2018
Гадалка
Мне цыганка по руке гадала.
Говорила складно, нараспев.
Говорила о дороге дальней,
Про казенный дом и даму треф.
Глазом на меня она косила.
Не коси!
Правдива ворожба.
Вот она идет из магазина,
Моя дама треф, моя судьба.
08.01.
Запоздалое
Мы собираем яркие мазки
Прошедшей жизни в серенькую клетку,
Как нищий собирает медяки
В расстеленную под ноги газетку.
Со временем мазков — невпроворот.
Но вот что с каждым годом все яснее:
Количество мазков таких растет,
Но каждый по отдельности тускнеет.
Наверно, есть неписаный закон
Лимита интенсивности событий.
Не мы решаем —
Нам диктует он,
Запомнить крепко или же забыть их.
Иная жизнь — кипение, восторг!
Поездки, страны, пляжи, море женщин…
Глаза не могут высмотреть итог:
Пуантилизм и головокруженье.
Напротив, — нелюдим, анахорет,
Макает в кофе высохшую пышку,
Но разговор с ним через много лет
Ты помнишь как невиданную вспышку.
Я, вам поведав тяготы души,
Готов раскрасить мир вокруг и лица.
Цветные очинил карандаши.
Одна беда —
кончается страница.
4—7 января.
Кузнечик
Маленький кузнечик цвета хаки
Мне отважно прыгнул на ладонь.
В летном шлеме, будто Коккинаки,
Или Бельмондо в своем ландо.
Отогрелся, подождал немного
И пошел, усами шевеля,
Словно Ливингстон в верховьях Конго:
Вот открытий полная земля!
Самоучка, маленький старатель
Без подсказок, лживых и пустых.
Милый, мы троюродные братья!
Может быть…
И след его простыл,
Растворился в запахах и звуках,
Чем богат июльский травостой…
Он еще расскажет своим внукам
О ладони,
теплой и простой.
20.01
Раскаяние
Сказал: «Ну, все», — и в дверь плечом,
Оставив недопитым кофе,
И стало зло и горячо
От половодья кислой крови.
Потом вернулся.
Утром рано.
И встал, сминая тонкий шелк,
Свою небритость проверяя
О сочный персик ее щек.
Новогодняя ночь.
Брошенные женщины
Брошенные женщины
В чем-то обезличены:
Годы приуменьшены,
Беды возвеличены.
Брошенные женщины,
Жертвы своей скромности.
Мастерицы печева,
Узницы скоромности.
Брошенные женщины
В массе одинаковы:
Трещины залечены,
Лакомы и лаковы.
Брошенные женщины,
Взгляды удивленные,
Ангелом помечены,
Дьяволом клейменные.
Брошенные женщины,
Мелкие в огромности.
В прошлом вспомнить нечего,
Только лишь подробности.
Брошенные женщины,
Жертвы паранойные,
Со слезой повенчаны,
Смехом коронованы.
Брошенные женщины,
Ищущие самочки.
В близости доверчивы
До потери самости.
Брошенные женщины,
Жадные без робости.
Этой человечины
Еще раз попробовать!..
Брошенные женщины,
Шерочки-машерочки,
Жизнью искалечены,
Но все те же девочки!
Брошенные женщины,
Все у них как водится:
Грешницы в бубенчиках
С сердцем богородицы.
12.01.
Зимнее утро
Вот погожим утром ранним
Да с ходьбы румянцем
Солнце кошкой аккуратной
Лапкой умывается.
Ночь в серебряной оплетке
Выпита до донышка.
Снегири на лапе елки —
Как котятки солнышка.
10.02
Ангел и черт
Как-то раз, вкусив небесной браги,
Что пьянит и в рот сама течет,
Завели спор белоснежный Ангел
И облезлый лысый старый черт.
Нет чтоб прошвырнуться по аллее,
Споря о достоинствах винца!
Ну, короче:
Кто из них полнее
Воплощает замысел Творца?
