Оглавление

.

Рассказ мой предназначен вам,

По множеству причин,

Мужчинам зрелым и юнцам —

Подобию мужчин.

Глава I

Героизм разлит в эфире

Мистер Хангертон, отец моей ненаглядной Глэдис, клянусь, был самым бестактным типом во всей Вселенной! Он был страшно похож нa едва оперившегося, всклокоченного, растрёпанного какаду, по глупости вывалившегося из гнезда, и хотя в сущности своей так и остался существом добронравным, но занятым исключительно собственной персоной. Если было что-то способное унести меня подальше от Глэдис, так это было только явление рядом со мной дурака-тестя. Я на самом деле уверен, что мои визиты в «Чеснут» по три раза в неделю этот осёл относил на мою детскую наивность и удовольствие покайфовать в одной кампании с ним и насладиться его бесценными разглагольствованиями о биметаллизме — теме, в которой он считал себя общепризнанным знатоком и гуру.

Этим вечером в течение часа или двух, я выслушивал его монотонное чириканье, посвящённое девальвации валют и оскудеванию монетарных потоков в торговле, снижению курса серебра на бирже, катастрофическому обрушению рупии, и установлению стандартов денежного обмена.

— Ну и вообразите, — пискляво повизгивал он, — что вдруг, бац, если этим дурням потребуется, вынь да положь, выплатить все долги в мире! И что тогда вы изволите делать при подобной катастрофической катавасии?

Я сразу сдался и признал, что при подобном раскладе я сразу буду банкротом, буду разорён в пух и прах, но мой ответ так не понравился мистеру Харгентону, что он подскочил на своём кресле и как следователь уголовной полиции, стал допрашивать и отчитывать меня за моё преступное легкомыслие, эту непреодолимую баррикаду на пути обсудить со мной по-настоящему мировые проблемы, и наконец, выйдя из себя, хлопнув дверью, убежал в гардеробную переодеваться в ангельский хитон к предстоящему масонскому камланию.

Фу, напоследок я наконец-то остался наедине с Глэдис, и понял, что фатальный миг настал! Весь этот вечер я чувствовал себя солдатом, сжавшимся в окопе в ожидании сигнала к атаке и испытывающим в своей душе то жуткое отчаянье смерти и краха, то дикую, ни на чём не основанную надежду.

Глэдис заняла наиболее выгрышную позицию у самого окна, и её прекрасный, тонкий, аристократический профиль аппетитно запечатлился на фоне бархатной малиновой занавески. Как она была прекрасна! Но и как далека! Мы были просто друзьями, просто хорошими товарищами; и мне пока что ни за какие коврижки не удавалось извлечь её из того круга общения, где я мог продолжать бесконечно поддерживать те кисло-сладкие отношения, какие обычно наблюдаются между парнями — папарацци из «Дейли-Газетт», пресные, до омерзения добрые унисекс-отношения, не знакомые с обычными половыми различиями.

Инстинктивно я противлюсь, когда женщина берёт в руки бразды правления и начинает держаться с представителем сильного пола слишком уж развязно. Но тут всё равно виноват мужчина, и за это его никогда не следует топить в незаслуженных комплиментах.

Если между мужчиной и женщиной пробегает искра истинного чувства, лучшим гарниром к этому блюду служит подобающая скромность, известная предусмотрительность — древнее наследство приснопамятных времён, когда спаривание и смерть дружно шагали по дорогам жизни рука об руку.

Не пристальный, дерзкий взгляд, а потупленный взор, не крик и бойкость ответов, а кроткий лепет и срывающийся от волнения голосок, скромно опущенная долу головка — вот тайные знаки истинной страсти. Как ни странно, хотя я был страшно молод, уже тогда я понимал это, как дважды два. Откуда во мне взялось знание этих таинств, я не знаю, но думаю, мои предки передали мне свои секреты и языком этих знаний были древние инстинкты неандертальца.

Гледис была наделена всеми качествами, делающими женщину женщиной. Кое-кто осуждал её холодноватость и жестковатость, но я почитал такие мнения лживым трешем.

Нежная бронзовая кожа, прелестная, как у всех восточных девушек, волосы, как вороное крыло, огромные глаза с лёгкой паволокой, полные, прекрасных форм губки — могли ли быть свидетельства более страстной натуры? Но я вынужден был с грустью констатировать, что до сих пор, несмотря на все мои попытки, мне не удавалось завоевать её большое сердце. Но чур меня! Довольно тумана неизвестности! Будь, что будет! Сегодня вечером ей придётся дать ответ! Ясное «Нет» для меня будет лучшим ответом, чем все эти туманные, ничего не стоящие полунамёки и лживый пиетет в сторону втайне презираемого младшего братика.

Такие мысли скитались у меня в голове, и я уже был готов взорвать затянувшееся неловкое молчание, как вдруг ощутил на себе испытующий взгляд бездонных тёмных глаз и осознал, что она улыбается мне иронической улыбкой, с лёгкой укоризной покачивая прекрасной головкой.

— Нэд, возможно я ошибаюсь, но мне кажется, что вы изготовились сделать мне предложение. Не стоит так спешить! У нас и так всё хорошо!

Инстинктивно я устремился занять позицию поближе к ней.

— И как вы догадались?

Удивлению моему не было предела.

— Где вы видели женщину, не чувствовавшую этого заранее? Вы всерьёз считаете, что способны застать женщину врасплох? О, Нэд! Мне всегда было так легко и хорошо с вами! Не надо ничего менять! Не стоит портить традиции нашей верной дружбы! Это не дело, что вы, молодой, красивый мужчина, так мало цените возможность просто непринуждённо сидеть рядом с юной женщиной, пользуясь неповторимым счастьем вести с ней светскую беседу.

Я смешался.

— Что вы, Глэдис, право же, я не знаю… Знаете ли… Вот в чём тут дело… Вести непринуждённый разговор я множество раз имел возможность, ну, скажем, с директором железнодорожной станции… — не знаю, откуда на наши бедные головы так некстати свалился этот дурацкий директор, но однако… это высокопоставленное лицо развело и заслонило нас друг от друга, а потом и вовсе рассмешило нас обоих, — Глэдис, знай, я не ловец мелкой рыбы в железнодорожном пруду, мне надо много больше! Мне нужно всё! Если бы вы знали, как давно я мечтаю обнять вас, чтобы ваша милая головка прижалась к моей груди! О, Глэдис, я так хочу…

Осознав, что я не шучу и тут же намерен привести своё намерение в действие, Глэдил быстренько вспорхнула со своего кресла.

Она топнула ножкой.

— Нэд, кто научил вас портить всё так пошло? Как всё ясно и хорошо в мире, пока не происходят такие казусы! Неужто вы не способны держать себя в руках?

— Вы так топаете ножкой, как будто я это придумал первый в мире! Разве это не свойственно человеческой природе? Это язык любви! На нём говорят все люди планеты Земля!

— Да, бывает, что любовь взаимна! Но бывает и по-другому! Считайте, что мне не подфартило со счастьем изведать это славное чувство! Эта мысль вас освежит!

— Не может быть! Вам, с вашей красотой, с вашим добрым сердцем!.. Глэдис, да вы просто созданы для любви! Вам всегото и нужно, что полюбить полюбить!

— Остаётся ждать, когда любовь рухнет мне на голову!

— Гдэдис, но отчего бы вам не полюбить меня? Что мешает вам сделать это? Я урод, нищий, или есть иные недостатки?

