши доблестные герои, сидя в повозке и вкушая от столь предусмотрительно запасённых ими яств, завидели приближающегося в сопровождении всей своей свиты Мустанга. Джо, зная, что испытывающая жажду лошадь всегда скачет быстрее, чем та, которой уже посчастливилось её утолить, велел своим спутникам до поры до времени затаиться.

Когда же и Мустанг, и его спутницы, наконец, влили в себя достаточно огромное количество жидкости и двинулись прочь от источника, Калон решился, вскочив на одного из одолженных им коренастых «недоростков», по возможности незаметно приблизиться. Однако, учуяв опасность на расстоянии более чем полумили, Иноходец поспешил увести табун как можно дальше на юго-восток, туда, где виднелась сплошь заросшая высоким, покрытым белыми и розовыми цветами кустарником столовая гора[22]. Догадываясь, что именно она стала теперь пристанищем вороного дикаря и его семейства, Джо вернулся к повозке и приказал повару, который тоже был полноправным участником экспедиции, держать путь на юг, к Аламоса Арройо. Сам же он отправился на юго-восток — туда, где прятались мустанги. Проехав примерно пару миль, он завидел их снова; тогда, двигаясь верхом так тихо, как только возможно, он опять попытался подобраться к ним поближе, но они, тотчас же заподозрив неладное, унеслись, кружа по прерии, за горизонт. Пустив своего жеребца рысью и решив двигаться не по следу, а напрямик, туда, где, как подсказывало ему чутьё, они должны были быть, где-то через час он разглядел их в третий раз. И вновь он незаметно подкрался к табуну — и вновь лошади, всполошившись, обратились в бегство. Так продолжалось почти до конца дня, и с каждым разом, кружа, они всё далее продвигались на юг; поэтому когда солнце начало клониться к закату, они оказались, как и предполагал изначально Джо, недалеко от Аламосы. В очередной раз приблизившись к табуну и напугав его, Джо вернулся к повозке, а его «кореш», который до этого в ней отдыхал, продолжил, взяв свежую лошадь, затеянную им хитроумную игру.

После ужина пара крепких рыжих кобыл перетащила повозку к верхнему броду Аламосы, а затем Джо и Бэйтс, понимая, что завтра им понадобится немало сил, без промедления улеглись спать.

Между тем Чарли продолжал преследовать «дикарей». Теперь, успев за день привыкнуть к присутствию в прерии странного двуглавого пигмея и видя, что тот за всё это время не предпринял ни единой попытки причинить им вред, они уже не убегали так далеко, как в самом начале. Более того, когда пали тени, различать несущийся вдали табун стало гораздо легче — виной тому была непрестанно мелькавшая в самой его гуще белоснежная кобыла. Вскоре на помощь преследователям как нельзя кстати явился молодой месяц, и Чарли, позволив своей лошади самостоятельно выбирать дорогу и лишь стараясь не терять из виду размытый, то и дело превращающийся в призрачное пятно белый силуэт, продолжал без особой спешки двигаться за мустангами. Когда же их окончательно поглотила спустившаяся на землю тьма, он спешился, расседлал и привязал к колу своего коня, а затем, укутавшись в прихваченное им с собой одеяло, мгновенно уснул.

С первым лучом рассвета он вскочил на ноги и, не проехав даже полумили, благодаря всё той же белоснежной кобыле снова обнаружил табун. Когда Чарли приблизился, пронзительное ржание Иноходца послужило для всего его воинства сигналом к бегству. Однако, оказавшись на ближайшей столовой горе, мустанги остановились и, будто по команде, обернулись. Им, видимо, не терпелось узнать, кто же он, этот их неутомимый преследователь, и что у него на уме. Должно быть, целую секунду они неподвижно стояли на фоне неба и смотрели. Затем, решив, по-видимому, что знает о нём ровно столько, сколько имеет смысл знать, Чёрный Метеор вскинул свою непрестанно раздуваемую ветром гриву и, в очередной раз демонстрируя жаждущему поработить его человеку свой подобный полёту, неизменно приковывающий восхищённые взгляды шаг, помчался прочь. Кобылы, сорвавшись с места, устремились за ним.

