Даннаис дде Даненн

Дело было в двадцатых: Меч Ладомира

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Редактор Дмитрий Михайлович Давыдов

Иллюстратор Даннаис дде Даненн

© Даннаис дде Даненн, 2019

© Даннаис дде Даненн, иллюстрации, 2019

Действие нового романа Даннаис дде Даненн увлекает и завораживает с первых же строчек. Читатель вместе с героиней, Софьей Макошевской, проходит через водоворот событий послереволюционного периода, окунувшись в увлекательную историю поиска сокровищ, убийц, друзей, истины, красоты, любви. Глубина сюжета, лёгкость слога, разнообразие жанра привлекут внимание ценителей приключений, детективов, исторических романов и фанатов фэнтези.

18+

ISBN 978-5-4496-7862-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Дело было в двадцатых: Меч Ладомира
2. Вступление
3. Часть I «Концы расходятся»
   1. Глава 1 «Радостное известие»
   2. Глава 2 «В Северово!»
   3. Глава 3 «Странные совпадения»
   4. Глава 4 «Дневник белогвардейца»
   5. Глава 5 «Карта сокровищ?»
   6. Глава 6 «Предположение подтверждается»
   7. Глава 7 «Всё становится на свои места»
   8. Глава 8 «Экспроприация у экспроприаторов»
   9. Глава 9 «Княжеские владения»
   10. Глава 10 «Проклятое место»
   11. Глава 11 «Николай Поясов»
   12. Глава 12 «Одни вопросы»
   13. Глава 13 «Преступление»
   14. Глава 14 «Ночные бдения»
   15. Глава 15 «Пропажа»
4. Часть II «В поисках карты»
   1. Глава 16 «Сомнения»
   2. Глава 17 «Печальный поворот»
   3. Глава 18 «Будни»
   4. Глава 19 «Дежурство»
   5. Глава 20 «Взломщики»
   6. Глава 21 «Северовские байки»
   7. Глава 22 «В гостях»
   8. Глава 23 «Опять под следствием»
   9. Глава 24 «Размышления»
   10. Глава 25 «Ладомиров брег»
   11. Глава 26 «Карточка»
   12. Глава 27 «Разведка»
   13. Глава 28 «Нападение»
   14. Глава 29 «Ликования и негодования»
5. Часть III «Тайна, покрытая мраком»
   1. Глава 30 «Раздумья»
   2. Глава 31 «В клубе»
   3. Глава 32 «Полученные сведения и слёзы»
   4. Глава 33 «Допрос»
   5. Глава 34 «Павловы-Куницыны»
   6. Глава 35 «Голубое платье»
   7. Глава 36 «У клуба»
   8. Глава 37 «Всеобщая ссора»
   9. Глава 38 «Подслушанный разговор»
   10. Глава 39 «Раскаяние Станислава и мои наблюдения»
   11. Глава 40 «Перемирие»
   12. Глава 41 «Рассуждения»
   13. Глава 42 «Карта»
6. Часть IV «По верному следу»
   1. Глава 43 «Совещание»
   2. Глава 44 «Подготовка»
   3. Глава 45 «Религия — опиум»
   4. Глава 46 «В лесу»
   5. Глава 47 «И стих, и проза»
   6. Глава 48 «Хорошие и плохие новости»
   7. Глава 49 «Аршинами или шагами?»
   8. Глава 50 «Размышления и разговоры»
   9. Глава 51 «Призрачное свидание»
   10. Глава 52 «Пойди туда, не зная куда»
   11. Глава 53 «Ещё одна тайна раскрывается»
   12. Глава 54 «Признание»
   13. Глава 55 «Обыск»
   14. Глава 56 «За сокровищами»
7. Часть V «Неожиданная развязка»
   1. Глава 57 «И снова поиски»
   2. Глава 58 «Сокровища»
   3. Глава 59 «Ларец»
   4. Глава 60 «Кто виноват?»
   5. Глава 61 «План»
   6. Глава 62 «Заживо погребённые»
   7. Глава 63 «Финита ля комедия»
   8. Глава 64 «Правда»
   9. Глава 65 «Странное преображение»
   10. Глава 66 «Проход»
   11. Глава 67 «Последний удар»
   12. Глава 68 «Как всё было»
   13. Глава 69 «Некроманты»
   14. Глава 70 «Начало»
       1. Вместо Эпилога

Мнение автора не всегда совпадает с мнениями его героев.

Действие происходит в другой реальности.

Вступление

Итак, открываю первую страницу дневника: середина июля 1922 года…

Часть I «Концы расходятся»

Глава 1 «Радостное известие»

Почти всё лето я провела, склонившись над книгой, усиленно занимаясь самообразованием. Тщательно изучала психологию по той литературе, которая у меня была. И, наконец, в одно прекрасное июльское утро я решила, что достаточно, итак, слишком много времени потрачено мною на обучение, теперь надо бы и отдохнуть, а потом твёрдо решить на какую дорогу мне свернуть, чтобы широко шагнуть по ней в жизнь. Да и погода стояла чудесная: всё звала и манила меня, сидящую целыми днями в своей комнате за письменным столом, из открытого настежь окна, в чужие и неведомые дали, то и дело, донося ароматы воли и свободы.

Этот день я ознаменовала ещё и тем, что начала вести дневник. Я твёрдо решила сама для себя, что, когда состарюсь, напишу по нему мемуары.

И надо же было такому случиться, что как раз в этот день Капитолина Ивановна (моя тётя), наконец-то преодолела свои страхи, и разрешила мне и моему двоюродному брату Елисею поехать в гости к нашей бабке, правда я так и не поняла: к какой именно. Если бы она и не разрешила, я всё равно на этой неделе отправилась бы к каким-нибудь своим родственникам. Как-то вдруг я поняла, что уже взрослая, и могу стать, кем хочу, и уехать куда хочу. Правда кем и куда, я ещё сама не определила, но это были частности, и они меня нисколько не тревожили в то мгновение.

Сообщила тётушка Капитолина эту благую весть вечером за ужином, при том условии, что я буду приглядывать за её сыном. Я естественно поспешила её горячо заверить в этом, дабы у тётки не появилось ни капли сомнений. Мне предварительно пришлось выслушать длинную монотонную речь, минут на сорок, о том, что можно позволять делать Елисею, а что ни в коем случае нельзя.

Тот, услышав о поездке, на время оживился, но, когда тётка, начала свой перечень, тут же поник. Я незаметно ему подмигнула, и он вроде как повеселел. Когда она, наконец, умолкла, мы тут же поспешили скрыться с её глаз.

Спрятавшись в своей маленькой, уютной комнатке, я достала из-под кровати страшно пыльные чемодан и дорожный сундук и принялась укладывать вещи. В дорогу я вознамерилась одеть то платье, которое мы перешили вместе с моей кузиной Леночкой, из её бывшего старого наряда, и её же бывшую красивую шляпку с шёлковым бантом. Увидев бант, я вдруг вспомнила, что она не надевала эту самую шляпку с того самого дня, как получила похоронку на своего жениха-офицера Леонида Родионова. И на меня нахлынули воспоминания.