Первым слово взял Господний Ангел,
Обратив к восходу светлый лик.
Говорил он, в общем-то, не нагло,
Но напористо, как лучший ученик.
— Воплощаю Благо я с рожденья,
Я — источник света и тепла,
На весах незримых Провиденья
Больше я, —
И прочее бла-бла.
Улыбнувшись иронично, умно
Отвечал на это лысый черт:
— Ты — Благой.
Таким ты и задуман.
Но происхождение не в счет.
Ты забыл, кто Господу любезен:
Царский золотой иль стертый грош?
Грешник, кто раскаялся над бездной,
Иль невинный, кто и так хорош?
Так давай не будем препираться.
Провиденья мы с тобой лишь часть.
Я всегда имею шанс подняться.
Ну, а ты, дружище — низко пасть.
Январь, 30.
Язычник
Я — язычник.
В чаще непокорной
Отыщу заветную сосну,
Лягу в растопыренные корни
В теплый мох целебный —
и засну.
Я — язычник нового замеса.
У меня в кармане есть айпэд.
Но кому звонить из чащи леса?
Не фанатик я и не адепт.–
Двадцать первый век давно на рельсах:
Дальше, выше, прямо к облакам!
Вера — как костыль, чтоб опереться,
Меньше людям.
В большинстве — богам.
Я — язычник общего прихода,
Где кармин и охра, сурик, синь.
Тот приход — вся, целиком, природа.
Не работник я, а старший сын.
Я проснусь в преддверии заката,
Отдохнувший телом и душой,
Я сниму с щеки меньшого брата:
«Ну, бывайте, братцы! Ухожу.»
Вечереет.
Выхожу из леса
Медленно.
Мне торопиться лень.
Над рекой туманная завеса
Обещает завтра жаркий день.
16—24.01
Эпоха
Не могут понять варвар, скиф или гунн,
Как выглядит смена эпохи.
Лишь только тогда разбивают опоку,
Когда в ней застынет чугун.
08.01.
Воробей и голубь
Вчера в окно я подглядел,
Как воробей нес хлеба корку.
Бедняга взмок, пока летел.
Хлеб тяжеленный был и мокрый.
Он крыльями махал, махал,
И в клюве хлеб не удержал, —
Чай воробей, не кран подъемный!
Тут голубь, этакий нахал,
Хлеб — хвать!
И утащил под елку.
А воробей обшарил двор:
Две хлебных крошки вместо пира…
И я подумал:
кто здесь вор,
И кто, простите,
птица мира?
08.01.
Декабрь
Опять декабрь.
Мы мокнем под дождем.
Но ничего — мы биты и двужильны!
И не такое вместе пережили,
А уж декабрь мы вчих переживем!
Перчатки, шарф — ты с дождиком на «ты».
Ты при любой погоде будешь милой.
От года остается лишь обмылок,
Мне, как обычно, не до красоты.
Слышна повсюду звонкая капель.
В саду, как в половодье, все дорожки.
И с ясеня весь день летят сережки —
Решил, бедняга, что уже апрель.
Напомнив нам, каким был этот год,
Декабрь опять ступил на те же грабли.
Ты — не петух,
а год разверстых хлябей!
Привычки старика известны наперед…
16—24.01
Скрипач
Скрипач в подземном переходе
Сидит на стульчике складном,
Что у туристов есть в походе:
Каркас, прикрытый полотном.
Вокруг привычные старушки.
Петрушка, семечки и мед.
А он сидит, пьет чай из кружки
И ест с зубаткой бутерброд.
Рубашка мятая в полоску.
На голове — потертый фетр.
Он — свой, как говорится, в доску.
(От Станиславского привет.)
Он среди сырости и капель,
Как белкой спрятанный орех.
И отражает черный кафель
Его оптимистичный смех.
Окончив есть, шутить, смеяться,
Достал нестиранный платок
И вытер с интересом пальцы,
Губастый и подвижный рот.
