произошло то, что обычно бывает при бесплатной раздаче: одни передрались, другим ничего не досталось.
России, – сокрушался он, – мы почему-то ни одного дела не доводим до конца».
люди лишний раз убедились, что в нашей стране свобода сама по себе не гарантирует счастья и может даже обернуться бедой.
ши, Тольятти, Боффа. Там же вместе с Раисой читал и современных антимарксистов, и новых философов – Сартра, Маркузе, представителей «франкфуртской школы».
Впервые столкнулся тогда Горбачев и с «германским вопросом», в окончательное решение которого ему предстояло годы спустя внести решающий вклад.
Десять дней, которые потрясли мир
Заканчивая одну из бесед с Михаилом Сергеевичем, я не удержался и задал давно занимавший меня вопрос: «Ну, а вашим врагам, противникам, тем, кто изменил и помешал довести до конца задуманное, вы прощаете?» Он улыбнулся: «Прощать, вообще-то, положено Богу. Но и я ведь уже почти… – он сделал паузу и закончил: – почти Там». И поднял глаза то ли к потолку, то ли к небу…
А тебе не кажется, что не спас я своего народа именно потому, что говорил на его языке и сам – плоть от плоти его? Народ и я – все равно что огонь и жар, который опаляет. Загорались же мы и горим вместе
Побывав у Горбачева через несколько недель после «черного сентября» 1999 года, я впервые услышал от него то, что, как мне казалось, этот «неисправимый оптимист» просто неспособен произнести: «А жизнь-то, Андрей, прошла…» И грустно улыбнулся…
Несмотря на подчеркнуто недоброжелательное отношение новой власти, на внезапно замолкшие телефоны и статус «неприкасаемого», в котором в традициях советской номенклатуры пребывал отставной президент, он не уехал за границу (его настойчиво приглашали «отдохнуть» Коль и Буш, а Миттеран предлагал почетный пост профессора Коллеж де Франс)