Они познакомились на балу, Леночка была в тот вечер особенно хороша. Леонид был «сражён» наповал и, танцуя вальс за вальсом, не сводил с неё глаз. Казалось, что счастье навсегда поселилось в их сердцах. Но началась Германская война. И всё рухнуло в один момент. Леонид же был не просто офицер, но ещё и патриот, и ему была на веку написана трудная и горькая судьба. Он отправился на фронт защищать царя-батюшку, по воле собственной совести. Война эта, конечно, ему, как и другим истинным патриотам того времени, не нравилась.

Были в том обществе не только такие, как он, но и, так называемые «самоварные» патриоты. Они сразу же возжелали войну до победного конца. Правда чьего конца они так и не сказали, но со временем, народ начал понимать, что русского. Им-то было наплевать на то, что в России женщины и дети умирали с голоду, оттого что они отобрали у них братьев, сыновей и мужей. Понятно, что это «ура-патриотам» было мягко сказать всё равно, главным для них было нажить капитал.

А истинные патриоты считали эту войну обыкновенным разбоем, и прекрасно понимали, что Россия и русский народ ничего своего в ней не защищали и не отстаивали, и ничего в тех местах сражений не забыли. Но за спинами других они не прятались, а пули германские не разбирали и не щадили никого. Погиб Родионов в мае 1915 года, когда германцы и австрийцы прорвали фронт, и началось отступление нашей армии из Галиции и Польши.

Так ясно помню тот день, будто это было лишь вчера, и нет той пропасти в семь долгих лет, полных страданий и слёз. Помню, как плакала моя кузина, а её мать, моя тётка, даже не изобразила хоть какое-то сожаление. У неё всегда было очень странное отношение, как к собственным детям, так и ко мне — дочери её младшей покойной сестры. Иногда мне казалось, что она всё-таки любит нас. Притом любит всех троих одинаково. А иногда, что мы ей безразличны, и даже больше, что ей просто доставляет удовольствие отравлять нам жизнь. Все её запреты и наказания сильно впечатались в мою память. А эти её пресечения за попытку заговорить либо о моём отце, либо об её муже! Как будто она очень боялась даже самого упоминания об этом. Боялась или ей оно было неприятно. Я часто ломала себе голову о причинах и о том, какой всё-таки была она, моя тётка? Какими были все её заботы? Искренними или всего лишь сплошной игрой да притворством?

Как бы там ни было, Капитолина Ивановна не выразила сочувствия в связи с гибелью Родионова. Она не слишком его жаловала, человека хоть и благородного, но бедного. Так что известие это если не обрадовало её, то и не слишком огорчило. Думаю, она ощутила облегчение, избавившись от неподходящей для её дочери партии. Ведь она всем сердцем желала выдать Леночку либо за какого-то богатенького князя, либо за некого состоятельного дворянина, имена и фамилии которых мне довелось благополучно забыть, но я точно помню, что князь был весьма импозантным, в то время как дворянин всегда вызывал у меня чувство брезгливости. Но так или иначе, понятно, что тётке было не нужно, чтоб её дочь вышла замуж за бедного офицера, у которого кроме благородства за душой не было ничего. Для моей тётки указующим перстом судьбы стало то обстоятельство, что хоть Родионов, как тот князь и тот дворянин служили и отступали вместе, убили из этих троих именно Леонида.

После того, как к нам вернулся дворянин и рассказал о том, при каких обстоятельствах погиб Родионов, у моей двоюродной сестры, как она рассказывала мне уже потом, сложилось впечатление, что он если не лгал, то по крайней мере многого не договаривал.

Потом тётка пыталась её выдать за него замуж, в ответ на что, Леночка пригрозила отравиться, и тётка отстала от неё, испугавшись и решив, что та, в конце концов, рано или поздно сама согласится, а в данное время лучше было не рисковать. Ведь если бы с Леночкой что-нибудь случилось, у неё бы пропала всякая надежда вылезти из долгов. С деньгами ей как-то в последнее время не везло. А ей очень хотелось вернуть себе по крайней мере то положение, которого она лишилась. Притом, несмотря ни на что. Дворянин этот страшно пил и играл в карты, и порою пребывал в столь неподобающем состоянии месяцами. У него, как он утверждал, все равно было полно денег, несколько имений и выгодное положение в обществе. А у тётки помимо долгов ещё и клеймо — вдовы революционера.

Её желание выдать дочь за богатого было ясным как день, но мне всегда оставалось не понятным и даже несколько подозрительным, какая ему-то была выгода от этого брака. Ведь он прекрасно знал как о финансовых проблемах, так и о положении нашей семьи в тогдашнем обществе, а в неземную любовь с его стороны было трудно поверить. Стоило посмотреть на его нелицеприятную физиономию.

И ещё самым странным было то, что сначала, сразу после отказа моей кузины, он часто-часто ездил к нам, а потом внезапно перестал, и куда-то вовсе пропал. А тётка, как-то оставила в покое мою сестру и даже, словно забыла обо всём, что произошло. Помню только, что деньги у неё вдруг появились из неоткуда, и мы зажили очень неплохо.

А Леночка перестала разговаривать со своей матерью, сильно изменилась, постарела, да и как будто перестала жить, твёрдо решив полностью посвятить свою жизнь мне и своему младшему братишке. А в её комнате, вероятно, до конца жизни так и будет суждено висеть в бронзовой рамочке единственной фотографической карточке Леонида Родионова.

Мне всегда, глядя на мою несчастную кузину и на эту карточку, становилось, до того их жаль, что это было невозможно выразить словами. И даже сейчас, вспомнив обо всём этом, мне сделалось грустно.

К счастью, в комнату как-то боком тихонько вошёл Елисей.

— Ты рад? — спросила я у него.

— Безумно, моя радость неописуема, — быстрым шёпотом выпалил он, — если бы ты знала, Сонечка, как она мне надоела! Глаза бы мои её не видели! Скорее бы, уехать от неё куда-нибудь подальше, на Дальний Восток что ли…

— Почему именно туда? Почему не в Крым, к примеру? Там тепло, а уж море…

— Да потому что он намного дальше — это раз, там климат плохой — это два и вообще она вряд ли захочет туда ехать, так как она сама мне говорила, что терпеть не может Дальний Восток, а в Крым, боюсь, поедет…

— Елюша, ты вещи-то собирать будешь?

— Буду, буду… Поедем-то завтра?

— Спрашиваешь! Конечно, зачем откладывать! Чем раньше, тем лучше… Слушай, а мы к какой бабке едем? К твоей, якобы моей или общей?

— Лучше к твоей! Только мамаше не говори, ладно?