Где жесты старого паяца?
Их нет!
Пружиною тугой
Он шляпу снял, затем поднялся,
Занес смычок над головой, —
И вдруг в безногого Ахава
Преобразился Моби Дик.
Что он играет, боже правый!
Что слышу я?
Не может быть!
Из «Бранденбургского концерта».
Вторая скрипка.
Где гобой.
Я вздрогнул.
Боже мой, ведь это,
Как из забытого конверта
Пахнет лавандою.
Тобой.
Засим последовала «Мурка»,
«Голицын» и «Лесоповал».
Испытывать такую муку
Я и в комфорте бы не стал.
И в звуках, простотою схожих
Сильней, чем схожие — просты,
С очередной волной прохожих
Иду.
И я его простил.
Простил ему ухватки фата,
Жир на руках и сальный смех
(В окоп летящая граната
Летит в тебя, а не во всех!),
Простил ему, что он навеки
Впечатан в русский наш лубок,
Что мы — с натяжкой, но коллеги
И что над нами общий бог,
Простил помятую рубаху,
Простил петрушечный почет…
За то, что он исполнил Баха?
Неправда!
Бах тут ни при чем.
Смех за спиной взорвался снова.
Я обернулся невзначай —
Он разливал в мирке медовом
По кружкам чай.
(Или не чай?)
Простил подземного паяца
За мелочь — истина проста:
Перед игрой он вытер пальцы,
Снял шляпу, скрипку взял
и встал.
4—5 января.
Чарли, ирландский терьер
Терьер ирландский — нравом генерал,
А взглядами — послушник, или инок.
Он никого к себе не подпускал,
Вот ранка на ноге и загноилась.
Натер ли как-то? Стукнул на бегу
Иль в честной получил собачьей драке?
В ирландскую впечатано башку:
Все стерпят Настоящие Собаки.
И счастьем было до недавних пор
Настигнуть кошек в мартовском проступке
И гнать их с наслажденьем через двор,
Чтоб вихрем шерсть кружилась в переулке.
Твой неподкупный простодушный взор
Нас заставлял за дело приниматься.
Мы не вели фривольный разговор
И тут же прекращали целоваться.
А в хитрости ты был большой мастак,
Тихоня и аскет, приличия витрина.
Следить за всеми в тридцати местах —
Ты не терьер.
Ирландское нейтрино!
Местоблюститель дома и семьи,
Хранитель пуританского уклада,
Тебя боялись доги, черт возьми,
Неистовый мохнатый Торквемада!
В природе милосердна смерть к зверям.
Она их гонит дальше в чащу леса.
Смерть на глазах людей — позор и срам,
Собачьей жизни тягостный довесок.
Мы все терялись, люди и коты,
Под взглядом и взыскующим, и строгим.
Ты так хотел небесной чистоты,
Что первым проложил туда дорогу.
Счастливая, завидная судьба!
Ты в доме был правителем из тени.
Намордник ты считал клеймом раба
И милостиво дозволял ошейник.
Я старый скептик.
Вера — атавизм.
Но чудится, что в небесах бездонных
Скажу я тихо:
— Чарли, отзовись! —
И мокрый нос уткнется мне в ладони.
2018
Щенок
Рычит щенок на нас из-за забора.
Старается, аж пробирает дрожь.
Глаза горят!
Да, видно, очень скоро
По-дружески к нему не подойдешь.
Он даже воробьев согнал с осины,
Бесстрашный и отчаянный щенок!
И только хвостик, все еще крысиный,
На всякий случай прячет между ног.
08.01.
Деревья
Здравствуйте, деревья! Как делишки?
Вас в убранстве снежном не узнать:
В блестках серебра, в толпе людишек
Мчится на рысях царёва знать.
Впереди сосна с осанкой статной
Нынче, откровенно говоря,
Я царицей звать тебя не стану,
Только фавориткой у царя.
Ветер ищет в кронах себе место.