Теперь, кружа, они продвигались всё дальше на запад, и после того как вчерашний, состоявший из бега, преследования, испуга и снова бега сценарий повторился ещё несколько раз, около полудня они миновали старый, использовавшийся ещё апачами[23] сторожевой пост Буффало Блафф[24]. Именно там и перехватил мустангов Джо. Длинная, тонкая струя дыма, взвившись в небо, подсказала Чарли, что ему пора возвращаться в лагерь, и он, вынув из кармана крохотное зеркальце, сигнализировал в ответ, что приказ ему понятен[25].

Калон на свежей лошади принялся гнать табун дальше, а Чарли, подкрепив в лагере силы отменной солониной и всласть отоспавшись, двинулся в противоположную течению реки сторону.

К чести Джо следует сказать, что он не только целый день продолжал погоню, но и ухитрился добиться того, что погоня эта, идя по кругу, полностью сосредоточилась в районе лагеря. В час заката он подъехал к переправе через Верде[26], где ждал его с очередной лошадью и запасом провианта Чарли, а затем, перекусив и передохнув, продолжил всё с тем же спокойным, непоколебимым упорством преследовать табун. Погоня продолжалась весь вечер и большую часть ночи. Задача Джо облегчалась тем, что животные, всё более свыкаясь с безобидными, на их взгляд, пришельцами, мало-помалу начали терять свою первоначальную бдительность. Кроме того, постоянный, без передышки, бег лишал их сил. Надо сказать, трава в этих местах к концу весны уже выгорает, и тягаться с питающимися на ранчо отборным овсом крепышами мустангам становилось всё труднее. Однако хуже всего было то, что стал сказываться пусть и несильный, но затяжной стресс. Лишив несчастных аппетита, он тем не менее заставлял их испытывать мучительную жажду, и неотступно следовавший за ними человек позволял им, а при всяком удобном случае и понуждал их напиваться вволю. Губительное воздействие избытка жидкости на бегущую лошадь известно: лишая суставы необходимой подвижности, вода за считанные минуты превращает резвого скакуна в тяжеловеса! Своего жеребца Джо, разумеется, от подобного рода излишеств тщательно ограждал; поэтому когда пришла пора возвращаться в разбитый на пути обессиленных мустангов лагерь, и конь, и всадник были почти так же бодры, как утром.

На рассвете он с лёгкостью обнаружил их в непосредственной близости от лагеря. Сперва бросившись было бежать, они вскоре перешли на шаг. Иными словами, всё указывало на то, что победа близка; ведь известно, что самое трудное в избранной Калоном и его «корешами» стратегии — это держать табун в постоянном напряжении первые два-три дня, когда лошади ещё полны сил.

Всё утро Джо ни на секунду не выпускал мустангов из виду. Примерно в десять часов неподалёку от вершины Хосе[27] его сменил Чарли, и в тот день бедняги так ни разу и не смогли удалиться от своих преследователей более чем на четверть мили. Энтузиазм их заметно пошёл на убыль; медленно описывая круги, они двигались обратно на север. С наступлением ночи Чарли привели свежую лошадь, и странная тихая «погоня» продолжалась почти до самого утра.

На следующий день мустанги были в состоянии лишь медленно, с низко опущенными головами, ходить; несмотря на все усилия Вороного Жеребца, порой они не могли оторваться от неотступно следовавшего за ними человека даже на сотню ярдов[28].

Четвёртый и пятый день миновали точно так же, и теперь табун вот-вот должен был вернуться к Антилопьему ключу. Словом, никто из участников экспедиции уже даже не сомневался в успехе. «Погоня» шла по огромному кругу, внутри которого, по меньшему, двигалась повозка. Доведённые до крайнего изнеможения животные возвращались туда, откуда всего лишь несколько дней тому назад они бежали, будучи полными сил, а те, кому нужен был этот безумный бег — они тоже возвращались, но сытые, выспавшиеся, на откормленных и отдохнувших, с лоснящимися шкурами лошадях. Почти целый день преследовавшие мустангов люди не подпускали их к воде; и лишь под вечер бедняг нарочно пригнали к источнику, где они, однажды почувствовав, наконец, губами столь желанную влагу, уже не могли остановиться до тех пор, пока она, переполнив их измученные до этого жаждой тела, не сделала их тяжёлыми и неповоротливыми. Теперь, казалось, было самое время ловить удачу за хвост, и хитроумные, вооружённые крепкими новыми лассо[29] двуногие хищники, подгоняя шпорами своих дюжих жеребцов, приблизились, уже не боясь их спугнуть, к тем, кого им предстояло поработить — ибо одна огромная порция выпитой за раз воды для лошади есть сущая погибель, и теперь их, почти парализованных, можно было не торопясь, по очереди, вязать и треножить.