— Понятное дело, а то она и там нам покоя не даст. Разбуди меня часов в семь, надеюсь не слишком рано для тебя, не проспишь?

— Ты что! — возмутился он, — я встаю с первыми лучами солнца! Что я маленький, что ли!

Зевнув, добавил:

— Ну ладно пошёл…

Глава 2 «В Северово!»

Мой кузен естественно проспал. Когда я, проснувшись, посмотрела на часы, было уже почти девять часов. Знала бы, лучше бы отобрала у него будильник…

Будить Елисея было делом весьма трудоёмким, ибо тот умудрялся спать так, что, по-моему, грохот целой батареи не мог прервать его сна.

Потому меня ничуть не удивило, что, когда я вошла в комнату, то застала его спящим «мёртвым» сном. Пыталась разбудить его, тряся за плечо, но в ответ он только отмахивался, спросонья бубня что-то невнятное. Тогда я завела будильник и поставила над самым его ухом. И лишь, после того как тот с противным звоном провопил, он, наконец, вскочил, моментально оделся, чуть не снеся меня по пути, взвопив по ходу дела:

— Который час?

— 9:20. Тебя просить о чём-то всё равно, что просить кошку… — буркнула я, но этим и ограничилась.

Потом всё, к счастью, пошло как по маслу. Мы собрались быстро, так как никого в доме не было (тётка и Леночка были на службе), и никто нас не задержал. Но вот, только мы вышли, как на тебе! На нашем пути, как из-под земли, выросла старинная тёткина знакомая, которая, видите ли, не видела нас целых полгода. Тоже мне большая трагедия, по моему мнению, лучше бы мы не встречали её ещё, хотя бы лет двести…

Она прицепилась ко мне, как репей, и я долго не могла от неё отделаться.

Говорила я с неохотой, сквозь зубы, а она, не замечая этого, всё спрашивала и спрашивала. Когда эта болтовня касалась нейтральных тем, её ещё можно было перенести, но лишь стоило разговору зайти о моём брате Станиславе, как я, в конце концов, не выдержала, поскольку это переполнило чашу моего терпения.

Дело в том, что мой старший брат четыре года назад, то есть в 1918 году, как только появилась такая возможность, подался на большевистский фронт, и до сих пор от него не было никаких известий. И сей его поступок, многократно извне подвергался таким осуждениям, что, по-моему, чуть ли не был приравнен к преступлению. А я же наоборот страшно завидовала ему, и всеми силами была на его стороне…

А многочисленные тёткины знакомые были либо монархисты, либо приверженцы Керенского, либо как на подбор такие, что вполне бы могли находиться в компании с Юденичем и Колчаком, в общем в своём отношении к Советской власти почти равными, хотя бы потому, что сила, с которой они её ненавидели была одинакова велика и у тех, и других…

Поэтому на её высказывание, примерно такого содержания:

«убили его наверно, что может быть хорошего, когда молодёжь по дурости, в таком возрасте, естественно не понимая ничего, лезет в политику», я ей сказала:

— Его не убили! Он вернётся, а с вами мы поговорим в другом месте, но в скором времени, и вы ещё обо всём пожалеете!..

Что я имела в виду в тот момент, я теперь затруднилась бы сказать. Скорее всего я представляла себя в кожанке с наганом в кармане, сидящей в кабинете под портретом какого-нибудь Дзержинского…

И оставив тёткину знакомую в испуганном недоумении, мы с кузеном поспешили на свой поезд, который чуть было не ушёл без нас. Небольшое недоразумение с поиском нужного поезда, и вот всё наконец было устроено.

Но лишь когда до моего слуха долетел усыпляющий и нежный перестук колёс, я смогла вздохнуть спокойно и радостно. В хорошем расположении духа я и Елисей постарались поудобней устроиться на нижних полках.

Народу в нашем поезде, когда он вышел из Москвы, почти не было. Поэтому весь день и всю ночь мы провели почти что в персональном вагоне. Но под утро, на какой-то захолустной станции, в наш поезд набилось великое множество всякого разного люда. В большинстве своём это были солдаты, и, в основном, молодёжь. Стало очень тесно, душно, но весело. То и дело доносились звуки гармошки, мелодии старых и новых песен. В лицах этих людей усталых и измученных несмотря на все пройденные ими пути и дороги, виделось такое счастье, которое было трудно передать словами. Счастье, которое было повсюду, казалось, что весь воздух вокруг нас был пропитан им. Счастье чистое и ясное, такое большое и светлое, как те песни, которые пело наше поколение.

К нам тоже подсело несколько человек: двое совсем молодых красноармейцев, в пыльных поношенных шинелях, с гитарой, гармошкой и небольшими узелками; какая-то женщина, средних лет, с тюками и корзинам; старый солдат и молоденькая девушка, примерно моего возраста.

Лицо одного из красноармейцев, у которого была гармошка, мне показалось страшно знакомым, как будто когда-то, давным-давно я знала, или где-то видела этого парня с русыми волосами и серыми глазами. Я старательно пыталась вспомнить, но мне так и не удалось. Лицо другого я не смогла рассмотреть, лишь по той причине, что он сидел ко мне спиной.

С девушкой я после минутных колебаний, попробовала разговориться. Однако из-за её малой словоохотливости, только где-то через полчаса мне удалось выяснить, что звали её Глашей Панфиловой, а ехала она в то же село, что и мы. Кстати, с возрастом я не прогадала, ей действительно скоро должно было исполниться восемнадцать, как и мне.

— Как у вас? Спокойно? — спросила я у неё, на что она отрицательно покачала головою, и немного подумав, сказала:

— У нас взялася какая-то банда, ещё два года назад, и её всё никак не могут словить…

У Елисея это известие вызвало просто щенячий восторг:

— Вот замечательно! Значит, не заскучаем, может приключения какие-нибудь будут?!

Разве мне тогда могло придти в голову, что эти слова станут пророческими!..

Я сердито кашлянула, и он испуганно притих, отвернувшись к окну.

Мы с Глашей тоже некоторое время сидели, молча, глядя на мелькающий за окнами пейзаж, а он и вправду заслуживал внимания своей задумчивой красотой.

Мимо проплывали то хороводы тоненьких, белоснежных берёзок, то светло-голубые реки и озёра с хрустально-чистой водой, то нежные ковры из скромных ромашек, синих васильков, тоненьких гвоздичек, душистой сурепки, ярких колокольчиков…

Маленькие деревушки проносились одна за другой, пестрея своими деревянными избами с расписными ставнями; часто с покосившимися заборами и плетнями, с изветшалыми кровлями; дома так долго не видевшие хозяев, тех, ушедших воевать совсем давно, ещё в Германскую, и тех, которым не суждено, будет вернуться уже никогда.

А наш поезд всё ехал и ехал, пуская беленький дымок, проносясь мимо дремучие лесов с непроходимыми чащами, рощиц с редкими деревцами, широких раздольных полей и многих, многих других, самых разных, но одинаково милых и бесконечно дорогих и родимых русскому сердцу просторов, которыми так богата необъятная Россия.