И гуашь сменила акварель.
Словно спичку чиркнули в оркестре:
Красным — скрипки, альт, виолончель.
Красные стволы, как медь органа.
Весь регистр нижний, до басов.
В час назначенный орган тот окаянный
Проревет мне страшный трубный зов.
Задник весь в берез разводах серых.
Зимний эталон белил — не вы.
Будьте же немного милосердны,
Мне мазок оставьте синевы!
Луч закатный прыгнул с черной ели,
Мне зрачок хрустальный расцветил.
Милые, спасибо!
Я к постели
Возвращаюсь бодрый, полный сил.
31.01
Снегопад
Сыплет снег и сыплет в круге света
Монотонной шевелящейся стеной.
Третьи сутки, в тишине глухой, без ветра,
Как образчик бесконечности дурной.
И, как всякая дурная бесконечность,
Он имеет мысленный тупик.
Бестелесное, безОбразное Нечто,
Без клешни рак, лошадь без копыт.
Что она дурная — понимаю,
Сознаю: не воду пить с лица.
«Я другой такой страны не знаю».
…Господи, он сыплет без конца!..
02.01
После снегопада
Вчера был сильный снегопад,
Хотелось плакать.
Зима никак не вступит в такт,
То снег, то слякоть.
Теперь же снег летит пластом
С больничной крыши
И гонит воробьев за дом,
Домовых, рыжих.
И снег — как анекдот дурной.
Молвою битый.
И рак опять туда с клешней,
Где конь с копытом.
02.01
Снег
Как учитель, строгий, резкий
На окне ребятам
Чертит страшные отрезки
Циркулем рогатым.
Тихим утром на рассвете
Ляжет под забором,
Словно сторож дядя Федя,
Пьяненький и добрый.
06.02
Март и еще 11 месяцев
Памяти Самуила Яковлевича с любовью.
Кто выдумал, что месяц март — юнец?
Маршак?
Так он ведь с юга родом!
У них в Воронеже и жнец — в дуду игрец,
Забыл он: климат — это не погода.
Конец зимы?
Согласен.
Но конец
Любой — распад и савана покровы.
Попробуй-ка маршаковский малец
Осилить настоящие сугробы!
Когда завоет март в трубе — шалишь! —
Мне жалко путников, в особенности пеших.
Не зря в Армении март называют «гиж»,
Что в переводе значит «сумасшедший».
Нет, брат, «марток — поддень еще порток»,
Да не забудь про теплую рубашку.
Но чтоб малец испытывал восторг?
Маршак не ведал.
Это барабашка!
Так хочется назвать весны приход?
Тогда — апрель.
Не буду я аскетом.
(Но не забудь апрельский снег и лед,
На день Победы майский ледоход
И холода черемухины летом).
Тут есть и дополнительный резон.
Забыли, братцы?
Климат — не погода.
У нас ведь отопительный сезон —
Как минимум
(как минимум!)
Полгода.
Короче.
Климат наш той сказке вопреки
Диктует год делить на половины:
Зима, где царствуют одни мужчины,
Подростки, мужики и старики,
И лето, женские обличья и дары:
Красавицы и золотые руки,
Кормилицы оравы детворы,
Хозяйки Медной и любой другой горы,
Юницы самой ангельской поры
И, безусловно, мудрые старухи.
И паритет да будет соблюден!
Здесь все, как в жизни, а не так, как в сказке.
Кто знанием таким вооружен,
Тот Маршака читает без опаски!
08.01.
Если бы
1.
Если б ноги по дороге
Без меня ходили,
То меня бы от прогулки
Враз освободили.
Погуляли без народу,
Никуда не делись бы,
И обратно за работу
К своему владельцу.
Если б руки, две подруги,
Под руку гуляли,
Ночью в тихом переулке,
Кошек бы пугали.
Опоздают на минутку,
Я б ворчал немного,
Потому что добрый жутко,
С виду только строгий.
