те годы проповеди, простым и понятным языком объяснявшие колонистам, что «Бог призывает сопротивляться тирании, потому что иначе люди совершают грех», имели гораздо более широкую аудиторию, чем распространяемые в городах политические памфлеты.
Впоследствии Вейнс обратился к истории Нового времени: основная область его интересов — XVI–XVIII века, сложная, неоднозначная и богатая на события эпоха перемен.
Английский писатель Чарльз Диккенс волшебным образом подытожил влияние революций на события второй половины XVIII века в первых строках романа «Повесть о двух городах»: «Это было лучшее из времен, это было худшее из времен; это был век мудрости, это был век глупости; это была эпоха веры, это была эпоха безверия; это были годы Света, это были годы Тьмы; это была весна надежд, это была зима отчаяния; у нас все было впереди, у нас не было ничего впереди; все мы стремительно двигались в сторону Рая, все мы стремительно двигались в обратную сторону».
Как и представители дворянства, философы выступали за свободу, но не за равенство. Свобода была напрямую связана с собственностью, и просвещенные философы, такие как Дидро, Гольбах и Гельвеций, утверждали, что «равноправие в обществе» не может быть одинаковым для всех. На самом деле, по мнению Гольбаха, экономическая «уравниловка» была откровенно опасна, поскольку она «нанесет непоправимый ущерб и даже уничтожит республику». Гельвеций называл «полное равенство» une injustice veritable [313]. Да и в целом просвещенные философы считали равенство условностью, а демократическое общество — «вредным для крупных государств». Таким образом, Монтескье предупреждал своих читателей, что резкие политические или социальные перемены могут привести к потере правительством какого бы то ни было контроля. Вольтер питал отвращение к деспотизму, но считал полезным сохранить существующий порядок. «Некоронованный король Европы» не желал, чтобы им управлял «народ», который он называет la canaille [314] и заявлял, что девять из десяти неграмотных обывателей не нуждаются в просвещении, более того, «они его не заслуживают». Равенство для него — вещь самоочевидная, но в то же время «самая недостижимая». Например, Вольтера не волнует, умеют ли крестьяне читать, ведь «им все равно хватает работы на земле».
По словам мадам Кампан, король настолько ревновал к американскому посланнику, что заказал фарфоровый ночной горшок, на дне которого был выгравирован силуэт Франклина.
Несмотря на то что полтора миллиона человек по-прежнему жили за чертой бедности, в XVIII веке королевство превратилось в торговую державу с более высокой степенью урбанизации, более активным денежным оборотом и более низким налоговым бременем, чем Франция. Как писал шотландский философ и экономист Адам Смит в книге «Исследование о природе и причинах богатства народов», британцы — «нация лавочников», и под этим он понимал экономику трудолюбивых людей, занятых в малом бизнесе, на которых и опиралось британское процветание.
Его политическая некомпетентность, пренебрежительное отношение к новым интеллектуальным течениям и неуклюжая реакция королевской семьи на поток скандалов не могли отменить или хотя бы оттянуть гибель старого режима.
Он проводил жесткие финансовые реформы и проигрывал парламентам, которые затягивали и блокировали любые экономические преобразования. Он поддавался на уловки дворян. Он хотел, действительно хотел провести реформы, но в то же время рассчитывал сохранить за собой абсолютную власть. Он искал компромиссы, но на своих условиях: не предлагая, а навязывая реформы.
Французского монарха погубил недостаток не интеллекта, а административных ресурсов. Именно таким опытом обладали Георг III и Иосиф II и не обладал Людовик XVI. Навыков ему хватало, но их одних, без опыта, было недостаточно, чтобы продумать все наперед.