Ну, а какой воздух, доносился сквозь открытое окно поезда! Переполненный чистыми одурманивающими ароматами цветов, деревьев и прохладной свежестью воды. В Москве воздух был какой-то не такой, а немножко запылённый, пропахший редкими, но всё же неприятными запахами моторов, а здесь полный воли и свободы…

— А что это за банда, и кто её главарь? — нарушила я первая молчание.

Глаша пожала плечами:

— Главарь у них кажись некий Черкаш… Правда его никто сроду не видывал… Да и вообще диковинная банда… То она довольно далече от нас, где-то в соседней деревне, аль селе, а кое-когда даже губернии, то сызнова у нас в Северово объявится и что-нибудь округ да и содеется, либо убьют, либо спалят, либо обокрадут кого… А ещё у нас кто-то ищет что-то. Всё ищет и ищет, роет и роет, всё окрест перекопал, перерыл. Аллея, что недалече от усадьбы, так вся в ямах. Там ведь в оны годы князьё жить изволило…

— Да, я знаю! — воскликнула я, — у меня же в селе бабка живёт, просто мы там в последний раз ещё до революции были, шесть лет назад.

— А как бабку-то кличут?

— Макошевская Варфоломея Васильевна…

— А-а-а… Эта, что в таковом здоровущем доме обретается. Только вы не обижайтесь, конечно, но буржуйка она самая настоящая…

— Согласна, спорить не буду, так оно и есть… Но эта бабка, собственно, и никакая мне не бабка. Мой дед женился вторично. А сам он погиб, вскоре после женитьбы, он был офицером. Отца ещё при царе расстреляли. Он был большевиком. А мама моя через год после отца умерла… не выдержала она… Так что живу я со своей тёткой, маминой сестрой, и ещё со своими двоюродными братом и сестрой. Кстати, их отца тоже расстреляли, вместе с моим. Они ведь друзья были… Потому я почти-что круглая сирота. Правда у меня ещё старший брат есть, но я его четыре года не видела и не слышала о нём ничего… Он как на фронт ушёл, так и всё, пропал.

— Дело понятное, — вздохнула Глаша, — у меня батю в Германскую убили, а маменька три лета назад от тифа померла. Чего-то мы какие-то одинаково несчастные получается…

— Время такое было — проклятое, — сказал, молчавший всё это время, Елисей.

Я задумалась: было, то было, а какое ещё будет оно, время?! Понятно, что нелёгкое, это только Елисей так считал, что порубал на фронте всем врагам головы в капусту и всё. Это как раз ещё лишь начало, начало новой эпохи, новой жизни, это новая дорога, которая будет трудна и опасна, как все дороги; опасна своими крутыми и внезапными поворотами судьбы. Дорога сквозь войны и мир, жизнь и смерть, боль и счастье, жестокость и милосердие, добро и зло. Но, в конце концов, она должна привести нас к Коммунизму, так по крайней мере говорили. Я сама ещё мало участвовала во всех этих делах и даже не состояла в комсомоле. Все кругом говорили, что в комсомоле могут состоять только сознательные, а я не знала: сознательная я или нет, и потому как-то робела перед суровыми и важными девушками и парнями в кожанках. В общем так или иначе, но те, как один твердили, что сколько бы ещё не пришлось пройти и преодолеть трудовому народу — он не отступит никогда. Я же не знала, считаюсь ли я частью этого трудового народа или нет, а спросить как-то было страшно. Вообще ведь никто не знал о дворянском происхождении моей семьи. Странно было это. Ведь в конце концов моего отца расстреляли за то, что он был большевиком, так по крайней мере, я всегда считала. А если он пал жертвой в борьбе роковой, то почему я должна была скрывать своё происхождение? Чем моя семья была хуже семьи каких-то там рабочих или крестьян? В конце концов, Ленин тоже был дворянин. А ведь выходило, что таких как я, презирали, да и не только презирали, но и могли в случае чего и расстрелять. Много было подобных случаев. Недаром тётка всегда и почти что ото всех, кроме своих ещё дореволюционных или как ныне говорили, старорежимных знакомств, скрывала это. Я, конечно, немало удивлялась этому, но не смела противиться. В конце концов тётка, какая бы она не была, всё-таки была старше меня и, наверное, больше разбиралась в подобных вещах…

— А у тебя есть ещё кто-нибудь? — спросила я у Глаши, после своих весьма продолжительных размышлений.

— Да, сестрица старшая Маруся, младший братец Ерёмка и старшие братья Фёдор и Дмитрий, Фёдор недавно с фронта воротился, да ещё бабушка. Только она совсем старая и плохая сделалась. Трудно было нам в последние годы хозяйство вести, но теперь вот попроще будет.

И мы опять долго сидели молча. Я не знала о чём говорить, а моя собеседница была не из тех, что способны сами поддерживать беседу. А я исчерпала свои возможности. Вообще я редко с кем-то общалась и оттого была несколько диковатая и стеснительная. То, что я вдруг решилась поехать одна, (Елисей из-за своего весьма юного возраста в счёт почти что не шёл) было целым подвигом. А уж то, что я заговорила с незнакомой мне девушкой, было из ряда вон выходящим. Но некому было оценить мои подвиги. Глаша эта, судя по всему, была простая и, если можно так выразиться, без извилин. Простая деревенская деваха. Даже слишком простая, на мой взгляд.

Неожиданно красноармейцы заиграли и запели. Голоса у них оказались очень красивые и звонкие, а песня, несмотря на свою незамысловатость, благодаря их исполнению, преобразилась и показалась мне необыкновенно трогательной и прекрасной, и даже ненароком растревожила сердце и душу. Я никогда прежде не слышала подобного исполнения. Это была песня, от которой веяло пылью суровых дорог всех пережитых войн, пробитая пулей врага, но не умершая, а закалившаяся в огне и в воде, прошедшая все мыслимые и немыслимые страдания, но не постаревшая, а наоборот вечно юная и живая, какими были мы, на чью долю выпало жить в эти ужасные годы.

Я с трудом сдержалась, чтобы не заплакать. Вообще всегда говорили, что я очень сентиментальная и легко проливающая слёзы барышня. Но, по-моему, дураки — кто так говорили, а я просто впечатлительный человек тонкого душевного склада.

Иногда мне было обидно, что, когда всё это случилось, я была ещё маленькой, случись это сейчас — только бы меня и видели! Не повезло, не вовремя родилась. Вот Станислав — вовремя, да и Костя тоже. Мне вспомнился смешной, кудрявый парнишка с гармошкой — сын рабочего — Костя Большаков. Несмотря на то, что тётка не разрешала моему брату даже с ним разговаривать, он всё равно, назло ей дружил с ним, а потом в 1918 они вместе и сбежали на фронт.