Тут Глэдис, видимо, осознав, что погорячилась, как будто смягчила обороты. Её рука поплыла к моему лицу (о, сколько природной женственности и ласкового снисхождения было в этом жесте) и отвела назад мою голову. Вслед з этим она, очень грустно улыбнувшись, глянула мне в лицо.

— Нет, тут дело в другом! — вслед чуть томно сказала она, — Нет, вы по своей природе не обычный тщеславный мальчишка, посему, признаю, что дело тут не в том. Всё гораздо глубже!

— Мой характер?

С видом пифии она сурово кивнула.

— Как я могу исправить это? Сядьте и скажите, что мне делать! Нет… по-настоящему… я только прошу вас присесть на минутку!

Она посмотрела мне в глаза таким взором, как будто удивлялась моей прирождённой лживости, и её сомнение в эти мгновения было для меня дороже любого доверия. Как нелепо всё это может выглядеть, положенное теперь на белую, холодную бумагу! Впрочем, может, я комплексую? Хотя ничто не предвещало доброй развязки, Глэдис покорно упала в кресло.

— Скажите, что вам не нравится во мне?

— Я люблю другого человека!

Пришёл мой черёд дико подпрыгнуть на месте.

— Он пока ещё не существует, — почти пропела она, с улыбкой приближая своё лицо к моему, — И вместе с тем существует, как бесплотный, небесный идеал! Пока что мне не удалось встретить такого!

— Чем чёрт не шутит! Расскажите мне всё о нём! Как он выглядит?

— О-у, он, кажется, очень похож на вас!

— Как сладко слышать такое! А вот мне по сравнению с ним чего не хватает? Только одно слово — трезвенник, вегетарианец, аэронавт, теософ, супермен, нумизмат? Я буду кем угодно, если вы скажете мне, что вы хотите, Глэдис!

Она захохотала, удивлённая пластилиновой эластичностью моего характера.

— Ладно, но во-первых, моему идеалу и в голову не пришло бы говорить так! — сказала она, — Он представляется мне очень цельной, твёрдой, почти стальной натурой, не имеющей склонности потакать слабостям и прогибаться перед дурацкими женскими капризами! Но что гораздо серьёзнее и важнее — он человек действия, человек чести, готовый, если надо, не мигая взглянуть в глаза смерти, это человек великих замыслов и свершений, опытный и серьёзный, человек великой судьбы. Мне он нравится не столько сам по себе, сколько его мировая слава, слепящий свет которой падает частично и на меня! Как тут не вспомнить Ричарда Бертона. Его биографию, как вы знаете, написала его жена, и по ней видно, за что она так любила его! А мемуары леди Стенли! Помните её книгу, посвященную её мужу, вернее её последнюю главу? Вот каким должен быть настоящий мужчина, если хочет, чтобы его любила настоящая женщина! Вот любовь, которая возносит, не умаляя, и весь мир тогда лежит у ног той, которая вдохновляет его на великие свершения!

Глэдис, ярко озарённая огнём своего вдохновения, в эту минуту была так прекрасна, что я чуть не разрушил возвышенный строй нашей беседы. Я едва сдержал свои инстинкты и сумел кое-как продолжить спор.

— Ну, не всем ведь дано быть Бертоном и Стенли! — как бы засомневался я, — Да и не всем представляются такие возможности! Я, сколь ни жаждал, таких возможностей пока что не удосужился! Но представься мне такая возможность, я бы ей тотчас воспользовался!

— Ну, во-первых, такие возможности по-настоящему лежат на каждом углу! В том-то и суть моего идеала, что он сам рыщет в поисках подвигов! Ничто его не может остановить на пути к цели! Он жадно стремиться к своей мечте! Я такого пока что не встречала в жизни, но надеюсь, что в каком-нибудь заповедном уголке планеты он есть! Он прямо стоит передо мной, как живой! Голова — два уха! Человек — это звучит гордо! Человек — сам кузнец своей славы! Мужчина рождён совершать неслыханные подвиги, а женщина появилась на свет для того, чтобы вознаграждать своего супермена любовью. Вы знаете про французика, которому ударило в голову подняться на воздушном шаре? Утром разразился дикий шторм, но этот первооткрыватель так дорожил силой своего слова, что отказался отложить вылет. Его за считанные часы занесло к какую-то Тьмутаракань в России, за полторы тысячи километров от любого жилья! Там он и рухнул на землю посреди тайги, снегов и медведей! Смельчак, так смельчак! Нечего сказать! Вот о каком герое я мечтаю! Представьте же женщину, которой повезло полюбить такое чудо! Вы думаете, ему не завидует основная масса двуногих? Я тоже хочу, чтобы мне все до смерти завидовали, что у меня муж — супермен и герой!

— Глэдис! Ради вас я готов и не на такое! Горы сверну!

— Ради меня одной? Нет, это не дело! На такое надо идти не ради меня или кого-то, а потому, что вы не можете по-другому, потому что вы воспитаны в духе рыцарства, потому что вы с колыбели — настоящий мужчина, и иного удела просто не знаете! Вот недавно вы накропали статейку, где рассказали о взрыве в угольной шахте Вигана. Вам не пришло в голову спуститься в шахту лично, проникнуть туда самому? Почему бы вам не спасти хоть кого-то из тех, кто задыхался от угарного газа?

— Пришло! Спускался!

— Я от вас ничего подобного не слышала!

— Разве в этом есть что-то исключительное?

— Я была совершенно не в курсе! — наконец Глэдис посмотрела на меня, кажется с неким интересом, — Что ж, весьма смело!

— Тут другого нам ничего не остаётся! Хочешь написать хороший очерк — полезай в шахту! Надо самому иной раз видеть всё!

— Какой прозаичный мотив! Вы парой слов способны убить все романтические иллюзии! Но, честно говоря, невзирая на ваши мотивы, я рада за вас! Рада, что вы спускались под землю и были в шахте!

Я не мог не впиться поцелуем в протянутую мне ручку. О, сколько достоинства было в этом естественном движении, полном грации! Пальчики оближешь!

— Кажется, вы не прочь счесть меня дурой набитой с девичьими тараканами в голове! Но мои мечты для меня реальнее самой жизни, и даже если я захочу, я всё равно не смогу не следовать им! Если я буду замужем, то только за значительным человеком!

— Почему бы и нет? — закричал я, — Такие женщины, как вы, должны поднимать дух мужчин и вдохновлять их на свершения! Дайте мне шанс, и увидите, как я воспользуюсь им! Потом, как вы говорите, что человек сам творец своей судьбы, и не надо ждать подарков от фортуны… Посмотрите на Клайва! Простой клерк, и им покорена Индия! Теперь слово Джорджа! Я ещё переверну земной шар!

— Кверх ногами?

Эмоциональная вспышка буйного ирландского темперамента рассмешила её.

— Почему нет? У вас есть всё, что должно быть у настоящего мужчины! Молодость, здоровье, сила, образование, энергия! Мне было грустно слушать начало ваших речей! И сейчас я очень рада, что пробудила в вас такие мысли!

— А что если я…

Её дражайшая ручка, словно мягкий тёплый вельвет, нежно прикрыла мои губы.

