потом, менять что-то в себе пристало мужчине, а вовсе не женщине. И даже последний дурак способен это уразуметь, просто посмотрев сперва на Мать Землю, а потом на Отца Небо. В небе снуют быстрые облака и клокочут буйные ветры, в нём то гаснет заря, то разгорается утро.
В младенчестве сам себе кажешься пупом Вселенной, Венцом и зерцалом, вершиной людских поколений, Единственным «Я», для которого мир сотворён: Случится исчезнуть — тотчас же исчезнет и он. Но вот впереди распахнутся последние двери, Погаснет сознанье — и мир не заметит потери.
Ты ревностью бредишь, ты шепчешь заветное имя, На свадьбе чужой веселишься с гостями чужими, Ты занят делами, ты грезишь о чём-то желанном, О завтрашнем дне рассуждаешь, как будто о данном, Как будто вся вечность лежит у тебя впереди...
Одинокая птица над полем кружит. Догоревшее солнце уходит с небес. Если шкура сера и клыки что ножи, Не чести меня волком, стремящимся в лес.
Лопоухий щенок любит вкус молока, А не крови, бегущей из порванных жил. Если вздыблена шерсть, если страшен оскал, Расспроси-ка сначала меня, как я жил.
Я в кромешной ночи, как в трясине, тонул, Забывая, каков над землёй небосвод. Там я собственной крови с избытком хлебнул — До чужой лишь потом докатился черёд.
Я сидел на цепи и в капкан попадал, Но к ярму привыкать не хотел и не мог. И ошейника нет, чтобы я не сломал, И цепи, чтобы мой задержала рывок.
Не бывает на свете тропы без конца И следов, что навеки ушли в темноту. И ещё не бывает, чтоб я стервеца Не настиг на тропе и не взял на лету.
Я бояться отвык голубого клинка И стрелы с тетивы за четыре шага. Я боюсь одного — умереть до прыжка, Не услышав, как лопнет хребет у врага.
Вот бы где-нибудь в доме светил огонёк, Вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке... Я бы спрятал клыки и улёгся у ног. Я б тихонько притронулся к детской щеке.
Я бы верно служил, и хранил, и берёг — Просто так, за любовь! — улыбнувшихся мне... ...Но не ждут, и по-прежнему путь одинок, И охота завыть, вскинув морду к луне.
Девушку не вызовешь на поединок и никакой силой не заставишь явить благосклонность. НАСТОЯЩУЮ благосклонность. Которую не купишь подарками и насильно не вырвешь…
Наколов десятка два поленьев, Эврих положил колун, тоскливо посмотрел на свои руки и присел передохнуть. Волкодав продолжал работать. От его ладоней могли приключиться мозоли у топорища, но никак не наоборот.