Немного поразмыслив, я пришла к выводу, что никто не рождается слишком поздно или слишком рано. Все должны быть к своему месту. Вот и я, наверное, найду это самое своё место. А война, которую мне довелось пережить, была ужасом. Трудно себе вообразить, что многие находили и до сих пор находят её романтикой. Да и я иногда попадаюсь на это, хотя в душе всецело против вообще каких бы то ни было войн, а уж той, что была тем более. Да и кажется ужасным то, что народ, бывший ещё совсем недавно единым, вдруг раскололся и принялся убивать, как говорится себеподобных.

А всё ли было так просто, как решили себе мы, молодые и рьяные? Вот поэтому я и не спешила вступать в комсомол. Во мне были сомнения, а сомневающимся не место среди не сомневающихся.

И всё же, если на время откинуть мои сомнения, и присоединиться к общему мнению, я родилась, наверное, вовремя. Ладно, тех врагов разбили. А бандиты? А контрреволюционеры, называемые во всех кругах, кроме известного мне, контрами? Скрываются, а их надо обнаружить и уничтожить, чем, должно быть и стоит заниматься. А все эти мерзкие и злобствующие государства вокруг нас? Которые, как гласят заголовки из газет «только и мечтают стереть с лица земли нашу молодую, встающую из развалин республику»? Так что работы много. Но вот только угодна ли мне такая работа? Ведь ей придётся посвятить всю свою жизнь, всю жизнь… а по словам коммунистов, загробной жизни не существует и после смерти никого ничего не ждёт…

С одной стороны, после прочтения всевозможных детективных изданий, мне до того пришлась по нраву стезя таких сыщиков, как Иван Путилин, Нат Пинкертон, что мне страстно захотелось стать сыщиком. С другой стороны, после знакомства с подвигами Лихтвейса, мне столь же страстно захотелось сделаться благородным разбойником, а вернее разбойницей. А из-за того, что оба эти желания оказывались равными, но в некоторой степени являлись противоположностями, у меня в голове в скором времени образовалась какая-то мешанина. Так что по ночам меня преследовали сны, в которых я выходила на большую дорогу и вместо того, чтобы грабить проезжающих злодеев-богачей, я пыталась уяснить их алиби…

В общем с собственным самоопределением в этой жизни, у меня было не всё в порядке. Но, чтобы как-то начать, я решила покамест остановиться на образе сыщика. Но вот только стоило ли ожидать, что мне вдруг подвернётся возможность испытать эту дорогу?

Вся моя жизнь до этого была скучным однообразием, в котором я видела одни и те же лица. Одни и те же лица на протяжении стольких лет, да и может всей моей жизни…

Так что, что уж тут говорить какими-то там чужими высказываниями: что это счастье, всю жизнь служить народу. Может быть, конечно, я должна быть ему благодарна за то, что в суровые годы разрухи и голода он отдавал и отдаёт последний кусок хлеба, и что он не дал и не даёт мне умереть; он выстоял на баррикадах, у станков, порой, не смыкая подолгу очей, он сделал революцию и победил в этой войне…

Но вот часто долгими зимними ночами, мне хотелось просто взять и умереть, и я не могла понять почему мне не давали этого сделать? А кроме того, мне отчего-то не хотелось отдавать свою жизнь, всю без остатка, как бы дурно это не звучало. Мне вопреки всему хотелось жить. Мне хотелось любить и нравиться. Но любить или влюбиться, мне было не в кого, да и хотя бы просто нравиться было не кому. Все знакомые моей тётки были людьми её круга и возраста. Они были старыми для меня. А пред теми молодыми людьми, что ходили по улице, я робела, да и они были неприятными, и к тому же не обращали на меня ни малейшего внимания. Поэтому, честно говоря, то, что я решилась поехать куда-то, было вызвано скорее желанием найти своё счастье, нежели дорогу в новой жизни.

Внезапно поезд очень резко затормозил, прервав мои мысли, и я еле-еле удержалась на своём месте. Зато многим пассажирам, а также их вещам повезло меньше. Не прошло и минуты, как весь поезд переполошился, и загудел, как растревоженный улей. Красноармейцы, ехавшие с нами, вскочили, и мне, наконец, представилась возможность увидеть лицо того, второго, что был с гитарой…

— Стасик… не может быть… это ты?..

Рослый молодой человек бросил на меня удивлённый взгляд. Но тут же лицо его прояснилось. Он бросился меня обнимать:

— Сонечка! Сестричка моя любимая…

Глава 3 «Странные совпадения»

Оказалось, что бандиты разобрали рельсы, и если бы какой-то мальчишка не остановил поезд, то всей бы истории тут и пришёл конец…

Произошло это в пяти километрах от железнодорожной станции, от которой до самого села ещё нужно было идти ровно столько же.

Но невзирая на такое большое расстояние, мы всё равно решили отправиться пешком, ибо повреждённые рельсы могли починить не скоро. Ведь после революции стало обыденным делом чинить и восстанавливать всё с бюрократической скоростью. Пока один бумагомаратель признает сам факт испорченности рельсов, пока другой признает их недействительными, пока третий разрешит их отремонтировать, и так далее и тому подобное…

Так, что, учитывая всё выше сказанное, пришлось посчитать расстояние не таким уж существенным. Хуже было тем, кто ехал дальше, куда пешим ходом при всём своём желании невозможно было дойти.

Однако я не представляла себе, как я, не привыкшая ходить дальше бульвара на Чистых Прудах, смогу осилить расстояние в десять километров! Благо, что горы и холмы начинались уже за самим селом, в том месте, где находилась усадьба князей Северовых.

Как-то теперь она?

Когда я была здесь в последний раз, она стояла почти что пустая. Как раз накануне утонул старший сын старого князя, а управляющий был найден в своём флигеле застрелившимся. Много сплетен ходило тогда. Некоторые из местных считали, что либо это княжий сын застрелил того, а после утопился, либо тот утопил княжьего сына, а после застрелился. В общем история была тёмная, и вряд ли с годами она хоть немного смогла проясниться.

В моей памяти всплыли события шестилетней давности. Мне тогда ещё не было двенадцати, а Станиславу шёл уже шестнадцатый год, и он был изрядным шалопаем. Вместе со своими гимназическими дружками они сманили меня сходить ночью на княжеское кладбище.

Воспоминания об ужасах, пережитых в ту ночь, заставили меня содрогнуться. У меня даже появилось желание припомнить старую обиду и стукнуть своего брата по затылку.

Я на минуту прикрыла глаза и на меня нашло наваждение.

…Ночь. Старое кладбище, залитое лунным светом. Две борющиеся тёмные фигуры, выстрелы…

Я в ужасе метнулась прочь, но угодила ногой в какую-то могилу и не могла из неё выбраться. А тут ещё эти выстрелы и даже какие-то крики. А за моей спиною покосившийся крест!..