И лишь одно досадное обстоятельство Джо Калон в своём гениальном плане не учёл — а именно потрясающую мощь самого Мустанга, того, с целью завладеть которым, собственно, и была начата эта многодневная охота! Его тело, казалось, было выковано из первоклассной стали, а плавная, гордая поступь оставалась такой же безустальной и молниеносной, как в то утро, когда всё ещё только начиналось. Ни на миг не прекращая носиться взад и вперёд, он громким ржанием сзывал свой постоянно бросающийся врассыпную табун и собственным примером побуждал своих подруг бежать всё дальше и дальше. Однако всё было тщетно. Старая белая кобыла, по которой преследователи безошибочно определяли местонахождение мустангов ночью, выдохшись ещё несколько часов тому назад, тихо доходила в поблекшей траве. Полукровки, похоже, утратили всякий страх перед человеком, и Джо с компаньонами могли брать их, что называется, голыми руками. Но только тот, кому отведена была в этой битве роль главного трофея, по-прежнему оставался далёк и недосягаем!..

Вот где была загвоздка! «Кореша» Джо, зная его горячий нрав, уже начали было опасаться, что тот, потеряв терпение, может взять да и пристрелить Мустанга из револьвера. Однако ничего подобного он делать не собирался! Ибо, целую неделю пронаблюдав за вороным красавцем, он воочию убедился, что этот чудак и вправду ни при каких обстоятельствах, даже будучи вынужденным целыми днями носиться как угорелый, не сменяет благородную иноходь на простецкий галоп!

То восхищение, которое неизбежно испытывает любой мало-мальски уважающий себя ковбой при виде прекрасной, во всём превосходящей своих сородичей лошади, пустило в тёмной душе Калона ростки, не замедлившие принести свои плоды: теперь он скорее пристрелил бы лучшего из живущих на ранчо жеребцов, нежели это дикое, утончённое, совершенно не способное ни на какой труд создание!

Признаться, пару раз Джо даже поймал себя на мысли о том, что, возможно, не стоит отдавать такого умницу старику Монтгомери за деньги — дескать, недурно было бы подыскать для этого исключительного представителя лошадиного племени более степенных, чем фостеровские вертихвостки, подруг и уже через год начать сбывать помешавшимся на скачках техасским[30] толстосумам отменных (и вдобавок почти что ручных!) иноходцев…

Но тот, без кого все эти мечты обречены были так и остаться мечтами, продолжал разгуливать на свободе, и Калон решил, что пора закругляться. С этой целью была приведена лучшая из вверенных ему кобыл — выросшая в здешней прерии красавица, в чьих жилах, однако, текла горячая кровь её завезённых с далёкого Востока предков. Она поплатилась свободой за питаемую ею труднообъяснимую слабость к астрагалу. Астрагал — произрастающая в здешних краях ядовитая трава, которую обычно и лошади, и рогатый скот обходят десятой дорогой; но однажды случайно испытав на себе её дурманящее воздействие, животное начинает стремиться к тому, чтобы переживать изведанную им эйфорию снова и снова. Производимый астрагалом эффект подобен эффекту морфия; в итоге же несчастное существо, до самого конца не переставая подолгу казаться совершенно здоровым, умирает от вызванной этим вредоносным растением болезни мозга. Тех четвероногих безумцев, которые обрекли себя, пристрастившись к коварному зелью, на преждевременную мучительную смерть, так и называют — «астрагаловы кони». И надо сказать, полыхавшее в красивых глазах любимицы Джо адское пламя однозначно указывало на то, что она — из таких.