— Ни слова вдогонку, сэр! Вы, как мне кажется, уже опоздали не менее, чем на полчаса в офис своей редакции! Я просто не решалась напомнить вам об этом! Но когда-нибудь, в лучшие времена, когда, без всяких сомнений, вы сможете отвоевать себе место под Солнцем, мы ещё наговоримся вволю о наших дерзаниях и мечтах!

Вот почему я был так счастлив, когда этим холодным ноябрьским вечером, воспаряя в ауре счастливых видений, догонял последний трамвай, идущий в Кембервел и повторял раз за разом, что даже если мне удасться разбить весь лоб в неустанных поисках великих деяний, которые единственно могут быть достойны моей прекрасной дамы, я пойду на всё. Но тогда никто, и в том числе я даже не представлял, к чему приведут мои поиски, и какие невиданные формы примет это божественное деяние и какими непредсказуемыми путями Провидение поведёт меня к нему.

После всего сказанного в этой. по видимости, странной и совершенно излишней для всего повествования главе, мой читатель почти наверняка возмутится, но мне придётся убедить его, что без этой легкомысленной главы не было бы и всего последующего высокоумного повествования, ибо кого, как не человека, способного ради великой любви кардинально порвать со всеми своими социальными связями и привычным окружением, человека, уверившегося в фантом, что он — главный творец своей судьбы, можно послать на любой, пусть даже самый безумный подвиг, заставить, не известив никого в известность, броситься наугад, сломя голову в пучину окутанной туманом неизвестности, бездну невиданных приключений в загадочной стране, и к каким последствиям всё это может привести.

Вы только попытайтесь вообразить, как мне, пятой кошачьей ноге в «Дейли Газетт», дался тот вечер в редакции, где в моей голове зрело и приобретало всё более кристальные очертания титаническое решение наконец определиться с подвигом, которым я попытаюсь завоевать железное сердце Глэдис и попутно сней — весь мир. На второй план отошли размышления, что могло заставить общепризнанно доброе сердце женщины послать здорового, здавомысленного мужчину в неведомые дебри какой-нибудь страны людоедов, рискнуть его бесценной жизнью ради своего возвышения? Что это было: крайний эгоизм, месть, врождённая жестокость? Тогда в моей голове не звучали подобные вопросы, ибо то, чем грешит здравая зрелость, трудно найти в пламенеющей, верящей всему и пылкой двадцатитрёхлетней юности, впервые ощутившей жаркое пламя первой любви.

Глава II

«Попытайте удачу вместе с профессором Челленджером!»

Как мне всегда нравился наш Мак Айдл, ворчливый, старый, рыжебородый редактор свежих новостей! Я имел все основания полагать, что он с симпатией относится ко мне — хорошему, исполнительному, юному корреспонденту. Конечно, нашим истинным боссом был сам великолепный Бомонт, но он обретался в разреженной до состояния космоса атмосфере Олимпийских отрогов, откуда в бинокль видны только мировые финасовые крахи или низвержения в буздну всяких государств и кабинетов министров. Временами он дефилировал пред нами, следуя в свой огромный кабинет, заваленный всякой рухлядью, с видом человека, навсегда оторвавшегося от грязной, бренной действительности, эдакий тучный ангел, с уставившимся в одну точку стеклянным взором и мыслями, заблудившимися около Персидского залива или Бэб-Эль-Мандеба. Для нас Бомонт оставался незыблемой, недосягаемой скалой, возвышающейся над просторами бурного моря, а все дела нам поневоле приходилось вести с Мак Айдлом, его верной правой рукой.

Как толькоя вошёл в редакцию, старикан кивком приветствовал. Его очки поехали на лысину.

— Хорошо, мистер Мэлоун, что вы заглянули ко мне! Судя по тому, что о вас слышно, вы не торчите на месте и делаете определённые успехи! — приветствовал он меня со своим непередаваемым шотландским акцентом.

Я поблагодарил.

— Очерк о взрыве в шахте, точно так же как и ваша корреспонденция о пожаре в Саундверке — оба великолепны! У вас есть всё для того, чтобы стать просто королём папарацци! По какому поводу вы явились повидать меня?

— Просить об одолжении!

Он стал испуганно озираться, и его крысиные глазки забегали по сторонам, тщательно избегая моей персоны.

— Дру-ду-ду! — наконец прекратил отдуваться он, — И что это такое? В чём дело?

— Как вы полагаете, сэр, не будет ли уместным послать меня с каким-нибудь заданием от нашей газеты куда подальше? Я буду стараться прыгнуть выше головы, чтобы получше выполнить задание, и уверен, что доставляю вам очень интересный материал!

— Какого сорта поручение вы бы хотели, мистер Мэлоун?

— Неплохо было было любое, лишь бы оно было сопряжено с опасностями и приключениями! Я хочу хорошенько себя испытать! Я не подведу реакцию, не бойтесь! Чем больше трудностей окажется на моём пути, тем лучше, мне кажется, испытания очень закаляют человвека!

— Я к сожалению до того не замечал за вами таланта самоубийцы! Но, похоже, момент настал?

— Нет, я люблю жизнь, но ещё меньше хочу провести её впустую! Жизнь надо прожить так, чтобы!

— Дорогой мистер Мэлоун (он стал лучиться каким-то ядовито-сладким свечением) — у вас кажется, смертельныый приступ звёздной болезни? Хорошие времена все канули в лету, не так ли? Все эти экспедиции очень сложны в организации и к тому же стоят кучу денег, в нынешние времена они едва ли способны оправдать себя! И такие задания. как правило, даются звёздам первой величины, человеку известному и даже знаменитому, с которым публика, как говорится, на «ты»! Посмотрите на глобус! Там почти уже совершенно нет белых пятен! Вы удивляете меня, сударь! Я мирно сижу в своём кабинете, а вы врываетесь ко мне с горящими безумием глазами, хватаете меня за грудки и требуете себе в полдник опасных путешествий и романтических приключений, полётов, так сказать, с дикими гусями и крокодилами. А… Нет… Постойте… Послушайте… — прервал он задумчивость и плотоядно улыбнулся, — Кстати… Про белые пятна я сказал весьма кстати… Кажется, я кое-что вспомнил!.. А что, если мы вместе с вами выведем на чистую воду одного наглого шарлатана, эдакого провинциального бонвивана, эдакова английского барона Мюнхаузена и выставим его на посмешище публики? А? Каково? Хотите поучаствовать в разоблачении афериста и его лжи? На вашей карьере это сказалось бы очень неплохо! Как вам моя идея?

— Всё, что угодно, когда угодно, куда угодно, я согласен на всё!

Мак Ардл замер, как палочник на ветке и на несколько минут словно отсутствовал, с головой погрузившись в размышления.

— Я знаю одного чудака, — вернулся он наконец на Землю, — с которым вам будет невероятно прикольно побеседовать, если вам вообще в принципе удасться это сделать и взять у него интервью. Впрочем, можно надеяться на ваш явный талант раполагать к себе людей. Не понимаю, в чём тут фишка, то ли вы просто хороший, симпатичный, воспитанный человек, то ли в вас гнездиться тайный животный магнетизм, а может быть виной ваша природная жизнерадостность — но факт, что есть — то есть, я сам испытывал на себе притягательность вашей натуры!

— Премного благодарен вам, сэр!

— Итак, почему бы вам не попытать удачи с профессором Челленджером из Энмор-Парка?

Я потерял дар речи, не зная что сказать.

— Челленджер? — завопил я, — Профессор Челленджер, знаменитый наа весь мир зоолог? Случайно это не тот самый тип, который проломил череп Бланделлу из «Телеграф»?

