– В каждой хате это есть?
только печка, белая, ладная и вечная, оставалась нашей, «своей».
явно нуждались в подбадривании, как и мы.
мне хотелось писать повесть, но не ту, дракой начатую, а другую
отчего мы, русские, несмотря ни на что, сохранили открытое лицо, живой ум и чистый смех?
Косьянкин мог ехать как и тогда,
Я подошел к ней, обнял и поцеловал в глаза. Она всхлипнула и села на диван, а я стал перед нею на колени и заплакал, и дядя Мирон заплакал тоже.
Дурак ты! Ну что ты означал тогда в моей беде? Ты ж был… ховрашок, вот кто!.. Кто ж из нас с тобой был виноват?!
. Но сейчас я не знаю, как быть с живым дядей Мироном,
