А в бога вы, Евгенья Петровна, как-то не по-нашему веруете! Она ответила: – Очень может быть, потому что вы тут признаёте бога, но – не веруете в него… – Как же это?.. – Да так уж… – Всякий бога признаёт. – Да, да! Бог – есть, и вы – есть, а связи между вами и богом – нет…
Нанимая дворника, он прочитал в паспорте, что человек этот – мещанин города Тупого Угла, Алексей Ильич Тиверцев, двадцати семи лет, поглядел на него и заметил:
Рассказала она ему о себе: сирота она, дочь офицера, воспитывалась у дяди, полковника, вышла замуж за учителя гимназии, муж стал учить детей не по казённым книжкам, а по совести, она же, как умела, помогала мужу в этом, сделали у них однажды обыск, нашли запрещённые книги и сослали обоих в Сибирь – вот и всё.
Деревья садов накрыли и опутали дома тёмными сетями; город казался огромным человеком: пойманный и связанный, полуживой, полумёртвый, лежит он, крепко прижат к земле, тесно сдвинув ноги, раскинув длинные руки, вместо головы у него – монастырь, а тонкая, высокая колокольня Николы – точно обломок копья в его груди.
Весь город знал, что в монастыре балуют; сам исправник Ногайцев говорил выпивши, будто ему известна монахиня, у которой груди на редкость неровные: одна весит пять фунтов, а другая шесть с четвертью. Но ведь «не согрешив, не покаешься, не покаявшись – не спасёшься», балуют – за себя, а молятся день и ночь – за весь мир.
Он ушёл к себе, взял евангелие и долго читал те места, о которых она упоминала, читал и с великим удивлением видел, что действительно Христос проще и понятнее, чем он раньше казался ему, но, в то же время, он ещё дальше отошёл от жизни, точно между живым богом и Окуровом выросла скучная, непроходимая пустыня, облечённая туманом.
А зимою, тихими морозными ночами, когда в поле, глядя на город, завистливо и жалобно выли волки, чердак отзывался волчьему вою жутким сочувственным гудением, и под этот непонятный звук вспоминалось страшное: истекающая кровью Палага, разбитый параличом отец, Сазан, тихонько ушедший куда-то, серый мозг Ключарёва и серые его сны; вспоминалась Собачья Матка, юродивый Алёша, и настойчиво хотелось представить себе – каков был видом Пыр Растопыр?
Вот она, баба, – мельком подумал он, – разбери, какая она!» – и, смущённо покашливая, спросил её имя. – Евгения Петровна Мансурова, – раздельно выговорила постоялка и вдруг сама, первая, сказала, улыбаясь: – Паспорта у меня нет, но – вы не беспокойтесь, я – под надзором полиции, и начальство уже знает, что я живу в вашем доме.