Что произошло тогда? Я могла лишь задавать себе этот вопрос. Станислав после утверждал, что всё это мне лишь померещилось, а то и вовсе приснилось. Кто знал! Может так оно и было?

Как бы там ни было всё это было в прошлом, и вместе с прошлым и умерло.

В то время, как я предавалась воспоминаниям, вокруг кипели нешуточные страсти. Попытки местного отделения Двугорской, а с нею заодно и Северовской милиции отыскать банду, в который раз не увенчались успехом. Та не стала дожидаться: пока грозные молодчики в кожанках найдут её, и потому сделала своё дело и сгинула, как сквозь землю провалившись.

Итак, мы тронулись в путь. Я неожиданно для самой себя, оказалась в кругу можно сказать вновь обретённой семьи. Пока, что польза от этого была налицо: Станислав, а с ним и Костя (как вы уже, наверное, догадались тот с гармошкой — был никто иной, как он!), тащили мой багаж. Мы же с Елисеем шли почти что налегке. Глаша, как бы мне это было не неприятно, увязалась с нами.

Станислав сильно переменился: возмужал, и стал намного выше меня. Кроме того, он сделался очень серьёзным, так, что от его мальчишеской весёлости, порой даже глупости не осталось и следа. Впрочем, как и у его друга Кости. В их глазах появилось что-то такое, что подчёркивало то, что, несмотря на их, казалось бы, короткую жизнь, им довелось узнать и увидеть много такого, из-за чего они рано повзрослели. Кроме того, они стали воображать из себя взрослых, конечно, может быть Костя и не так сильно, но мой брат… он сразу поставил себя так словно между нами была разница не в три года, а лет по меньшей мере в десять. При том, что я в отличие от них все эти года потратила на самообразование, а они, наверное, и книжки-то в руки не брали! Разве что изредка зачитывались листовками или какими-нибудь агитпалакатами!

Но, с другой стороны, глядя на них, на их запылённые гимнастёрки и столь же запылённые лица, я вдруг начинала ощущать зависть, обиду и даже сомнение. А вдруг вот она была жизнь, жизнь, которою кому-то довелось узнать, а я так никогда и не узнаю! Ведь может статься, что им в отличие от меня — замшелого книжного червя, удалось узнать настоящую цель, взглянуть по-другому на вещи и твёрдо понять, что в этом мире ценно по-настоящему, а что вздор и пустяки! Да и в глазах их, как мне показалось, появился какой-то огонь. И кто знал, может это был тот самый огонь, который нельзя потушить ничем, тот самый, что станет гореть всё ярче и неугасимее…

Мой брат шёл и всё что-то рассказывал и рассказывал, и сам же смеялся собственным россказням. А с ним вместе смеялись Глаша и Елисей. При этом эта деревенская простушка вдруг начала вести себя так, что мне стало сложным поверить, что всего несколько часов назад, это она сидела подле меня эдаким пугалом малоспособным на какие-то эмоции. А её глаза! Они неустанно поглядывали на моего брата, притом именно таким манером, именуемым пальбой глазами. Так что я поняла, после пятиминутного наблюдения за этой особой, что не успела я обрести обратно своего родственника, как в скором времени потеряю его вновь. Уж эта-то простушка от него так просто не отцепиться! Она в него прочно вопьётся своими коготками. И так меня это расстроило, что мне самой стало глубоко всё равно, и то, как я выгляжу, и даже то, что в любой момент я могу пройти мимо своего счастья.

Я немного отстала от этой мерзкой особы, Станислава и Елисея. Костя, как ни странно, тоже почему-то отстал, и шёл теперь рядом со мной. Но он шёл и молчал, и даже несколько грустно, то и дело поглядывал на меня.

Наконец Костя не выдержал и заговорил:

— А ты сильно изменилась… тебя теперь и не узнать…

— А изменилась в лучшую или худшую сторону? — поинтересовалась я, останавливаясь и поправляя свои собранные в пучок и перевязанные шёлковым тюлем волосы.

— В лучшую, конечно…

— А как вы догадались, что мы именно сюда поедем, а не к Собиновым, к примеру? — задала я вопрос, мучавший меня всё это время.

— Это ты своего брата спроси, это он так решил… я вообще думал сразу уж в Москву, к вам, то есть, поехать…

Солнце светило и припекало нестерпимо горячо. Через полтора часа ходьбы я остановилась и поняла, что не смогу больше сделать ни шага. Ноги в моих самых лучших туфельках горели и ныли, а голова кружилась.

— В чём дело? — встревоженно спросил Константин.

— Я больше не могу… — с трудом проговорила я. — Вы идите… а я лучше здесь останусь…

Ушедшие далеко вперёд мои братья и эта столь мерзкая мне особа, вернулись.

— Что случилось? — спросил Станислав. — Мы разве дальше не пойдём?

— Софья плохо себя чувствует. — ответил ему Костя.

Мой брат обвёл меня критическим взглядом. На его лице вдруг появилось выражение каким он награждал меня будучи гимназистом.

— А! Понимаю. — воскликнул он. — Принцесса не привыкла к столь не светским прогулкам. Ей не хватает её экипажа…

— Станислав! — вскричала я, вскипев от ярости из последних оставшихся у меня сил. — Как ты можешь так говорить?!

Глаша найдя его тон очень забавным расхохоталась на деревенский манер. Меня это ещё больше взбесило. Как он только мог выставлять меня посмешищем перед лицом этой деревенской девицы?! Как ему было не совестно?

Радость от вновь обретённого родственника сменилась бурным желанием, убить его тут же на месте. Если уж вражеские пули оказались столь бестолковыми…

Не знаю, чем бы кончилось всё это, если бы в это время мимо нас не проехала телега. На ней сидел мрачного вида субъект неопределённого возраста и самой неприметной внешности, в старой гимнастёрке, который погонял, несчастную вида, лошадь.

Увидев его, Костя взял инициативу в свои руки, первым делом окликнув. Тот остановился и обратил на него свой несколько странный взгляд.

— Скажите, — обратился к нему Костя, — вы едите в Северово?

Тот молча, склонил голову в знак согласия.

— В таком случае, не подбросите нас?

Субъект сделал рукою пригласительный жест. Стараясь не глядеть на брата, я приняла помощь Кости. Тот усадил сначала меня, а после и Елисея, который, однако, попробовал сопротивляться, полагая, что подобное отношение к нему, унижает его достоинство и намекает на незначительный возраст.

Станислав же помог усесться Глаше, а после устроился рядом с ней, спиною ко мне и они всю дорогу проболтали.

Наш возница за то время, что мы ехали, не проронил ни слова.

Когда телега довезла нас до села, солнце уже почти скрылось, и всё небо оказалось окрашенным в алые, рыжие, и даже лиловые краски. На возвышенности за лесом на фоне заката, показались смутные, словно в дымке, очертания старой княжеской усадьбы, таинственно и негласно манящие к себе.