Впрочем, она была быстра и умна, поэтому Калон без колебаний избрал её для главного, решающего удара. Повязать полукровок теперь не составило бы труда, однако в этом не было необходимости. Их можно было без малейших усилий отвести, разлучив с обожаемым вожаком, к скряге Фостеру в кораль. Но только сам этот вожак, как прежде, был горд, дик и несгибаем. И Джо, не в силах скрыть восторга перед ниспосланным ему небесами блестящим, поистине достойным его собственной прыти и сноровки противником, победоносно поскакал навстречу своему счастью. Бросив на землю лассо, он несколько секунд медленно и осторожно тянул его за собой, чтобы выровнять, после чего, продолжая всё так же без спешки двигаться за Мустангом, плотно намотал на левую руку свободный конец. Затем, впервые за всю вылазку пустив в дело шпоры, он во весь опор помчался к находившемуся от него на расстоянии полумили Жеребцу. Когда тот бросился прочь, Джо устремился за ним. Смирившиеся со своей незавидной судьбой кобылы бросились врассыпную, уступая им дорогу. Молниеносным галопом мчалась по открытой равнине, неся на себе такого же, как она сама, полного сил всадника, сытая, выспавшаяся лошадь, и молниеносной же иноходью, ни на миг не сбавляя скорости и не сбиваясь с ритма, спасался от погони несокрушимый красавец-мустанг.

Это было просто невероятно. Вновь пришпорив свою кобылу, Джо принялся подгонять её дикими возгласами. Та мчалась что было сил, но увы, расстояние между нею и Жеребцом не сокращалось от этого ни на дюйм[31]! Ибо Чёрный король прерии, буквально за миг перелетев раскинувшиеся в низине заросли и одним прыжком взвившись на столовую гору, стремглав бросился с её противоположного края вниз и, бесстрашно преодолев песчаные дюны, помчался туда, где рос самый высокий и колючий кустарник, после чего, не на шутку встревожив прятавшихся в пожелтевшей траве луговых собачек[32], исчез где-то далеко внизу. Наконец настигнув его, Джо не поверил собственным глазам: чудовищная скорость этого дьявола в результате многодневной погони не только не уменьшилась, но, казалось, возрастала с каждым его шагом! Тогда Калон, в сердцах прокляв и Мустанга, и собственную судьбу, принялся так орать и пинать шпорами в бока свою «юную пери», что у несчастной скотины с перепугу, по-видимому, помутился разум. Страшно выкатив глаза, в исступлении она принялась трясти, бросаясь со стороны в сторону, головой. Земля начала уходить у неё из-под ног, и буквально через минуту она, застряв копытом в барсучьей норе, рухнула в траву. Джо, разумеется, полетел вслед за ней, но несмотря на дюжину здоровенных ушибов сумел подняться и даже предпринял попытку забраться на едва дышащую животину вновь. Но взять с неё было больше нечего: волоча правую переднюю ногу, она едва могла передвигаться.

Так бесславно закончился земной путь красотки Бабочки. Всё, что оставалось — это револьверным выстрелом прекратить её страдания и отнести в лагерь снятое с неё седло. А Мустанг тем временем, превратившись в едва заметную точку, скрылся за горизонтом.

Нет, конечно, произошедшее нельзя было назвать полным поражением. Полузагнанные кобылы были кротки как овцы, и Джо с Чарли и Бэйтсом, отведя их в кораль к Фостеру, умудрились сорвать за них отличный куш. Но Калон лишь ещё больше, чем прежде, сделался одержим желанием заполучить Жеребца. Теперь, уже не понаслышке зная, из какого теста тот сделан, он оценил его по достоинству и в результате лишь снова беспокойно ворочался ночами в постели, а мозг его сверлила неотвязная мысль о том, что стоит только изобрести новый, более совершенный план — и дело в шляпе!

Как уже говорилось, в организованной Джо Калоном охоте в качестве повара и полноправного компаньона участвовал некто Бэйтс — мистер Томас Бэйтс, как он любил представляться на почте, куда имел привычку раз в неделю ходить за мифическими, по всей видимости, письмами и денежными переводами от своих мифических же знатных и влиятельных европейских родственников. Впрочем, здешние ковбои, намекая на форму его собственного, якобы не только зарегистрированного им по всем правилам в Денвере[33], но и, как следовало из его россказней, носимого бесчисленными стадами быков и лошадей где-то на равнинах далёкого Севера тавра, привыкли величать его не иначе как Том — Индюшья Лапа.

Когда Бэйтса пригласили принять участие в вылазке, он, не скрывая сарказма, проворчал, что, дескать, иные хвалёные жеребцы идут по доллару за штуку (той весной почти так и было) и что лучше синица в руке, чем журавль в небе. Но тот, кто видел бегущего Мустанга, оставаться к нему равнодушным уже не мог. И Том — Индюшья Лапа разделил общую участь. Сердце его при виде мчащегося с развевающейся гривой красавца бешено забилось, и он сказал себе, что хочет сделать этого коня своим. Вот только каким образом этого можно было добиться, он до поры до времени не знал. Но настал день, когда на вверенное, как сам он, со свойственной ему витиеватостью, нередко выражался, «его ежеминутному попечению» ранчо попутным ветром занесло Билла Смита, более известного, опять-таки благодаря зарегистрированному им тавру, под прозвищем Билли — Гнутая Подкова.