Редактор «Свежих Новостей» глумливо ухмыльнулся..

— Да вы похоже струхнули? Что, на такое приключение вас уже не тянет? А распространялись, что готовы на всё? Льды, пучины, обвалы… Итак, вы на попятную…

— Нет, отчего же? Всё бывает в бизнесе, сэр! — смиренно заикнулся я.

— В точку! Я вас успокою… Почти наверняка ему не удаётся всё время поддерживать в себе такое крайне экзальтированное состояние, и вы можете случайно застать его отнюдь не в качестве мрачного убийцы с одним глазом и окровавленным тесаком, а в виде трогательного ангела с белыми крыльями, чего я вам, собственно говоря, и желаю! Бланделл никогда не обладал талантом барометра, и нигде не мог почуять обстановку, в результате чего попал к Челленджеру в самый, надо признать, неподходящий момент. А тот не совладал со своими звериными инстинктами и поступил с Бланделлом в соответствии со своими уникальными представлениями о добре и зле! Но вы можете оказаться удачливее своего конкурента, и вам просто сломают ногу в нескольких местах! Вас может спасти только ваша неистребимая детская тактичность! Ваша непосредственность! Звери такое любят! Она способна вырвать слезу умиления даже из глаз бронзовой статуи! Ну, и если вам повезёт, газета уж точно не останется в долгу и высоко оценит предоставленный вами материал!

— Об этом Челленджере мне ровным счётом почти ничего не известно! — честно ляпнул я, — Ну, кроме газетной уголовной хроники, на протяжении месяцев подробно рассказывавшей о ходе судебного процесса с обвинением его Бланделлом!

— У меня, мистер Мэлоун, кое-что на него наберётся! Раньше он уже попадался мне на глаза, и я интересовался этим странным субъектом!.. — он стал доставать пачку листков из ящика стола, — Здесь основные выжимки… Позвольте доложить вам, что мне известно… Итак… «Челленджер, Джордж Эдвард. Родился: Ларгс, 1863. Так-с… Образование: Академия в Ларгсе; Эдинбургский Университет. Британский Музей, Ассистент, 1892. Ассистент Хранителя Музея Антропологии, 1893. Уволен после обмена ядовитыми записками с директором музея. Награждён медалью Крейстона за выдающиеся открытия в зоологии. Почётный Член Иностранных Научных обществ — далее следует десять дюймов петитом всяких перечислений — Бельгийское сообщество, Американская Академия Наук, Ла Плата, и так далее, и тому подобное, Экс-Президент Палеонтологического Общества, Секция „H“ Британской Ассоциации — и далее вс в таком же духе, Научные Публикации: „Обзор строения типов черепов Калмыков“; „Ответвления Эволюции позвоночных“; тут и великое множество статей, включая „Ложные Ходы Вейсманизма“ — причина большой бучи и скандала на Венском зоологическом конгрессе, Пристрастия: Прогулки, Альпинизм. Адрес: Энмор-Парк, Кенсингтон». Можете взять это себе. Больше я ничем не могу быть вам полезен!

Я тотчас запрятал листок в карман.

— Сэр, минуточку! — сказал я, поворачиваясь и желая взглянуть в лицо собеседника и увидел прямо перед собой уже розовую плешь, а не былую красную морду, — Мне не совсем ясно, о чём будет моё интервью, когда я буду брать его у этого джентльмена? Что он такого натворил?

Красная морда тут же вернулась на место.

— Что? Дунул в Южную Америку два года назад! Отправился в экспедицию один! Вернулся в прошлом году. Без сомнений, шлялся по Южной Америке, но сохранил всё в глубокой тайне, где, и признаков, что наконец сообщит, не наблюдается. Поначалу начал напускать туманных россказней о своих приключениях, но быстро заткнулся, как устрица, и вообще прекратил выступления. Причина? Случилось нечто чудесное — или перед нами враньё от этого чемпиона лжи, что даже вероятнее всего остального. Зафиксирована его ссылка на засвеченные фотографии, но специалисты утверждают, что фотографии полностью сфальсифицированы. Его так затравили эти назойливые папарацци, что он как зверь кидается на любого, кто осмеливается задавать ему вопросы, и уже масса репортёров слетела у него с лестницы, едва ли не покалечившись. Но, скажу вам по секрету, на самом деле это просто удачливый профан от науки, балующийся её раскрученными местами и страдающий припадками неизлечимой мизантропии. Мы ещё увидим, как его посадят на скамью подсудимых за убийство! Не сомневайтесь! Работы вам хватит! Так что учитывайте, с кем вам приходится с этого момента иметь дело, дорогой мистер Мэлоун! А теперь пшол вон отсюда, и не выудив из него душу грешную, в редакцию не живым возвращайся! Понял? Вы, сударь, здоровый, крупный самец, не сомневаюсь, что вам будет по плечу постоять за себя, и с достоинством вывернуться из этой передряги! Если вам придётся плохо, используйте «Акт об Ответственности Работодателей»! Но больше полагайтесь на Провидение и быстроту своих ног! Вы знаете, как я буду рыдать над вашим гробом, если удача случайно отвернётся от вас!

Сардонически кривляющаяся красная морда снова пропала и её заменил розовый овал затылка с лёгкой опушкой по краям. Аудиенция, судя по всему, закончилась.

Я решил заглянуть в клуб «Дикарь», но по пути на время замер у парапета Адельфи-Террас и надолго уставился в разноцветные масляные разводы поверх тёмной, глухой поверхности реки. Я знал, что свежий воздух хорошо проветривает голову, и в мою голову наконец стали проникать свежие, здравые мысли. Я вынул из заднего кармана лист с перечислением подвигов профессора Челленджера, и при свете фонаря освежил их в памяти. И тут словно святой дух навёл на меня яркий луч вдохновения, иначе никак такое не назовёшь! Из всего известного об этом криминальном профессоре вытекало только одно — ни один корреспондент, ни один папарацци не попадёт к нему и не преодолеет даже пределы его передней. Но эти мерзкие скандалы, которые он устраивал на ровном месте, говорили только о том, что он истинный фанатик науки, и ради науки готов на всё. Стоило обмозговать, нельзя ли сыграть на этой его милой слабине? Ну, что ж, решил я, попытаемся! Чем чёрт не шутит!

Я ввалился в клуб. Шёл уже двенадцатый час, и большая гостиная была под завязку забита людьми, хотя до того, как все соберутся, было ещё очень далеко. Я заметил высокого тонкого, довольно бледного типа, восседавшего в кресле у камина. Он повернул ко мне лицо как раз в тот момент, когда я только стал придвигать своё кресло поближе к огню. О, подумалось мне, вот встреча, о которой я едва ли мог мечтать! Это оказался сотрудник журнала «Натура», тощий, как гончая собака, иссохший, желчный Тарп Генри. Я немедленно взял быка за рога.

— Что вам известно о профессоре Челленджере?

— Челленджер? — нехотя откликнулся он, скорчившись и хмуря брови, — Это не тот ли чудик, который забивал всем памороки своими сказочками о поездке в Южную Америку?

— Какими сказками?