В самом селе наш угрюмый возница высадил нас. Когда он уехал прочь, Станислав поинтересовался у Глаши:

— Это что за хмырь такой?

— Марклен Владимирович–то? — переспросила та.

— Как, как? — не поверил своим ушам Костя.

— Марклен Владимирович. — повторила девица. — А ещё кажись Балмусов его кличут.

— Как это у такого великовозрастного, может быть чисто революционное имя? — удивилась я.

— Не знаю уж как. Чего нам в дела-то чужие носы совать, — пожала плечами Глаша. — У нас поди своих полно делов-то. А какой уж кто себе прозвание берёт так-то и вовсе не про нас.

— Ну, а всё-таки, — заинтересовался Станислав, самым галантным и деликатным образом беря под локоток эту примерзкую особу.

— С войны вернулся говорят, — сказала Глаша, растроганная таким знаком внимания со стороны моего брата. — Тронутый. Снарядом каким-то его говорят по башке бухнуло, вот и тронулся он, а ешо языка лишился.

— Это как-так языка лишился? — изумилась я.

— Ну, немой он. Молчит и молчит. Его спрашивают, а он молчит. Токмо руками махает, так и общается.

Я чуть было не прыснула. Такой дурой мне показалась эта Глаша. А, что касалось этого хмурого субъекта, то и на том ему было спасибо, что согласился нас подвезти.

— Контуженный значит, — вздохнул Костя. — Бывает. Но имя он, судя по всему, себе недавно такое взял. Наверное, верный ленинец…

За семь лет, что нас не было в селе, в нём произошли существенные изменения, которые, правда, заметны были только мне, а не моим братьям, которым удалось благополучно всё забыть. Ладно уж я могла понять Елисея. Ведь тому шесть лет назад было каких-то восемь лет. Но Станислав-то, Станислав! Или он напрочь лишился последних остатков ума, когда размахивал шашкой, либо потерял их при виде этой деревенской дурынды.

Многие дома на улице, где стоял бабкин дом, а также и на соседних, сгорели, разрушились, да и вообще стояли безлюдными и заброшенными. Так что бабкины хоромы, которые и прежде выделялись среди прочих домов, выглядели теперь совсем необычно и странно.

Бабка приняла нас так будто, видела каждый день. Так же равнодушно и угрюмо. Я не заметила, чтобы она хоть как-то изменилась или постарела. Та же старая злобная старуха, что и раньше, тот же скрипучий голос, а ведь ей уже скоро должно быть восемьдесят два года. Глядя на неё, было невозможно себе представить, что когда-то она могла создавать впечатление доброй и весёлой женщины, которой удалось так ловко обмануть моего деда.

Мы ведь, происходили из старинного дворянского рода Макошевских. Отца я почти не помнила, когда его расстреляли в 1911 году, мне было всего семь лет, а видела его я тогда очень и очень редко. Вроде бы он был революционер, и его кто-то предал. Но кто был этот кто-то, так до сих пор и не было известно.

Бабка, как я правду сказала, собственно и не была мне, и конечно же, моему брату Станиславу, никакой бабкой, потому часто в разговорах «за глаза» я называла её «моя якобы бабка». Моя настоящая бабка умерла, когда её сыну, то есть нашему отцу, не было и двух лет. А дед был военным, часто участвовал в походах, много ездил. Был у моего деда старший брат, но тот погиб и у него остался малолетний сын. Мой дед взял его к себе. Но поскольку, как уже было сказано выше, он был военный и часто ездил, ему некому было вверить ни своего сына, ни своего племянника. И потому он женился вторично исключительно для того, чтобы эта молодая особа, к тому времени, несмотря на свои тридцать шесть лет, бывшая вдовой, воспитывала нашего отца и дядю. Сам же дед в 1877 году отправился в Ахал-Текинский поход. Он погиб в первых числах января при осаде Геок-Тепе. И моя якобы бабка, показала своё истинное лицо. Оказалось, что как своего первого мужа, так и моего деда, а затем и моего отца, и моего дядю, она считала полными дураками. Сама же она проводила время в балах, нарядах и кавалерах, что конечно вполне приемлемо для любой женщины, но в пределах разумного. Она же явно выходила за эти рамки. Привело всё это к тому, что она просто пустила по ветру все оставленные ей первым мужем деньги и имения, а также большую часть состояния моего деда. Когда же она состарилась и немного успокоилась, денег уже было мало, и ей пришлось поумерить свои аппетиты и переселиться в провинцию — в старинное имение Макошевских, в селе Северово.

Вместо тех комнат в конце дома, где она селила нас прежде, она отправила нас всех в ветхую пристройку. Оказалось, что она сдаёт те комнаты и уже довольно давно. И в данный момент одну из комнат на самом верху у неё снимал какой-то приезжий, который во время нашего прибытия отсутствовал.

Мне досталась крохотная комнатка, в которой с большим трудом сумели поместиться: старая металлическая панцирная кровать, комод времён нашествия Наполеона, такой же стул, маленький шкафчик, умудрившийся занять пол комнаты, и огромное зеркало, в котором с трудом можно было разглядеть что-либо. Все эти предметы мебели явно не вписывались во весь этот несколько странноватый интерьер.

Пространства для того, чтобы передвигаться по сему помещению оставалось ровно столько, что можно было протиснуться лишь боком и то, задевая то и дело зеркало, которое при этом издавало душераздирающий скрип.

Мальчиков она поселила в ненамного более завидное помещение, находившееся прямо за стеной. Та комната размерами была больше, в ней помимо огромнейшей кровати, стоял старинный кожаный диван, который сразу же занял Елисей. Ещё там сумели приткнуться: трюмо, этажерка, стол, полдюжины стульев и шкаф, раза в два крупнее моего.

Мы быстренько устроились и разложили вещи, предварительно вытряхнув пыль из шкафов, которыми, судя по всему, как минимум век никто не пользовался.

Станислав почти сразу покинул нас всех, пойдя провожать Глашу. Это обстоятельство возмутило меня просто до глубины души, так что я ещё больше на него рассердилась.

Когда Станислав вернулся, час был уже поздний, и поэтому мы легли спать. Правда, это оказалось бессмысленным, оттого что в моей комнатушке стояла страшная духота, да и к тому же помещение давно не проветривалось, и было очень затхлым. В общем, мне заснуть не удалось, и только разболелась голова, и ещё кровать подо мной скрипела как не смазанная телега. Промучившись так, наверное, целый час, я не выдержала и встала. Затем зажгла свечу в толстом канделябре, с пузатыми ангелочками, так как в этой комнате ко всему прочему не было электричества, и попробовала открыть окно. Сделать мне это не удалось, потому что оно уже много лет было заколочено намертво.

