Оглавление

1. Костя Юханцов и Перекрёсток Бесконечности
2. День первый Есть многое на свете, друг Горацио
3. День второй И перья страуса склонённые в моём качаются мозгу
4. День третий Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос
5. День четвёртый Печальный демон, дух изгнанья
6. День пятый Они были смуглые и золотоглазые

День первый
Есть многое на свете, друг Горацио

Весной в школу ходить особенно не хочется. Конечно, зимой тоже не хочется. И осенью. Но весна — это совсем не для школы время. Идёшь по улице, а солнце — в каждой капле. Ещё и моргнуть не успел, а капелюшка с крыши сорвалась, об асфальт разбилась, и — целый маленький фонтан. Или фейерверк. А брызги — словно живые. Даже кажется иногда, что они смеются. Никто этого не видит. Только я и Миха. Может, конечно, ещё кто-то. Но я не замечал.

В общем, кое-как мы субботы дождались. Если б у нас шестидневка была, как у «игральцев», ну, это которые в «Интеграле» — соседнем лицее — учатся, то был бы полный алес, совсем бы свихнулись. Правда, и пять дней учиться, когда каждый день по три (а иногда и по четыре) пары, это тоже не в кайф и ни в жилу. Нужно быть челом из титана, чтоб от этого не прогнуться. И не многие из наших долетали до середины занятий. Сруливали. Кто в кафе — по мороженому вдарить, кто в кино, кто — просто так, домой к одному из — музыку послушать. Но мы с Михой парились на уроках, как невменяемые заучки. Честно. Без порыва откосить. И не потому что ботаны. А потому, что родителям пообещали по итогам шестого. В шестом мы, откровенно сказать, на уроки почти не ходили. Вместо занятий двигались на «коробку» — в футбол или хоккей погонять или, скажем, направляли ход своих шагов «во мрак библиотек», как выразился однажды наш историк Иван Андреич. Но в конце года всё это вылезло, и пришлось отвечать по всей строгости. М-да… Мало приятного. И нам ничего не оставалось — только раскаяться в содеянном и дать торжественный зарок, что мы более никогда и ни при каких обстоятельствах. Вот теперь и расхлёбываем. Но слово — дело святое, нарушать нельзя.

Короче, дождались мы субботы… Да, простите, забыл представится… Мы — это я — Костя Юханцов и мой закадычный, а иной раз, заклятый друг Мишка Скобелев. Так вот… дождались мы еле-еле субботы, и в десять утра уже карабкались на Горячую. Через Цветник не пошли, там кругом дорожки, скамейки, и сколько вверх не иди, а сплошной Булонский лес. Неинтересно. А вот тут — и скалы, и цветы всякие уже, а склон почти вертикальный, будто на Джомолунгму лезешь. Да и грязи под ногами нет — косогор солнечный, ветреный. Ползёшь, пыхтишь, чувствуешь себя первопроходцем чужедальних земель. Вылезли мы на середину, присели. И смотрим мечтательно на Хребет. А как не смотреть? Солнечный снег вершин укрыт утренней дымкой. А марево — то бирюзовое, то розовое, а то и совсем золотое.

— Нет ли у тебя трубки, старина? — сказал тут Миха. — Я свою дома забыл, а уж больно курить охота.

— Невероятно жаль, друг мой, — ответил я, — но, когда моя славная «Ласточка» потерпела крушение у берегов Груима, мне пришлось спасаться вплавь. Верно, тогда я и обронил свою трубку.

Мы засмеялись.

— Ладно, — сказал тогда Миха, — помнишь пещеру?

Я вопросительно качнул головой влево. Мол, эту?

— Ага, — кивнул Миха.

— Если не сейчас, то когда же? — проговорил я.

И мы пошли траверсом — чуть вверх, чуть вбок. Там — левее и выше — темнело, зияло жерло пещеры. Той самой тайной пещеры, куда мы так прошлый раз зайти так и не решились. Ну да, побоялись. Мало ль, что там? Начиная от бомжей, кончая всякими извращениями пространства…

— Сударь, а не найдётся ль у вас огнива? — едва отдышавшись, проговорил я.

— Без сомнения, — важно ответствовал Миха, — и огниво и трут.

И протянул мне зажигалку.

— Вы весьма любезны, — я похлопал его по плечу.

Мы добрались до входа. На пороге дрожала вода. Падала откуда-то сверху. Мы переглянулись. Крохотное озерцо образовывало собою окружность диаметром не более тридцати сантиметров, но не уходило ли оно вглубь до самого центра земли? Мы этого не знали.

— Константин Сергеич, — промолвил Миха, — а не соблаговолите ль пройти вперёд? Коль не устрашитесь.