И была бы голова
На трех кнопочках,
И висела бы едва
На веревочке,
То в хорошую погоду
Без мотора, без руля,
Проходила б повороты,
Лишь ушами шевеля.
А потом назад вернется
И на кнопки пристегнется.
Сердце и подобный хлам
Я запрятал бы в чулан
Пусть лежит, валяется,
Не тужит, не старится.
Было б у меня тогда
Расчленение труда.
Я лежал бы на печи
Или не лежанке,
Ел бы с медом калачи,
С молоком баранки.
Наступила благодать —
Все они ушли гулять.
2.
Только хочется играть,
Вволю побеситься,
Прыгать, бегать и скакать,
Взад-вперед носиться.
А еще моя мечта
(Вы поймете сами):
Выбрать тихие места
И махать руками.
И в конце концов потом
Прокатиться колесом.
Как же быть мне, что же делать,
Выражаясь образно,
Если собственное тело
По частям разобрано?
Ой, забыл, что подарить
В праздник милой маме.
Приготовить или сшить?
Смастерить или купить?
Ничего мне не решить.
Поищу в чулане.
1—10.02
Качели
Я, Андрюха и Емеля
Покачались на качелях.
Мы качались, мы висели,
Мы смеялись и шумели,
Хохотали и кричали,
А потом совсем устали.
Нас качели укачали.
Нас качули укачели.
Что случилось, в самом деле?
Закружилась голова,
Мысли
И обычные слова
Пере-каче-ваются. (Пере-путы-ваются).
Первым встал силач Андрюха.
Смотрим — это Качеюха!
Покачнулся, покачался,
И качаясь во весь рост,
Задом качеоборот (наоборот).
А за встает Емеля,
Настоящий Качееля!
Словно страшный осьминог,
Качерук и каченог.
Качевой (головой) слегка качая,
Со слоновьей грацией,
Влез, дорог не разбирая,
Прямо в качекацию (акацию).
И последним я поднялся.
Каченулся (покачнулся), качержался (удержался),
Качелюсь (тороплюсь) дойти скорее
Качедеть (посидеть) в тени качерьев (деревьев).
Каччеюхе (Андрюхе), Качееле (Емеле)
Калечу (Кричу) я про качели:
— Это просто качерда (ерунда)!
Пусть я буду качетрус (трус),
Качещаю (обещаю), качнусь (клянусь),
Что не сяду на качели
Качечто и качегда!
Тьфу, напутал. Не беда.
Я не сяду на качели
Ни за что и
ни-
ког-
да!
01.02
Танк на прогулке
И серьезный, и усталый
По аллее шел щенок.
Он пыхтел и громко лаял
И старался со всех ног.
Шутка?
Нет. Какие шутки
С грузом бегать на прогулку!
Что за груз?
Давай вдвоем
Досконально разберем.
Пара умных черных глаз —
это раз.
Уши, морда, голова —
это два.
А еще четыре лапы,
Мокрый нос и хвост лохматый.
Сколько ж это?
Как же так?
Это не щенок, а танк!
Сколько было?
Сколько стало?
Надо начинать сначала.
Среди елок и берез
По аллее по осеней
Танк пыхтел, как паровоз,
И на танке был ошейник,
Карабин и поводок,
Красной кожи ремешок.
А конец у поводка —
У Василия-Васька.
Танк и лает, и рычит,
И назад бросается:
На ходу Василий спит,
Вот танк и старается!
Знает танк наверняка,
(Он ведь очень умный),
Что в кармане у Васька
Булочка с изюмом!
Верный танк в конце прошулки
Получил кусочек булки.
А обратно по аллее,
Чтобы было веселее
Закадычные дружки
Мчатся наперегонки.
12.01.
Алюминий, железо и свинец
Ворожила цыганка на дочь и на первенца-сына,
Пока спал муж ее, натрудившийся за день кузнец.
Три металла — за сына, из самых простых: алюминий
Веселый, да строгую сталь, да веселый свинец.