— Ох, он с таким пылом трепался, что открыл там каких-то уникальных четвероногих тварей! Мне бы ещё поддаться и поверить в такую чушь! Потом, кажется, его заставили отречься от своих инсинуаций! Он не сдался и дал интервью «Рейтер», но и тут его постигла неудача. Его так освистали, что он, похоже и сам понял — дело скверно! Без людей, которые ему верили, надо признать, не обошлось. Сами знаете, люди могут поверить и в говорящую лягушку! Но он повёл дела таким образом, что оттолкнул от себя и их!

— Как?

— Вот так! Своей непредставимой неотёсанностью и хулиганскими выходками! На свою голову бедолага старый Ведли из Зоологического института послал Челленджеру вполне комплиментарное письмо: «Президент Зоологического Института просит почтить чрезвычайно уважаемого в Научном мире профессора Челленджера просьбой почтить своим высоким присутствием очередное заседание института». Как вы думаете, каков был ответ почтенного профессора Челленджера?

— И каков же?

— Поток грязных, нецензурных ругательств!

— Такого просто не может быть!

— Сильно цепнзурированный вариант его ответа мог бы выглядеть так: «Профессор Челленджер выражает своё ответное уважение Президенту Зоологического Института и в качестве ответной любезности нижайше просит того убираться подобру-поздорову к дьяволу и чёртовой матери!»

— Боже милосердный!

— Да, я почти уверен, что старикан Ведли сказал примерно то же самое. Мне припоминается его дикий, звериный вой на собрании: «За все пятьдесят лет честного служения Экспериментальной науке …я… я…» На нём не было лица, и он почти утратил человеческий облик.

— Подбросьте что-нибудь ещё об этом Челленджере!

— Ладно, я простой бактериолог, как вы знаете. Мой мир целиком умещается в окошечке микроскопа, а то, что перед глазами меня вовсе не интересует! Я всего лишь фронтмен, караулящий экстремальные границы непознанного! Изредка мне выпадает трагический удел выползти из своей башни из слоновой кости и лицом к лицу столкнуться с низкими и грубыми порождениями человеческой природы, с жалкими, неразвитыми людьми, они такие неотёсанные, такие грубые, такие мрази, встречи с ними не только оскорбляют меня, но и выводят из равновесия! Моё дело сторона, я человек тихий, домосед, но даже до меня, живущего по преимуществу в водосточной трубе, потихоньку стали доходить слушки об этом Челленджере. Челленджер отнюдь не из числа тех, от кого, как от назойливой мухи, можно легко отмахнуться! Челленджер — гений! Он умница, каких мало! Это концентрация человеческого интеллекта, и силы, однако не следует сбрасывать со счетов, что он к тому же ещё и махровый идеалист и махровый фанатик, не очень-то разбирающийся в средствах, какими он шпарит к цели. В конце концов он докатился до того, что стал ссылаться на явно фальшивые фотографии, настоящие подделки, с пеной у рта доказывая, что все они сделаны в Южной Америке!

— Вы говорите, он фанатик! Фанатик в чём?

— В тысяче вещей! Давеча он, как бешеный зверь, накинулся на теорию Эволюции Вейсмана! Утверждают, что в Вене он устроил грандиозный скандал по этому поводу!

— Вы не можете рассказать поподробнее?

— Только не сейчас! У нас в редакции есть подробные переводы протоколов конгресса. Если хотите посмотреть, я к вашим услугам!

— Я мог только мечтать об этом! Я должен взять интервью у этого типа! Как я понимаю, это будет не так-то просто, поэтомуследует поискать к нему какой-то ключик! Спасибо вам огромное за помощь! Если ещё не так поздно, тогда идёмьте!

Полчасом позднее я уже рассиживался в уютной редакции, листая неподъёмную инкунабулу с обнаруженной в ней статьёй « Вейсман или Дарвин?», с многозначительным подзаголовком: «Бурные схватки и оживлённые дебаты в Вене! Горячие прения!» Едва ли мои научные познания могли бы быть признаны фундаментальными, поэтому самая суть споров упорно ускользала от меня, было понятно лишь то, что хулиганистый профессор вёл научный диспут в необычайно агрессивной форме, чем, по всей видимости, просто разъярил вальяжных континентальных коллег. В скобках стояли три заметки, на которые просто невозможно было не обратить внимание: «Гневные реплики с мест!», «Шум и выкрики в зале!», «Общая обструкция и протест». Это было понятнее. Всё остальное, включая всякие теории и научную терминологию, я посчитал казуистической китайской грамотой и глобоко в неё углубляться не стал.

— Нельзя ли попросить вас, если это возможно, перевести эту чертовщину на обычный человеческий язык! — обратился я с жалкой молитвенным пафосом к моему доброму спутнику.

— Что вы, это и есть перевод!

— Тогда мне ничего не остаётся, как ввергнуться в джунгли оригинала!

— Тут есть условия жизни только для посвящённых небожителей!

— Ох, мне бы вычленить из всего этого бреда хотя бы одну фразу, которую можно членораздельно произнести! О смысле я уже не говорю! А, вот кажется что-то похожее! Кажется, я врубился в эти три слова! Дайте ручку, надо записать! Это будет наживкой, которую я нанижу на свои крючки, прежде чем бросить эти протухшие вкусняшки безумному профессору! Посмотрим, хитрая ли это рыба!

— От меня вам ещё что-то нужно?

— Стойте, стойте! Погодите! Может быть стоит обратиться к нему с письмом? Ведь если он получит письмо с таким солидным адресатом, это только прибавит солидности нашему намеренью!

— Результат будет немного отличаться от ваших прогнозов! Вы явно не Дельфийская Сивилла! Этот бандит, едва получит письмо, сразу отправится к нам в редакцию и переломает здесь все стулья и рёбра!

— Не может быть! Я напишу такое ласковое письмо, что даже крокодил подобреет! Показать вам текст?

— Ладно, дерзайте, если вам угодно! Вот, садитесь на мой стул! Там бумага, здесь перо и чернила! Когда напишете, дайте почитать! Тут без цензуры не обойтись!

Пришлось мне попотеть порядком, но в итоге получилось нечто, как мне казалось, вполне удобоваримое. Гордясь своей эпистолярной новинкой, я не без пиетета прочитал текст моему личному цензору:

«Дорогой Профессор Челленджер,» — гласила бумага, — Пребывая в статусе скромного естествоиспытателя Природы, я, как ваш скромный ученик, с интересом следящий за Вашими гипотезами, выссказанными по поводу серьёзных противоречий между фундаментальными основами теорий Дарвина и Вейсмана и имея возможность ознакомиться с Вашими ранними…

— Да вы просто какой-то инфернальный лгун! — промурлыкал Taрп Генри.

— «…выступлениями, в частности, вашей блестящей речью на Венском Конгрессе, считаю всё это величайшим и несравненным вкладом в мировую науку! Ваш доклад на конгрессе, с его незыблемой и железной логикой, мысли, изложенные в нём — всё это даёт полную, всеобъемлющую картину великих достижений современной науки. Между тем там есть одно место, вызвавшее мои вопросы. В частности вот этот параграф: «Я категорически отрицаю верность лживого с точки зрения академической науки утверждения, что любой обособленный живой организм — есть некий микрокосм, строение которого обусловлено историческими процессами в течение чрезвычайно длительных этапов истории, с постепенными изменениями в рамках многих поколений». Осмелюсь высказать вам моё мелкое критическое замечание и вопросить Вас, не собираетесь ли вы, Профессор, сообразуясь с новейшими данными, несколько пересмотреть свою точку зрения и внести необходимые поправки в свою теорию? Не считаете ли вы это некоторой натяжкой? Не откажетесь ли Вы, уважаемый Профессор в моей нижайшей просьбе иметь у Вас личную аудиенцию, с тем, чтобы прояснить некоторые научные вопросы, которые можно решить только в личном контакте? Если Вы не против, мой визит будет осуществлён послезавтра, в одиннадцать утра. Ваш верный покорный слуга,

Всецело уважающий Вас Эдуард. Д. Мэлоун.

