Гурович стоял над недвижимым телом.
– Что это с ним? – спросил он с тревожным интересом.
Лебедев раздвинул веки, изучая белую оболочку глаза, похлопал по щекам и даже подергал за усы вороненого отлива. Ванзаров дышал, но не подавал других признаков жизни.
– А что вы хотите? Типичный случай Imbecillitas et idiotismus[25].
– Вот в чем дело… – понимающе закивал Гурович. – С чего вдруг?
– Почему вдруг… – Аполлон Григорьевич не без удовольствия подергал ванзаровское ухо. – Давно ему говорил: беритесь, коллега, за ум, а то совсем с ума сойдете. Забудьте про вашу глупую психологику. И вот пожалуйста, результат. Дурной голове много не надо: его слегка помяли, немного об пол ударили, вот и результат.
– Что же с ним теперь будет?
– Я не врач, а криминалист, – напомнил Лебедев. – Вот если бы его совсем порешили, что было бы правильно и поделом, я бы определил и зафиксировал причины сего печального события. А так – ему нужна квалифицированная помощь…
– В тюремную больницу везти? – спросил Гурович, не скрывая сомнений.
– Лучше тут пристрелите, чего без толку таскать, – сказал Лебедев, поднимаясь с колен. – Может, пристав к себе в участок возьмет?
Давыдов от этой чести отказался: его служебный врач только и умеет, что ссадины йодом мазать.
– Тогда нужно в настоящую лечебницу, – сказал Лебедев. – Да хоть в Святого Николая Чудотворца. В таком виде для суда он все равно непригоден. Толку никакого.
Гурович был вынужден согласиться: сколько бы ни было улик, душевнобольной неподсуден.
– Да, и снимите браслеты, он теперь не опаснее полена