Тут за дверью заскрипели половицы, и мне показалось, что там кто-то ходит. Я на цыпочках подошла к двери и чуток приоткрыла её, но успела заметить лишь тёмную фигуру, которая, быстро промелькнув, сразу же скрылась. Я вылезла из комнаты и неожиданно столкнулась с Елисеем, который, естественно, меня очень напугал.

— Это ты тут бродишь, как приведение, вместо того чтобы спать? –набросилась я на братишку, как можно более грозно, при этом зевая во весь рот.

— Нет, ты, что! Я только сейчас вышел. Мне показалось, что кто-то ходит! — прошептал дрожащим голосом он.

— Тебе тоже?! Странное совпадение… — задумчиво проговорила я — ну ладно пошли спать…

Глава 4 «Дневник белогвардейца»

За завтраком, в комнате мальчиков, Станислав вытащил из своего узелка, с небогатым солдатским имуществом толстую книжку средних размеров в коричневом кожаном, изрядно потрёпанном переплёте, на котором значился герб, кажется, леопард или ещё какое-то животное из семейства кошачьих, и сидящий на нём сокол или орёл, с зажатым мечом и копьём. Под ними золотым курсивом были выведены две тонкие изогнутые буквы «С. В.».

— Это ещё чего такое? — поинтересовался вечно любопытный Елюша, заглядывая ему через плечо.

— Когда мы штаб беляков брали, я у какого-то офицеришки убитого вытащил — на память. Думал интересно будет, почитать, вспомнить да посмеяться… — сказал мой брат, листая книжку.

— Дневник вёл скотина буржуйская! — возмутился Костя.

— Прочти чего-нибудь. — попросил Елисей.

Одна я делала равнодушный вид, будто мне всё это безразлично, хотя на самом деле, меня мучило то же любопытство, что и моего братишку. Заметив это Станислав тут же начал ко мне приставать, делая в свою очередь вид, будто ничего не понимает:

— Сонечка, ну чего ты обижаешься-то?!

В ответ я сказала довольно противным голосом:

— Да вовсе я и не обижаюсь, с чего ты взял?! — и захлопала удивлённо глазами.

— И в кого только у тебя такой несносный характер!

— В того же, в кого и у тебя! В кого же ещё-то! — съязвила я. — И вообще читаешь свой дневник, вот и читай дальше! Будет что Глашечке рассказать…

— Ах, вот о чём ты… Я не думал, что у меня такая жестокая и бессердечная сестра.

— Жестокая! Ну, знаешь! Не видел меня четыре года, ну это ничего называется, ещё бы лет сто не видел! А он тут Глашу какую-то провожать идёт! Нет, чтоб со мной поговорить… мало того бросил свою родную сестру, оставил с этой проклятой тёткой. Не думала, что ты такой…

— Ну и какой? И чего ты я не понимаю так на Глашу взъелась?

— А ты всё Глаша, да Глаша?! Прямо свет в окошке! По-моему, ты в неё…

— Ну и что?! — перебил он меня.

— Втюрился! Вот что! — закончила я и гордо отошла от него.

— Вы закончили?! Обменялись любезностями вдоволь?! — поинтересовался Костя.

— А я и ничего… — пожал плечами Станислав, — это она затеяла весь этот скандал. Тоже мне придумала… — пробубнил он и принялся читать вслух дневник: «…3-его числа месяца мая года 1915 произошла наша ссора с Ильевским, он отказался от предложенных ранее условий…» Так-так… Ильевский… Ильевский… где-то я уже слышал эту фамилию… Костя, может, ты помнишь?

Костя несколько минут сосредоточено думал, а мы с Елисеем смотрели на него, затаив дыхание, а в комнате в ту минуту царила мёртвая тишина. Было даже слышно, как где-то в доме тикают большие напольные часы, и как бьётся об стекло муха. А мне тоже так ясно как день показалось, что я знаю эту фамилию. Но как старательно я не предавалась размышлениям вспомнить мне так, и не удалось.

Наконец Костя сказал:

— Помнишь, в одном городе был предотвращён контрреволюционный мятеж? Так вот всех удалось поймать и расстрелять, кроме главного, его так и не удалось обнаружить, поскольку он бежал в неизвестном направлении, как думали многие за границу, хотя я, честно говоря, сомневаюсь. Ну, в общем, звали его Ильевский…

— Точно! — воскликнул мой брат, так громко и так неожиданно, что я чуть не упала со стула, а он продолжил чтение, как ни в чём, ни бывало:

— Так ну тут рассказывается о том, что произошло в мае 1915 года, когда войска царской армии…

— Не царской, а российской, — прервала его я, раздражённо, — в те времена не могло быть никакой другой армии! Обыкновенная безграмотность!

— Тоже мне грамотная нашлась! — буркнул он. — Воюешь там понимаешь ли, а в довершении всего младшее поколение тебя учит!..

Меня его слова разозлили. Я терпеть не могла, когда кто-то начинал хвастать своим преклонным возрастом и воображать из себя бог знает что!

— Младшее поколение! — взорвалась я. — Тоже мне старшее нашлось!

— Ладно, — махнул рукою Станислав, — в общем тут всякие глупости. Интересны лишь любителям истории. Из всего этого примечателен лишь общий смысл. Я так понимаю было трое каких-то беляков, то есть пардон, — он сделал жест в мою сторону, — офицеров царской, то есть российской армии. И они собирались провернуть какое-то весьма тёмное дельце. Затем один из них, точнее Ильевский, решил обмануть своих сообщников.

Он замолчал, а затем присвистнул и проговорил:

— Ого!..

И замолк, вперив взгляд в страницу.

— Чего «ого»? — наконец не выдержала я.

— Действительно! — поддержали меня Костя и Елисей.

— Да этот хлыщ Ильевский, как полагает этот С. В…

— Кто-кто? — переспросил Елюша.

— Да автор дневника. — отмахнулся Станислав. — В общем он считает, что этот Ильевский пристрелил Леонида! А списал всё на германцев!

— Какого ещё Леонида?! — вскричала я возмущённо. — Ты там что-то читаешь, а нам выдаёшь какие-то отрывки!

— Да этого третьего, их сообщника. — снова отмахнулся мой брат. — Их было трое: этот С. В. — автор дневника, затем этот убиенный Леонид, и Ильевский.

— Ну, теперь всё понятно. — язвительно вставила я. Станислав бросил на меня испепеляющий взгляд, затем вернулся к своему чтению.

— Тут строчка за строчкой рассказывается о событиях на Германском фронте. О том, как С. В. потерял из виду этого Ильевского. Затем революция, Гражданская война… Ну, идут сведения о том, что в те дни было взято красными, что белыми… С.В. снова встретился лицом к лицу с Ильевским. Они поссорились. На следующий день… Вот тут стоит дата, а запись обрывается… интересно… а это ещё что такое? — произнёс он и замолчал. Я не выдержала первая и толкнула Костю, тот, как будто очнулся и спросил:

— Ну?! Чего там?!

— Вроде какая-то карта, а точнее, только её половина…