— О нет, боязливость нивкоежды не была свойственна нашему роду, — не сумев сдержать смешок, сказал я и ступил внутрь — прямо в объятия немого, рябого мрака.

— Сударь, — оглянулся я, — не будете ль вы столь…

Но Миха уже держал в руках свечку. Тут надо сказать, что фонарики у нас в рюкзаках, конечно, имелись, да и в телефонах фонарики есть, но — согласитесь! — идти в пещеру с фонариком — это даже как-то пошло. А свечка — это совсем другое дело!..

Осмотревшись, мы увидали выщербленный временем и водою жёлоб, уходящий своим истоком вглубь подземелья.

— Слушай, — буркнул тогда я, — ты внимательно читал «Княжну Мери»?

— Ну, да… — развёл руками Миха, — внимательно, дальше некуда. — По внекласске как же ещё читать?

Тут мне так и захотелось поставить смайлик, но я только проговорил:

— Миш, у тёзки твоего, у Юрьича, что-то было про провалы, но, карамба! — совсем не про тот Провал, который…

Мишка взъерошил свою белобрысину, потёр лоб, покачал головой.

— Не, брат, «Три Мушкетёра» помню, «Таинственный остров» помню. Чёрт, даже что-то из Байрона помню. А здесь, — он похлопал по затылку, — не помню.

— Плоховасто, — вздохнул я. — Я тоже ни фига не помню. Но такое ощущение, что тут этих провалов девать некуда. Только ступни, и провалишься. Но Эм Ю был чувак неровный. Да и времени у него не было… в двадцать семь уже…

— Ты мне голову не вымораживай, — просипел Миха упырьим клокочущим тенором. — Идём? Или как?

— Как! — я рубанул сыроватый воздух ребром ладони. — Идём!

Мы запалили ещё несколько свечек. И пошли. Я впереди, Мишка чуть сзади.

Сперва пещерка вела нас прямо. Гладко и не спеша. Потом пол её немножко начал опускаться, повёл нас левее.

— Миш, — я остановился, достал мел, — будем чертить, иначе заблукаем, нафиг.

— Чертить от слова «чёрт»? — не преминул вставить Миха.

— Не от него, ну его… — попробовал отшутится я, но в глубине пещеры это выглядело жалкой попыткой найти чёрную кошку в чёрной комнате.

Мы притормозили. Я вытащил из рюкзака мел, провёл по стене жирную линию.

— Мальчику-с-пальчику помогло, и нам поможет, — прошептал я.

— Спальчик там огрызки кидал, — проронил Мишка, — а не указалки рисовал. А потом его людоед сожрал. Это Том Сойер с Бекки отметки ставили, насколько помню. Впрочем, милейший, старею, память уже не та…

Хорошо, что Миха вовремя попробовал пошутить. А то уж у меня что-то и коленки заплетаться начали. Грот уходил вниз, кроссовки скользили, свечки мерцали, а временами из глубины набегал тяжёлый, смрадный ветер, будто б это храпит уснувший триста лет назад Змей Горыныч.

— Надо сделать привал, — сказал я, — выпить по стаканчику крови черепахи, иначе нам не дойти.

Вот, честное слово, не помню, где я вычитал, что туземцы Южной Америки пьют кровь черепах. Хотя, в принципе, я мог это и выдумать, с меня станется.

— Согласен! — выпалил облегчённо Мишка и тут же, сбросив рюкзак, уселся на щербатый пол грота.

Я даже немножко мысленно поблагодарил его за готовность немедля откликнуться на порыв моей минутной слабости.

— И что, сударь, поищем приключений на свою превратную судьбу? — проговорил я, доставая из клапана рюкзака бутылку минералки.

— Непременно поищем, сударь, — откликнулся Миха.

Но здесь всё как бы застыло, а веснушчатое лицо моего друга внезапно отобразило невразумительное волнение.

— Что? — бросил я. — Мих, ты чё?

— Это… — внезапно серьёзным тоном проговорил Мишка, — ты видишь?

— Куда? Где?

Я пока ещё не встрял.

— Да вон же!..

Я бросил взгляд вперёд, сделал шажок, посветил огнём свечи.

— Ох… — только и вырвалось у меня.

На потрескавшемся потолке пещеры висела, словно припаянная к нему, длиннохвостая металлическая звезда. В четыре конца. Луч где-то, пожалуй, сантиметров по двадцать, ну — это чуть длиннее, чем растопыренные донельзя мои большой и указательный пальцы, на оконечности — рубин или алмаз, или изумруд, нет, в самделе, самоцвет какой-то, яшме не родня, яшму-то я на речке повидал сколь хочешь. А в серёдке — совсем что-то невозможное — словно солнце горит. Я даже зажмурился, показалось, ресницы опалило. Что ж это такое? Да кто ж знает… Но при первом же взгляде становилось понятно, что если только попробуешь эту штуковину оторвать, то… как там в сказках? — не сносить тебе головы.

