Лучше бы ты служил хорошенько.
Бальзаминов. Что служить-то! Много ли я выслужу? А тут вдруг зацепишь мильон.
Бальзаминова. Уж и мильон?
Бальзаминов. А что ж такое! Нешто не бывает. Вы сами ж сказывали, что я в сорочке родился.
всегда боюсь мужчин, особенно в кого влюблена.
Вы, братец, соснуть не хотите ли
Бальзаминова. Я говорила тебе, Миша, что праздничный сон — до обеда.
Бальзаминов. Кабы я его в будни видел, совсем бы другое дело было.
Бальзаминова (встает). После таких слов нам с тобой, Миша, кажется, здесь нечего делать.
Неуеденов. Да, похоже на то. На воре-то, видно, шапка горит.
Бальзаминов. Я этих слов, маменька, на свой счет не принимаю.
Неуеденов. Нет, я на ваш счет. Вот маменька-то ваша поумнее — сейчас поняла.
Бальзаминова. А вот подождем. Праздничный сон — до обеда сбывается: коли до обеда не сбудется, так ничего не будет, — надобно его совсем из головы выкинуть
Бальзаминов (берет стул и садится подле матери). Вот, вдруг я вижу, будто я еду в хорошей коляске и одет будто я очень хорошо, со вкусом: жилетка будто на мне, маменька, черная, с мелкими золотыми полосками; лошади будто серые, а еду я подле реки…
Бальзаминова. Лошади — ложь; река — речи, разговор.
Бальзаминов. Слушайте, маменька, что дальше было. Вот, вижу я, будто кучер меня уронил, во всем-то в новом платье, и прямо в грязь.
Бальзаминова. Грязь — это богатство.
Бальзаминов. Да какая грязь-то, маменька! Бррр… И будто я в этом… весь перепачкался. Так я и обмер! Во всем-то в новом, вообразите!
Бальзаминова. Это… золото. Это тебе к большому богатству.
Бальзаминов. Кабы сбылось
разбирать нечего, беден кто или богат — я этого сестре не советую. Смотри на человека, умеет ли он дело делать. Коли умеет, так давай ему денег, сколько хочешь, все на пользу.
Им бы только от нас деньги-то взять, а родни-то хоть век не видать.
двух перечесть не умеет, лень-то прежде его родилась,