Ему надо развитие сил жизни иметь и утверждение характера, а мне он нужен потому, что, помилуй Бог, на меня в самом деле в темноте или где-нибудь в закоулке ваши орловские воры нападут или полиция обходом встретится – так ведь со мной все наши деньги на хлопоты… Ведь сумма есть, чтобы и оборванного дьякона монашкам сбыть и себе сманить сильного… Неужели же вы, родные сестры, столь безродственны, что хотите, чтобы меня, брата вашего, по голове огрели или в полицию бы забрали, а там бы я после безо всего оказался?
Сухой никитский дьякон завойкою так всем понравился, что и дядя и Павел Мироныч начали плакать и его целовать и еще упрашивать, нельзя ли развести от всего своего естества еще поужаснее.
Дьякон отвечает:
– Отчего же нет: мне это религия допускает, но надо бы чистым ямайским ромом подкрепиться – от него раскат в грудях шире идет.
ым дьяконом быть.
– Мало ли что! – отвечает Павел Мироныч, – мне, при моем капитале, и так жить можно, а я только люблю в священном служении громкость слушать.
– Мы тебя вылечим.
– Нет, я, – говорит, – вашего лечения не хочу, меня всегда у Финогеича банщик лечит, а вы мне заплатите тысячу рублей на отстройку дома.
– Ну и заплатим.
– Я ведь это не в шутку; меня бить нельзя… на мне сан.
– И сан удовлетворим.
И Цыганок тоже дяде помогать стал:
– Елецкие, – говорит, – купцы удовлетворят…
спрашивать понапрасну. Это в действительности наша вина, это мы отца дьякона били, мы и исправимся. Ведь мы его к себе в Елец берем.
А дьякон так обиделся, что совсем и не в ту сторону.
– Нет, – говорит, – позвольте еще, чтобы я в Елец согласился. Бог с вами совсем: только упросили, и сейчас же на первый случай такое надо мной обхождение.
Дядя говорит:
– Отец дьякон, да ведь это в ошибке все дело.
– Хороша ошибка, когда мне шею нельзя повернуть.
– Это так и есть. Смотрите, ваши эти часы?
Дьякон отвечает:
– Это самые мои, и я их желаю в обрат получить.
– Этого нельзя, они должны остаться до рассмотрения.
Видишь?!
Кланяюсь и говорю:
– Ваше высокоблагородие, я все претерпеть достоин, только от дальнего места помилуйте. Я один сын у матери.
– Да нет, ты христианин или нет? Есть в тебе чувство?
Я вижу этакий разговор несоответственный и говорю:
– Дяденька, дайте за меня барашка, вам дома отдадут.
Дядя подал.
Вы должны знать этих мошенников.
– Да, – отвечает дядя, – это мы сами и есть.
И рассказал все, как дело было.
– Где же теперь эти часы?
– Извольте, – вот одни часы, а вот другие.
– И только?
Дядя пустил еще барашка и говорит:
– Вот это еще к сему.
Это мой картуз. Его вчера с меня на льду вор сорвал.
Цыганок глазами захлопал.
– Как вор? Что ты врешь! Вор не шапку снял, а вор часы украл.
– Часы? С кого, ваше высокоблагородие?
– С никитского дьякона.
– С никитского дьякона!
Я елецкий купец и церковный староста, приехал сюда вчерашний день по духовной надобности; пристал у родственниц за Плаутиным колодцем…
– Так это вас, что ли, нонче ночью ограбили?
– Точно так; мы возвращались с племянником в одиннадцать часов, и за нами следовал неизвестный человек; а как мы стали переходить через лед между барок, он…
– Постойте… А кто же с вами был третий?
– Третьего с нами никого не было, окроме этого вора, который бросился…
– Но кого же там ночью утопили?
– Утопили?
– Да!
– Мы об этом ничего не известны.
Полицмейстер позвонил и говорит квартальному:
– Взять их за клин!