— Миш… — я почти, можно сказать, прошелестел, — чёй-то?

Тут Мишка очнулся. Приблизился. И тоже начал смотреть во все глаза.

— Фигасе… — только и смог пробурчать он невнятнисто.

— А я про чё… — прохрипел я.

— Заберём?

Но я понял, что Миха и сам этого не хочет.

— Угу, — хмыкнул я, — прям щас. А потом придёт великан Святогор и спросит: а где моя звезда вечности? А мы скажем, да, это мы с Михой взяли… а, скажет тогда Святогор, тогда и головы вам долой!..

— Да ну тебя, Костюха! — хрипло крикнул Мишка. — Как наплетёшь, так хоть убейся!..

Он ещё что-то хотел добавить, да не успел. Эхо сперва раздалось. А потом и шаги заслышались. Мы с Мишкой вскочили на ноги, но куда тут спрячешься?!

— Здравствуйте, отроки, — пророкотал он — седобородый великан, входя под свод и пригибаясь под тяжестью потолка. — Вы пришли, ну да, так в пророчестве и говорилось. Вы открыли звезду истины, стало быть, вам меч хаоса и укрощать! А не сможете дело справить, так не взыщите, голову с плеч!

— Карам… ба… — пролепетал я, вжавшись в каменную стену, чувствуя, как ручеёк липкого пота стекает по хребту. Мишка у противоположной стены мелко дрожал. В его руке я увидел большущий камень. Что ж, может, это и финиш, но пусть, гад, отхватит сперва. Я быстро наклонился и тоже схватил здоровенную каменюку, пытаясь не выронить свечу.

Но тут великан как-то враз побледнел, потрескался и осыпался с тихим шуршанием на пол. Так что и пыли не осталось. А на его месте возникла тоненькая, русоволосая, наших, примерно, лет девчонка, одетая почти как мы — штаны-футболка-куртка. И, по всему, видок мой и Михин её здорово рассмешил. Потому что она поглядывала на нас, прикрыв лицо ладошками, и заливисто хохотала.

— Эй, ты кто? — буркнул я.

— А куда… как это?.. — слегка запинаясь, выдавил из себя Мишка.

— Ой, вы только не обижайтесь! — воскликнула русоволосая. — Просто, ну как тут удержаться? Идут такие двое… один другого пугает… великан Святогор, говорит… вот я и…

И она снова залилась смехом.

— Простите! — проговорила она наконец. — Я — Настя. А вы кто?

Мы представились. Даже руку ей почему-то пожали. Первый раз здоровался за руку с девчонкой. Как-то оно не по-нашему. Но, оказывается, ничего, можно, даже понравилось.

— А здесь-то ты зачем? — проговорил я. — И как ты это сделала?!

— А вы оттуда пришли что ль? — вместе ответа спросила она, мотнув головой в сторону скрытого поворотом входа в пещеру.

— Да, оттуда, — раздражённо буркнул я. — Откуда ж ещё? Так как — всё это?

— Невероятно… — протянула Настя. — Давно оттуда никто не заявлялся… Лет сто уж… Какой сто? Больше! А я тут живу, ну, вон там, то есть. Как сделала? Да просто. Представлятель включила.

И она повертела перед нашими носами штуковиной здорово похожей на карандаш весь заплетённый разноцветными фенечками. Сразу было видно, что прибамбасина это чисто девчачья.

— А Святогор — это мой дедушка, — тут же добавила она. — Мне его легко представить.

— Угу… — проронил я.

— Представлятель, значит… — покивал Миха. — А Святогор — дедушка…

— А что тут такого? А, ну конечно, я опять забыла! Вы ж — оттуда!.. Я вам сейчас всё расскажу. Вы не торопитесь?

— Нет! — хором воскликнули мы. — Рассказывай!

— Тогда, может, на мою сторону выйдем? Не боитесь?

Мы переглянулись.

— Чего нам бояться? — как можно более небрежно промолвил Мишка. — И времени у нас — три вагона и пять телег! Пошли.

И мы двинулись. Я достал фонарики, включил. Свечи, наоборот, мы задули и побросали в рюкзаки.

— А что это у вас? — удивлённо проговорила Настя.

— В смысле? — не понял я. — Фонарики. На батарейках.

— Здорово! — улыбнулась девочка. — А мы тут по-другому делаем.

Она вытащила из волос заколку, которая тут же вспыхнула и осветила пещеру ясным розовым пламенем.

— О чёрт, круто! — с уважением пробормотал Мишка. — Про это тоже потом расскажешь.