II
И за дочку цыганка деревья окрест попросила,
Чтоб в беде до конца не оставили дочку одну:
Молодую березку в кудрях, да плаксу-осину
Да красавицу статную с телом медовым — сосну.
III
Черной жабой скакала она, черной птицей кружила
Влезла в сумрачный подпол змеиным клубком,
Дотянулась до жилы земли, и покорная жила
Отцедилась невиданным в мире людей молоком.
IV
Вот конец ворожбе. Обе чаши полны. Она свечку задула.
И пурпурным в полнеба огнем загорелся восток.
Только острым ножом второпях по руке полоснула,
Не заметив, как кровь замутила таинственный сок.
V
Ей осталось, к порогу дойдя, обернуться спиною
И пролить обе чарки, не глядя, движеньем простыми.
Присмотрелась она: одна чарка с прозрачной слезою,
А вторую окутал густой и удушливый дым.
VI
«Бал-зе-Буб! Ворожба же была без единой помарки!
Так приму на себя то, что наколдовала рука!» —
И цыганка, вздохнув, осушила подряд обе чарки.
Показалось ей, в первой нектар. А вторая, как деготь, горька.
VII
Годы мчатся быстрей, чем язык у базарной торговки.
Не успеешь моргнуть, а уже не догонишь, шалишь.
Сын гитарной струной, да чернявый, да ладный, да ловкий,
Ну, а дочка тонка и стройна, как озерный камыш.
VIII
Так и выросли дети. А дети — родителям веха.
Позабыла цыганка давно неудачную ту ворожбу.
Только лишь иногда, средь чужого веселья и смеха,
Словно крестик, две жилки вспухают на матовом лбу.
IX
Кем им быть — не велись пустозвонные разговоры.
У цыган ведь известна судьба на всю жизнь наперед:
Парню — то прямиком в конокрады, ушкуйники, воры,
Ну, а девке — в гадалки, смущать деревенский народ.
…………………………………………………………………………
X
А в колодцах вода стала красной, как будто от крови,
Третий год как случился великий земли недород,
Принесли двухголовых телят одновременно коровы,
И звезда троерогая застила весь небосвод.
XI
А когда конокрады табун лошадей деревенских украли,
И, как сговорясь, бабы стали мертвых младенцев рожать,
Встрепенулся народ. Бабы взвыли. Мужики осерчали,
Стали думу гадать, стали думушку соображать.
XII
Три охотничьих схрона, засады по хоженым тропам,
Как на зверя, но зверь — он же все-таки свой.
Тати в волость соседнюю вплавь по болотам да топям,
Там вожак и утоп. А цыган — он живуч. Тут я взяли его.
XIII
Вот пошли через лес по дороге в деревню родную,
Повстречали цыганку, что пела чавелы свои.
Вот ужо повезло нам! Хватайте, робяты, колдунью!
Ну, мешок да веревка, а дальше — зови не зови.
XIV
Долго били. В деревне серьезней не сыщешь работы.
Как устали, то сели в тенечке охолонуть.
И доставить вражину в деревню, четному народу.
Как решит, так и будет. Нам нечего жилы тянуть.
XV
Привели их домой и оставили на ночь в овине.
А колдунья всю ночь провела головою в мешке.
Утром вышла народа обозленная половина,
Только малые детки остались да ветхие старики.
XVI
Вышел дед с бородой, как морозом прихваченный ясень.
«Все мы дети христовы», — сказал и подернул штаны, —
«Божий мир вокруг нас так чудесно прекрасен,
Что негоже нам душу чернить кровью слуг сатаны!
XVII
Бойтесь божьего гнева — как пылинку снесет, только дунет!
Нам же жить по законам его, в смиреньи одном да в чести.
Вот колдунья. Гляди — хватит силы прикончить колдунью?
Значит, грех на тебе. И тот грех тебе дальше нести.»
