Есть немного. Я говорила, что завтра вечером встречаюсь с Хасаром? Это будет уже в третий раз.
– Звучит как серьёзные отношения.
Мне следовало тренировать самообладание при каждом удобном случае. Я понимала это уже давно – с тех самых пор, как узнала то, что не положено было знать.
лучше попытаться в сотый раз, чем остановиться на девяноста девятом
Унельм всё ещё не мог избавиться от детской привычки мысленно называть «взрослыми» всех, кто казался ему старше тридцати.
– Омилия. – Голос матери смягчился, но это не могло обмануть дочь. – Поверь мне, я знаю, что ты чувствуешь. Высокое положение многое даёт нам – но многое забирает взамен. За преимущества, данные нам от рождения, приходится платить высокую цену…
Омилия упорно смотрела на сверкающие перстни на длинных пальцах владетельницы. Кость и серебро, сапфиры и изумруды.
Какую цену заплатила её мать? Отказалась от выпечки?
Страж у дверей её спальни вытянулся по струнке и не сказал ни слова. По протоколу он не имел права обращаться к ней первым, и Омилии стало грустно. Вечно окружена людьми – но некому спросить, что разбудило её в столь ранний час, почему она бледна и выглядит напуганной.
Должно быть, в столице девушки пахнут по-другому. Розами и ароматным мылом? Унельм никогда не видел роз, не чувствовал их запаха, но в книгах ими пахло богатство и благополучие.
От состояния злости или досады можно было оттолкнуться и полететь, придать себе скорости – состояние грусти было слишком мягким. Бесполезным. Раздражающим.
Она продолжала бормотать, пока отец не прикрикнул на неё. Мне хотелось сказать ему: «Заткнись. Не смей ею командовать». Но я промолчала. Много раз с тех пор я жалела, что промолчала, хотя это, безусловно, было правильным решением. Я уезжала, а она оставалась. С ним.
И тем более невероятным было, что Миссе Луми, ступившая под Арки, дрожа, как новорождённый крольчонок в снегу, горько плача, быстро и легко прошла все четыре Арки одну за другой.