— Слушай, Настя, — сказал я. — А что за звёздочка-то? И почему меч? И отчего — хаоса?

Но тут пещера как-то внезапно закончилась и мы вышли на каменный порог, с которого открывался потрясающий вид вниз — на небольшой, словно игрушечный городок, утопающий в зелени. Над шпилями, башенками, куполами, камышовыми и черепичными крышами парили низкие кружевные облака, пронизанные солнцем; по улицам, звеня, бежали маленькие жёлтые трамваи; на площади — посерёдке — чем-то, кажется, бойко торговали, играли уличные музыканты, важно и не очень прогуливались люди, скакали-резвились дети; по озерцу — чуть правее городка — ходили вёсельные и парусные лодочки, а слева — вдоль городка — по сверкающим рельсам шёл паровозик, выбрасывая из трубы сизые, тут же лопающиеся, мыльные пузыри. К сожалению, горизонт окутывала густая сизая дымка и привычных нам гор (если тут они есть), мы не разглядели.

Как бы там ни было, но, похоже, мы застыли с открытыми ртами.

— Нравится? — прошептала Настя, счастливо улыбаясь.

— С ума сойти!.. — вымолвил я.

— Обалдеть!.. — покачал головой Мишка.

— Давай-ка присядем. И рассказывай! — выдохнул я.

И снова объяснений мы не дождались. Потому что…

— А вот ты где? Я уж обыскался!

Мы резко обернулись. И раз десятый за последние десять минут опять-таки замерли, разинув от удивления рты. Позади нас стоял бобр. Нет, не просто бобр. Бобр, это, пожалуй, мягко сказано… Поскольку он был наряжен в зелёный костюм-тройку (что не скрывало белоснежной, возможно, даже накрахмаленной рубашки и алого галстука, завязанного дьявольски элегантно), чёрные лакированные ботинки и перламутровую шапочку с зелёным — в тон костюму — пером.

— Настя, — чуть булькающе проговорил он. — И где ж ты ходишь? Я уж с ног сбился. — Тут бобр критически оглядел ботинки, видимо, ожидая увидеть результаты «ножного сбивания».

— Боб, не сердись, — сказала Настя. — Познакомься. Это — Костя, это — Миша. Они пришли оттуда.

— Оттуда??? — Бог округлил и без того круглые глазки. — Что ж… это тебя извиняет. Да, меня зовут Боб.

И он протянул нам лапку.

Что тут сказать?.. Сперва у меня мелькнуло, что всё это — сон, потом я подумал, что здороваться за руку с девчонками — это не самое страшное и необычное в жизни… В общем…

— Здравствуй, Боб.

Протянув руку в ответ, я поймал себя на мысли, что чуть не сказал «здравствуйте», так этот зверь мне вдруг напомнил нашего директора школы.

— Приятно познакомиться, — выдавил из себя Мишка.

— Вы уже всё знаете? — осведомился бобр. — Уже поведала?

— Нет, — ответил Миха. — Ничего она нам не рассказывает. Мы уж двадцать раз спросили.

— Тогда — вперёд! — прокричал Боб. — Periculum in mora! Но! Praemonitus praemunitus, не так ли?

— Так, — машинально кивнул я, пытаясь вспомнить, где я слышал про эти «прамунитусы» и ругая себя за то, что моё знание латыни тупо ограничивалось «пер аспера ад астрой» и «когито эрго сумом».

И взглянул на Настю.

— Промедление… — она наморщила лоб, — опасно… смерти подобно. А кто предупреждён, тот вооружён. Это уже Гораций. Так — вперёд?

— Конечно, — сказал Мишка.– Но, клянусь бородой Ктулху, я не могу взять в толк, как вы сюда залезли. И как нам теперь отсюда выбираться?..

Я огляделся. Мы стояли на скальном карнизе, а под нами ныряла в глубину глубоченная пропасть.

— Эх, молодые люди, — прокряхтел Боб, — это ж — подъёмник.

Он топнул ногой, и наша платформа сперва поползла, а затем помчалась вниз. А по её краям вдруг обнаружились леера, словно вылезшие из камня.

— Учите языки, учите, — наставительно пробубнил бобр, — как без них-то? Хотя… главное — это языки души — смех и плач. На них говорят все люди мира.

— Это тоже кто-то сказал? — я обернулся к Насте.

— Кто-то… — мне показалось, что Боб улыбается, — это я сказал. Прямо сейчас. — Выходим, приехали.

Наше маленькое плато затормозило, загражденья спрятались в скалу. Мы сошли.

— И куда идём? — просил я.

— Заметьте, — подал голос Мишка, — мы уже даже не спрашиваем про всё остальное. А не терпится.

— Всему своё время, — ответил Боб, — и, заметьте, я говорю это