— Ну и как вам? — спросил я триумфально.

— Ну, если ваша честь не вопиёт…

— Я держу её на голодном пайке!

— А дальше вы чем займётесь?

— Полечу к профессору на встречу! Мне бы только прорваться к нему в кабинет, а там я уж разберусь, что к чему. Я готов на всё! Даже на то, чтобы покаяться перед ним! Он не так прост, но если в нём есть живая жилка, он поймёт меня! Мне и не таким удавалось угодить!

— Удавалось угодить? Он вам так угодит чем-нибудь тяжёленьким, что можете и не очухаться. У вас есть бронежилет, средневековая кольчуга или на худой конец костюм для американского футбола? Хорошо! Тогда у меня отлегло от сердца, и я не стану оплакивать вас заранее! Судя по тому, как тут работает почта, ответ будет ждать вас в среду. Ну, если он вообще соизволит вам ответить!

Это дикий, всепожирающий хищник — предмет всеобщей ненависти и презрения. Студентов стращают им постоянно, и они всё время потешаются над Профессором. А что касается вас, лучше бы вы не не знали ни его самого, ни его имени!

Глава III

Совершенно невообразимый тип!

Феерическим ожиданиям моего друга не суждено было сбыться. Когда в среду я зашёл к нему, меня ожидало послание с Кенсингтонским штемпелем. Адрес, нацарапанный будто куриной клешнёй, был поразительно схож с куском погнутой колючей проволоки. Привожу содержание этого письма:

«Энмор-Парк, Кенсингтон.

СЭР, — Я получил ваше письмо, в котором продемонстрирована поддержка моих идей, каковые, серьёзно говоря, совершенно не нуждаются в чьей-либо поддержке! Должен Вам заметить, что в начале вашей эпистолы, Вы блеснули словом «Гипотеза», даже не удосужившись осознать, насколько это слово, использованное в вашем конкретном контексте, оскорбительно для меня! Однако дальнейшее ознакомление с Вашим посланием убедило меня в том, что я имею дело с человеком с приличными намерениями, но бестактным до наивности и глупым до невежества. Посему я не обижаюсь на Вашу природную бестактность! Далее в Вашем послании приводится вырванная из контекста цитата, смысл которой, по всей видимости, едва ли доходит до ваших тупых мозгов. Мне казалось, что такие простые постулаты могут быть недоступны только неразумию тлей, микробов или муравьёв, или для ещё более диких и недоразвитых сущностей. Но вы опровергли моё заблуждение! Однако в силу того, что в Ваши заблуждения ещё не проник первый луч Солнца благотворного научного знания, я могу внести в это дело свою лепту и готов принять Вас в указанное Вами время, не считаясь с тем, что всякие пустые посещения и досужие посетители мне отвратительны! Далее, касаясь Ваших поправок к моим теориям, то они, да будет Вам теперь это известно, по моему зрелому рассуждению, совершенно неуместны, ибо я не имею плебейской привычки менять свои устоявшиеся взгляды и воззрения! Ежели Вы прибудете в положенное время, потрудитесь показать моему лакею конверт этого письма, зовут его Остин, и его главной миссией является обязаность ограждать мою персону от наглых, навязчивых мерзавцев и шакалов, именующих себя журналюгами.

Всегда Ваш Джордж Эдвард Челленджер».

Таким было это письмо, которое я громко зачитал в кабинете Тарпа Генри. Он появился в своём кабинете гораздо раньше положенного времени именно из-за интереса к содержанию этого письма. Ему было просто любопытно, чем окончится моя смелая до безрассудства попытка. Прослушав всё, Тарп ограничился кратким резюме: «Есть новое кровоостанавливающее лекарство — кутикура! Существует множество людей, которые полагают кутикуру более эффективной, чем арника!»

Юмор некоторых особей воистину уникален!

Не позднее десяти тридцати я получил это письмо, и к счастью кэбмен доставил меня к месту назначения своевременно. Передо мной возник солидный особняк с тяжёлыми колоннами и лепниной. В окнах висели тяжёлые дорогие шторы, и общее впечатления от этого домовладения было впечатлением о богатстве и несомненном материальном благополучии этого профессора.

За открывшейся дверью оказался сухопарый, смуглый до черноты мужчина неявного возраста, облачённый в смоляную матросскую куртку и тёмно-коричневые, кожаные гетры. Я узнал потом, что это был шофёр Челленджера, которому поневоле приходилось исполнять разные приватные поручения своего шефа. По моим сведениям рядом с ним не мог долго ужиться ни один лакей. Его холодные колющие светло-голубые глазки ощупали мне я головы до пят.

— Вам назначен визит? — спросил он.

— Да, назначен!

— Давайте письмо! Оно при вас?

Я полез за конвертом.

— Всё правильно!

Нет, этот не из тех, кто будет попусту тратить слова! Я пытался не отставать от него, когда он стремительно понёсся по коридору, и исчез, когда из дверей, вероятно столовой, навстречу мне стремительно вылетела женщина. Живые, чёрные глаза её, маленькая фигурка говорили, что это скорее француженка, чем британка.

— Минуточку! Минуточку! — сказала она тоном истинной леди, — Остин! Подождите-ка! Сэр! Пройдите! Сюда-сюда! Можно у вас осведомиться? Вы знакомы с моим мужем? Встречались раньше?

— Никак нет, мадам! Не имел чести! Мы не знакомы!

— Что ж… тогда позвольте заранее выразить вам своё сочувствие и высказать извинения за дальнейшее поведение этого совершенно невозможного человека! Да, совершенно невозможного! Предупреждён — значит вооружён! Заранее прошу извинить его будущие выходки! Ради бога, будьте снисходительны к большому ребёнку! И да храни вас господь!

— Ваше внимание, мадам, для меня бесценно!

— Слушайте внимательно! Если будет хоть малейшее свидетельство того, что он входит в ярость, сразу бегите сломя голову вон из комнаты! Старайтесь ни в чём ему не перечить! Уже очень многие поплатились за такую дерзость! Самое печальное заключается в том, что многие пострадавшие потом разносят о нас дурную славу, и огласка произошедшего ужасно отражается на состоянии наших дел! Вы случайно не собираетесь его спрашивать о поздке в Южную Америку?

Я ответил… С детства я не приучен лгать женщинам!

— Бог ты мой! Нет темы опаснее! Вам всё равно не удасться поверить ни одному его слову, даже если вы глупее ребёнка! Не удивляйтесь этому! Прошу вас только об одном, никогда не выказывайте публично своего недоверия или насмешки, в ответ вы получите припадок бешенства! Он начинает буйствовать практически без повода! Кивайте головой, соглашайтесь с ним, притворитесь, что сказанное им — чистая правда, и всё, дай бог, кончится благополучно! Вам не следует забывать, что он фанатически убеждён в своей правоте! Не сомневайтесь, он просто фанатик! При этом вы не отыщете во всём мире человека чеестнее его. Итак, вы выслушали инструкцию, теперь идите, если поймёте, ччто опасность слишком сильна, стало в самом деле опасно, звоните изо всех сил в колокольчик, и попытайтесь сдержать его до моего появления, я сразу прибегу и тогда у вас есть шанс уцелеть — я обычно справляюсь с этим бизоном в одиночку даже в самой чудовищной ситуации!

