«Жалко звук нематериален, а то я бы надела эти слова на цепочку и носила бы их на шее».
Рождественское одиночество из песни «Nobody» – лишь один из примеров, а вот вам строчка из композиции «Fireworks»: «однажды эта печаль превратится в окаменелость, и я забуду, что такое слезы, – просто встану утром и по обыкновению отправлюсь на пробежку, спокойную и ритмичную».
И получается, что содержание песни вступает в определенный конфликт с ее звучанием и аранжировкой, отчего, разумеется, слушать ее становится только интереснее. Более того, так, вообще говоря, и работают зачастую настоящие, большие артисты – классический пример: Стинг с его «Every Breath You Take», где в форму романтической баллады оказывается упакована стремная история о преследовании и одержимости. И одно это заставляет как следует к Мицки присмотреться.
В жанре «откровений за стаканом» (превращающихся или не превращающихся в бессвязный поток сознания в прямой зависимости от наполненности этого самого стакана) Уэйтсу мало равных – и эта поэтика, в сущности, останется с ним на все годы его карьеры.
И именно Yellow Magic Orchestra – а вовсе не какой-нибудь продюсер из мира детройтского техно – использовали ее самыми первыми. Параллельно они предвосхитили и, например, стиль чиптюн, основанный на писклявых звуках из старинных аркадных видеоигр. Причем их записи на компьютерную тематику на несколько лет определили сходные работы Kraftwerk; кое-где Yellow Magic Orchestra, получается, даже обставили своих соратников из Старого Света.
По спискам оборудования, публиковавшимся на зад-никах их пластинок, можно изучать электронику 1970-х и 1980-х – здесь было все, вплоть до суперпродвинутой драм-машины Roland TR-808, без которой немыслима танцевальная музыка 1980-х и которая вообще стала своего рода поп-музыкальным фетишем: название альбома Канье Уэста «808s and Heartbreak» – это тоже о ней.
И в одном пассаже там, по-моему, очень четко описано, кем и чем для героя и для представителей его поколения была Дасти Спрингфилд:
«– У меня всегда было плохо с проявлениями нежности. – Она касается губами моего плеча.
Вы слышали? У нее всегда было плохо с проявлениями нежности. Для меня это серьезная проблема, как и для любого мужчины, в чувствительном возрасте слушавшего «The Look of Love» Дасти Спрингфилд. Я ведь представлял себе, что так оно все и будет, когда я женюсь (тогда я называл это «женюсь» – сейчас использую выражения «поселиться вместе» или «поладить»). Я представлял себе сексуальную женщину с сексуальным голосом и обильным сексуальным макияжем, всеми своими порами излучающую преданность мне».
Но Коэн на весь этот суетливый заполошный шоу-бизнесовый ритм жизни плевал с высокой колокольни, чем, честно говоря, всегда был очень мне симпатичен – неудивительно, что за почти полвека музыкальной карьеры у него нет и полутора десятков сольных студийных альбомов. А вот рекорд-лейблам, конечно, такой подход, наоборот, был не очень симпатичен – и в 1984 году, перед выпуском «Various Positions», у Коэна случился временный разлад с его постоянным лейблом Columbia; в итоге в США пластинка вышла на другой фирме. Получая же позднее, уже в 2000-е годы, одну из своих многочисленных премий, он иронически, с чисто коэновским тихим сарказмом, поблагодарил Columbia за «чрезвычайно скромный интерес, который лейбл проявлял к его персоне».
Интересно, что как раз Дилан в России, по ощущению, так и не стал востребованной фигурой – и не факт, что станет даже с учетом Нобелевской премии, хотя на Западе они фигуры равновеликие или почти равновеликие. В блестящей статье о Коэне в журнале «New Yorker» авторства Дэвида Ремника приводится прекрасный диалог, произошедший между ними в 1980-е:
«– Общался тут с одним нашим коллегой, – сказал Дилан, – и тот мне говорит: ладно, Боб, ты номер один, но я номер два!
Коэн вежливо улыбнулся – он вообще часто прибегает к этой реакции на слова собеседника, – а Дилан продолжал:
– Но на самом деле мне кажется, что это ты, Леонард, номер один. А я – номер ноль! – что, как потом рассказывал Коэн, очевидно, означало: я вне сравнений, а ты – ну, ты весьма неплох».
В 1959 году 25-летний Коэн получил за свои поэтические достижения 3000 долларов, взял билет до Лондона, а там прямо из аэропорта отправился на Риджент-стрит в бутик «Берберри» и приобрел себе голубой плащ. Тот самый знаменитый голубой плащ, о котором он споет спустя 12 лет в одной из самых личных – и самых легендарных своих песен.