— А кстати, — усевшись за ломящийся от первосортной жареной говядины, хрустящего белого хлеба, сушёных персиков, мелассы[34] и дрянного кофе стол, как бы невзначай с полным ртом обронил он, — я сегодня видел этого… Иноходца. Совсем близко был. Вот как вы сейчас, мистер Бэйтс…

— И ты его не пристрелил?

— Нет, но легко мог это сделать.

— Хватит нести ерунду, — вмешался, поглощая жаркое, его прозванный Ник — Четыре Виселицы (его тавро представляло собой переплетение двух букв Н) приятель. — Клянусь вам, не пройдёт и двух недель как я украшу шкуру этого вашего хвалёного Мустанга сразу четырьмя виселицами!

— В таком случае тебе придётся поторопиться, а не то когда ты его разыщешь, на нём уже будет красоваться индюшья лапа…

— Ну, и где же ты на него наткнулся? — спросил Ник.

— В общем, дело было так: короче, еду я по этой, как бишь её, равнине, там, где Антилопий ключ, и вдруг вижу: на сухой грязи, в камышах, что-то лежит. Что-то огромное… Но я-то знаю, что раньше там ничего не было! В общем, подъезжаю я ближе, вдруг, думаю, наша скотина или ещё чего… И вдруг смотрю — конь! Лежит не шелохнётся. Ну, ветер, в общем, дул от меня к нему, и решил я подойти — ну, короче, совсем близко. Короче, подхожу я, а это — а это, в общем, он, Мустанг, лежит мёртв-мертвёшенек! Вот только крови на нём, смотрю, нигде нет, брюхо не вздуто, и не воняет от него, как обычно от дохлятины… Короче говоря, я уже не знал, что и думать, когда смотрю — на ухо ему муха села. Дёрнул он ухом, и тут понял я, что он спит. Хотел я было его повязать, достал верёвку, а она — а она, как на зло, оказалась старой, кое-где так совсем истёрлась, на ладан дышит… К тому же и подпруга[35] у меня только одна была, и вдобавок, прикинул я, что мой малыш весит всего фунтов[36] семьсот, а этот верзила все тыщу двести!..[37] Ну, и в общем, сказал я себе: «Плюнь, Билли, на это грязное дело! Здесь больше потеряешь, чем найдёшь. Ну, порвёт он тебе подпругу, да ещё и сбросит тебя в болото, будешь потом три часа искать седло — ну и толку?..» Короче, взял я свою плеть да как тресну ею по луке[38] седла!.. И тогда — ох, видели бы вы этого зверюгу! Я вам говорю, он подскочил в воздух футов[39] на шесть и взревел, как товарняк! А когда он приземлился и выкатил на меня эти свои громадные, налитые кровью глазищи, я думал, что отдам богу душу! В общем, заржал он, как ненормальный, и рванул куда-то в сторону Калифорнии[40]. Я вам говорю, мистер Бэйтс, он наверняка уже там! Даже не сомневайтесь… И за всё время, пока я смотрел ему вслед, он ни разу, клянусь вам, ни разу не сбился с иноходи!..

Конечно, если быть до конца правдивым, рассказ Билли был гораздо более сбивчив, да и привычной среди ковбоев пошлости в нём, поскольку ложный стыд его автору был неведом, прямо скажем, хватало. Однако суть от этого ни капли не пострадала; более того, поскольку Билли ещё ни разу с тех пор как повзрослел не был уличён во лжи, никому из собравшихся и в голову не пришло подвергнуть поведанное им даже малейшему сомнению. И хитрый старик Индюшья Лапа, гораздо менее других участвуя в не замедлившем последовать шумном обсуждении, тем не менее напряжённо сопел и что-то соображал. Навряд ли молокосос Билли догадывался, какую блестящую идею ему подал!