На этом оптимистическом напутствии леди завершила дозволенные речи и предала меня бронзовой статуе, в которую во время нашей беседы превратился и так не слишком разговорчивый и канонически скромный Остин.

Молчаливая бронзовая статуя повела меня дальше в глубь дома. Короткий стук в дверь, вопль разъярённого льва изнутри, и через мгновение я оказался в Колизее лицом к лицу с разъярённым профессором-ретиарием.

Он восседал на вращающемся кресле за бескрайним столом, заваленном горами книг, какими-то смятыми картами и бумажками. Едва я переступил порог, как кресло резко повернулось. При виде этого человека я поперхнулся. Хотя воображение и рисовало мне необычную и непредставимую личность, реальность превзошла все мои ожидания. Первым делом меня потрясли необъятные размеры тела профессора. Вторым потрясением была его величественная осанка. Такие величественные головы я видел только в Британском музее в размеле античных голов и торсов. Но даже там не было таких чудовищных голов. Осмелься я тогда схватить на вешалке его цилинд и напялить на себя, моя голова утонула бы в нём по самые плечи. Личина и борода патриарха науки сразу напомнила мне об ассирийских быках. Лицо слегка обрюзгшее, очень мясистое, квадратная бородища, чёрная, как смоль, пологом упавшая на грудь. Необычна была причёска, увенчанная длинной прядью, словно приклеенной к огромному, воистину сократовскому лбу. Под мохнатыми густыми бровями, в глубоких впадинах, своей жизнью жили его ясные, большие серо-голубые глаза. Он вперил в меня свой взор, полный властного и критического скептицизма. Передо мной высились его могучие, широченные плечи, грудь колесом и две огромные сильные конечности, обильно заросшие чёрной густой растительностью. Общую картину завершал подобный раскатам грома рыкающий, звероподобный бас. Если вам удалось ознакомиться с моим описанием, то вам станет понятно моё первое впечатление от встречи с великим учёным и естесствоиспытателем — профессором Челленджером.

— Ну и? — проревел он, вызывающе уставившись мне в глаза, — И что же вам будет угодно?

Я прекрасно понимал, что если сразу признаюсь в своих намерениях, о заветном интервью можно будет забыть навсегда.

— Профессор! Вы были бесконечно добры, согласившись принять меня! — смиренным тоном начал я, протянув ему конверт.

Он треснул ящиком стола и вынул из него бумагу. Это было моё письмо.

— Ваше?

— Да!

— О, итак, предо мной тот самый дерзкий молодой человек, которому не внятны элементарные азбучные истины! Однако, если не обращать внимания на прискорбные мелочи, можно констатировать, что мои взгляды в общем и целом удостоились вашей похвалы… Не так ли?

— Сэр! Без всяких сомнений, так!

Говоря это, я постарался вложить в свои слова как можно больше трогательного пафоса.

— Вот как обстоят дела, оказывается! Нате вам! После вашей похвальбы мои позиции в науке стали просто непоколебимы! Я вижу! Что ж! Ваша молодость и внешность являются надёжной опорой моим делам и посему вдвойне ценны! Мне приходится иной раз делать выбор! Мне в моём положении поневоле приходится выбирать вашу доморощенную поддержку хрюканью стада свиней, которые толпой набросились на меня в Вене, хотя их мерзкое хрюканье детский лепет даже в сравнении с английским боровом!

Его глаза сверкнули такой яростью, что он сам стал поневоле похож на разъярённого хрюкающего борова.

— То, что мне известно, лишь доказывает возмутительную низость этих людей! — успел подмахнуть я.

— Слёзы из глаз! Как мило! Я вполне обойдусь без вашего сочувствия! Вы, кажется ещё не понимаете, что я сам вполне в состоянии справится со сворой записных шавок и толпой их прихлебателей. Старого кота нельзя загонять в угол! Только осмельтесь припереть Джорджа Эдварда Челленджера спиной к стене, дражайший сэр, и вы увидите, что он только и ждал этого! О большей радости мне и мечтать не приходится! Вот что, сэр, давайте потрудимся над тем, чтобы как можно больше сократить протяжённость вашего визита. Вас он осчастливит едва ли, меня — ещё меньше! Как я понял, вы пришли высказать мне свои частные соображения по поводу моего доклада в Вене, не так ли?

Он был так прямолинейно — бесцеремонен, что хитрить с ним было практически невозможно. И я решил насколько возможно затягивать игру, в расчёте на то, что настанет удачный момент и для моего хода. В моих планах всё было так просто! О моя хвалёная Ирландская находчивость! Явись ко мне на помощь, не оставь меня в беде неминучей, только твоей поруки мне не хватает сейчас! Иначе — аминь!

О, как трудно мне было сохранять спокойствие под пристальным напором этих стальных глаз!

— Вы, кажется, решили заставить себя ждать! — гремел в моих ушах его ломовой голос.

Мой голос издал петушка и я чуть не запнулся.

— Я…Я, само собой, едва лишь вхожу в величественную прихожую науки…, — пролепетал я, расплываясь в идиотской улыбке, — у меня нет иных амбиций, кроме как завоевать звание простого исследователя. Гм… Но, простите, в этой проблеме, как мне кажется, вы уж слишком строги к Вейцману, уж слишком! Известные миру доказательства… разве… они не укрепляют его позиции?

— И какие же это доказательства? — его слова были полны угрюмого спокойствия.

— Мне и вам известно, что прямых доказательств пока не получено. Но вполне понятно, так сказать, общее направление развития научной теории…

Профессор склонился над столом, а потом поднял голову и вперил в меня сосредоточенный взор.

— Да будет вам известно, молодой человек, — прошипел он, начиная по очереди гнуть пальцы, — что фактор черепа есть фактор первостепенный!

— Несомненно! — ответил я.

— И пока что телегонические влияния сомнительны?

— Безусловно!

— Вам внятно, что плазма зародыша отлична от партено-генетической яйцеклетки?

— Без сомнений! — рявкнул я, удивившись своей дерзости.

— И что это может доказать? — спросил он таким ядовито-вкрадчивым тенорком, что я заледенел.

Я развёл руками.

— Да! В самом деле… И что же это доказывает?

— Сказать? — ещё более ядовито пришёптывал он.

— Ну, будьте любезны!

— Это доказывает всего лишь, — взревел разъярённый бычара, — что другого такого прощелыги, как ты, не сыскать во всём этом грязном Лондоне! Ах ты, гнусный, наглый папараццишка, ты так же скверно судишь о науке, как и о слове «порядочность»! Я тебя…

Его грузная туша взлетела с кресла. Глаза его пылали сумасшедшим огнём. Но даже такой страшный момент не мог ничего поделать с моей репортёрской наблюдательностью, и я с изумлением узрел, какой низенький мой профессор. Он приходился мне ровно по плечо, эдакий сплющеный Геркулес, вся жизненная мощь которого воплотилась в богатырской груди и титанических плечах и потом ушла в бескрайние глубины мозга.