XVIII
Тут цыган посерел, как песок, смерти краше.
Очень жить уж хотел.
(А колдунья все в том же мешке)
Он задал ей сначала хорошей березовой каши
И к осине потом привязал, той, что невдалеке.
XIX
Гомонила толпа, бушевала, но только отчасти
Пожевал дед губами и молвил с хитринкой в глазах:
«Отпустите его, он теперь никому не опасен.
Вижу, смерть скалит зубы, как пес у него на плечах».
XX
Подивились кругом, как спокоен он стал и стал истов.
Знать, души его вышел положенный срок.
Старый дед тут как тут — в руки дал ему факел смолистый.
Подошел он к колдунье и снял напоследок мешок.
XXI
Кинул факел в дрова, почерневший от черного дела,
Онемев в один миг, и все силился что-то сказать.
А она все молчала и только глядела, глядела.
Так в молчаньи о чем-то кричали друг другу глаза.
XXII
Выл всю ночь шалый ветер на страшном на том пепелище.
Он затих, лишь найдя прядь смолистых волос.
А цыган — вот змея! —
оборвал на ремни голенища,
Задушил часового и в плавни гадюкой уполз.
…
XXIII
Постарела цыганка.
Да кто ж молодеет с годами?
Пусть твой шаг невесом и пусть сердце в груди не шалит.
Средь людей повелось так, началом назначив Адама.
Но иначе дела обстоят у потомков Лилит.
XXIV
На базаре цыганка услышала страшную новость,
Как колдунью сожгли — злоязычна людская молва!
Лишь повис поперек лба заправленный за ухо волос,
Когда шла и споткнулась, услышав дурные слова.
XXV
И оставив горшки, заспешила цыганка с базара.
День воскресный, торговый. И вон где Ярилы ладья!
Только дома она старику ничего не сказала,
Все сидела, на те злополучные чаши глядя.
XXVI
И она дождалась, как охотник, заветного стука,
Лишь сдержала от сердца идущий рыдающий стон.
Ворожба ворожее не радость, а смертная мука,
Знать: тобой исполняется древний и страшный Закон.
XXVII
«Это он». — «Открывай же скорей, моя матерь!! —
«Это он». — «Я скитался, не ел и не пил много дней.
Постели же на стол свою белоснежную скатерть
И тащи все, что есть.
Да горючей воды не жалей».
XXVIII
Она сделала все, как просил.
Принесла угощенья
И бутыль мутноватую огненного первача.
Только вышла из горницы, якобы из уваженья,
А на деле чтоб скрыть торжествующий пламень в очах.
XXIX
Приподняв занавеску, украдкой она посмотрела:
На столе только кости.
И тихо мерцает свеча.
На диване лежит утомленное грузное тело
И отброшена в угол пустая бутыль первача.
XXX
И ее ворожба претворилась в неслыханном чуде,
Будто тут же глотнула живой чудотворной воды:
Вновь девичий румянец и рвут платье острые груди,
Словно дочь ее смотрит сквозь черный удушливый дым.
XXXI
Входит в горницу, отягощенная грузом неженским.
Руки действуют слаженно, словно не две, а одна.
Силою снова полны, без движений поспешных и резких,
Будто нет никого во всем мире —
лишь он и она.
XXXII
Сталью тонкой стянула колени ему и запястья,
Алюминия крест, где все писано наоборот,
Протолкнула ему в заскорузлые жирные пальцы
И свинцом залепила губастый трясущийся рот.
XXXIII
Как ужаленный, старый цыган со своей половины
Прибежал, слыша выстрел ружейный, а следом — второй.
Что он видит?
Жена или дочь рядом сыном,
Неживые.
Тогда он поник своей белоснежной главой.
XXXIV
До сих пор эта тайна жива и никем не раскрыта.
И судачат цыгане, собравшись на сход каждый год:
Милосерден Господь —
Он вернул старику его сына.
А жена или дочь — обе бабы.
Пусть плачется черт!