Впрочем, выкурив после ужина трубку, Бэйтс пришёл к выводу, что справиться в одиночку ему будет не под силу. Тогда, поразмыслив, что тратить время на поиски лучшего, чем Билли — Гнутая Подкова, помощника не имеет смысла, он решил поделиться с парнем своим замыслом. Итогом их кратких переговоров стало начало новой кампании по поимке пресловутого Мустанга. Своему юному подельнику Бэйтс, разумеется, наобещал, что в случае успеха, то есть если «объект» будет доставлен на ранчо богачу Монтгомери целым и невредимым в крытой повозке, они по-братски разделят полученную баснословную сумму.

А Мустанг тем временем по-прежнему ходил на водопой к Антилопьему ключу. Вода в последнем с наступлением лета начала пересыхать, поэтому там, где весной стояла осока, теперь издалека было заметно широкое кольцо чёрной, присохшей сверху грязи. В двух местах его пересекали цепочки следов: именно здесь пролегал путь обитателей прерии к воде. Правда, иные неписаный закон не соблюдали: рогатый скот обычно, не видя смысла мелочиться, двигался к заветной влаге напрямик откуда придётся.

Притащив лопаты, Бэйтс и Билли встали там, где было больше всего лошадиных следов, и принялись копать вглубь землю. Им предстояло вырыть яму длиной в пятнадцать, шириной в шесть и глубиной в семь футов. Труд был нелёгкий; компаньоны рассчитали, что уйдёт на него никак не менее двадцати часов, а завершить его необходимо было к полудню — именно в это время, как было известно, Мустанг ежедневно являлся к источнику на водопой. Кроме того, чем далее они продвигались, тем более сырым и тяжёлым становился грунт.

Когда, наконец, их усилия увенчались успехом, западня была тщательно замаскирована с помощью хвороста, травы и дёрна. А наши герои, удалившись на изрядное расстояние, спрятались в других, поменьше, заблаговременно приготовленных для этого ямах.

Около полудня, как и следовало ожидать, явился Мустанг. С тех пор как его лишили подруг, он был неизменно одинок. По другую сторону ключа следов было мало, и старик Том, разбросав там свежий камыш, тешил себя надеждой, что этого будет достаточно, дабы исключить любой, кроме составленного им самим, сценарий развития событий.

Но есть, должно быть, некий особый Ангел, которому Господь повелел хранить всех земных бессловесных тварей! Ибо вопреки хитромудрым расчетам Бэйтса именно тем жарким полднем Жеребцу вздумалось внести в свою унылую жизнь малую толику разнообразия! Подозрительные на вид стебли камыша его не остановили; решительно втоптав их своими огромными копытами в грязь, он не спеша приблизился к источнику, опустил голову и с наслаждением припал губами к божественнейшему из всех земных напитков! Теперь у наших доблестных ловцов оставался только один шанс избежать полного провала: когда Мустанг, следуя обычаю всех лошадей, склонился к воде во второй раз, Бэйтс и Билли выскочили из своих укрытий и бросились к нему, а как только он горделиво поднял, наконец, свою венценосную голову, Смит принялся палить позади него в землю.

И царственной иноходью помчался дивный Жеребец прямо к западне! Ещё секунда — и готово! Вот, вот он уже вступил на неверный, ведущий к гибели путь, вот он уже идёт к ним в руки — но дарованный ему Провидением Ангел неотступно следует за ним, и повинуясь странному, решительно ничем на этом свете не объяснимому наитию, он единым махом перелетает уготованную ему пятнадцатифутовую западню и, подняв облако пыли, цел-целёхонек уносится прочь от Антилопьего ключа. Отныне его нога уже больше никогда не ступит там, где виднеются чужие следы…

Однако «дикий» Джо Калон сдаваться не привык. Поимка Мустанга стала его целью, и теперь, когда он прослышал, что у него завелись конкуренты, ему стало ясно, что и далее медлить с осуществлением недавно изобретённого им плана — значит проиграть.

План этот, правда, новизной не блистал. В основе его лежал всё тот же принцип сменной погони — принцип, которым в былые времена пользовались догонявшие на своих хилых лошадёнках антилоп индейцы[41] и по сей день пользуются охотящиеся на быстроногих кроликов койоты[42].

Кэнэйдиан-Ривер на юге, являвшаяся её притоком Пинаветитос Арройо на северо- востоке и холмы Дон-Карлос с Ютским каньоном[43] на западе образовывали занимающий территорию в добрых шестьдесят квадратных миль треу