— Я тут изголяюсь, молю чушь, тролю вас, сэр! — завопил он, вытянув шею и как динозавр, растопырив лапы над столом, Я несу жалкий, несусветный вздор! И вам пришло в вашу птичью голову потягаться со мной, жалкий мальчишка, вам, чей мозг едва ли превышает размеры лесного орешка! Вы, вонючие писаки, возомнили себя великими моралистами! Вы, проклятые щелкопёры и лжецы, сочли, что уже наделены властью мешать любого святого с навозом и возносить мерзавцев за облака? Вы вознамерились думать, что мы, разумные и свободные люди, присягнули валяться у вас в ногах, жалостно вымаливая у ничтожеств проплаченную похвалу? Этому нулю — протекцию, а этого трудягу — затоптать и стереть в порошок! Я в курсе ваших низких игр! Не слишком ли высоко вы забрались? В хорошие времена вас видно не было, под столом все ходили, скромники, дорвались теперь? Мерзкие болтуны! Я вас в угол поставлю! Сэр! Надеюсь, вам уже понятно, что Джордж Эдвард Челленджер — вам не пара! Мной никто никогда не командовал! Я предупреждал вас, но вы не послушались, теперь пеняйте на себя! С вас фант, любезнейший экс-мистер Мэлоун! С вас причитается! Вы сами затеяли эти опасные игры! Вы проиграли! Вон!

Это было слишком даже для такого рождественского барашка, как я.

— Слушайте, вы, сэр!.. — крикнул я, одновременно тихо отползая к двери, — Ваше право — браниться сколько вашей душе угодно, но этому есть предел! Я не позволю наскакивать на меня с кулаками наперевес!

— А! Он не позволит! Он не даст! — как танк накатывался он на меня, олицетворяя всем своим видом абсолютную угрозу, и вдруг остановился, и сунул внезапно уменьшившиеся в размерах пухлые лапки в карманы маленькой школьной курточки, которая скорее подошла бы отличнику в младшем классе школы, чем знаменитому европейскому профессору, — Впрочем, если бы мне было впервой выкидывать из своей передней всякую шушваль! Дюжина таких субчиков уже вылетела плашмя на улицу! Постарайтесь не разбить морду о плитуар! Я готов платить за каждого выкинутого в окно платить полный штраф по три фунта пятнадцать шиллингов! Что сказать — немного не дёшево, но наука требует жертв! А теперь, дорогуша, не последовать ли вам по пятам ваших дебильных коллег? Как вы полагаете, это неизбежно? Вы согласны со мной?

Он снова раздулся в монстра и возобновил грозное продвижение в моём направлении, выбрасывая остроносые носы тапок в разные стороны, как клоун на арене цирка.

Меня посетила здравая мысль броситься обратно в холл, но я сразу отбросил эту мысль, как позорную. Пламя гнева уже начинало медленно, но неуклонно разгораться в моей душе. Ещё несколько минут назад я был просто пластилиновым дурачком, готовым соглашаться с чем угодно, и терпеть почти всё, но теперь пришло время возрождения моего пламенного собственного достоинства!

— А ну-ка, руки прочь! Сэр! Я не потерплю такого!

— Нате вам! Оказывается, он не потерпит! Гордый какой! — вздёрнул он усишки, и я увидел, как между его пухлыми губами блеснули кровожадные белые клыки, — Так вы говорите, не потерпите?

— Не строй из себя дурака! — нагло процедил я, — На что ты рассчитываешь? Во мне двести футов одних мышц! Я крепок, как железный штырь! Я каждую субботу сражаюсь в рэгби за ирландскую сборную! Тебе со мной не тя…

В ту же секунду он, как зверь, ринулся на меня. По счастью, я успел отворить дверь в кабинет, иначе она была бы превращена в щепу. Как смерчь, мы прокатились по коридору, увлекая за собой стулья и столы. Я отплёвывался от профессорской бороды, которая лезла в рот, мы схватились в объятиях не на щутку, наши тела попирали друг друга, а стул то и дело поднимался и опускался то в руке одного, то в руке другого бойца. Заботливый Остин забежал вперёд и предупредительно распахнул входную дверь. Мы кувырком скатились по входной лестнице. По пути я припомнил, что примерно такое шоу я уже некогда видел в исполнении братьев Мэк, это было в мюзик-холле, и там братья. скорее всего, репетировали целый месяц, чтобы обойтись без излишнего членовредительства. Грохнувшись о последнюю ступеньку, злополучный стул рассыпался на куски, а мы благополучно сверзлись в глубокую водосточную канаву. Профессор шустро оказался на ножках, пытаясь отдышаться от астматического кашля.

— Вам довольно? — визгнул он, задыхаясь и схватившись за грудь.

— Хулиганьё! — выплюнул я первую кровь и едва умудряясь подняться с земли.

Все предполсылки были для того, чтобы продолжить баталию, и было видно, что бойцовый дух продолжает снедать профессора, но сама судьба сделала всё для прекращения этой дурацкой схватки. Вдруг за нашими спинами вырос полисмен с большим блокнотом в руках.

— Что вы творите? У вас совесть есть? — цыкнул он, обращаясь к обоим.

Это были единственные здравые слова, какие мне пришлось услышать в Энмор-Парке, — Тэк-с, — продолжил допытываться блюститель, избрав меня жертвой вопросов, — Что всё это значит?

— Он первый напал на меня! — сказал я.

— Скажите, это правда, вы напали первый?

Профессор Челленджер, как взъерошенный бык, жарко дышал в ответ.

— Кажется, я вспомнил вас! — сказал полицейский, — Это уже не первый случай, — сказал он, строго закачав шлемом, — Незадолго до этого, ведь у вас были подобные проблемы, не так ли? У юноши синяк под глазом! Сударь! Вы, сэр, готовы предьявить ему официальное обвинение?

Как ни странно, я неожиданно для себя сменил гнев на милость.

— Отнюдь не готов! Не предъявляю!

— Нет? По какой причине? — удивился полисмен, разглядывая мою изрядно помятую физиономию.

— Я сам во многом виноват! Я сам напросился к нему в гости, а он честно предупреждал меня о своих странностях!

Блокнот полисмена захлопнулся.

— Предупреждаю вас обоих! Подобные безобразия недопустимы! — вздёрнул нос блюститель, — Ладно, хорошо! Осади на плитуар! Всем разойтись!

Эти рекомендации уже относились не к нам, а к мальчику из мясной лавки, который смотрел на нас с широко разинутым ртом и зелёной соплёй из носа, и двум- трём праздным зевакам, которые крутились вокруг нас, с удовольствием наблюдая за ходом сражения. Потом полисмен важно прошествовал по мостовой, тесня своей тушей новую паству. Профессор глянул искоса на меня и в его зрачке блеснула юмористическая искорка.

— Ну, что ж, раз уж наш диспут не завершён, прошу к столу!

Хотя я и мог опасаться, что приглашение к такому столу могло оказаться приглашением Синей Бороды или графа Дракулы и не так хорошо кончиться, как заявлено, я покорно проследовал вслед за ним в дом. Предупредительный, как лакированный деревянный гриф, лакей Остин, механическим движением захлопнул за нами дверь.

Глава IV

Величайшее открытие в мире!

Едва дверь захлопнулась за нами, как из столовой выскочила разъярённая и всклокоченная миссис Челленджер. Эта миниатюрная женщина, похожая теперь на тигрицу, была просто вне себя от ярости. Она прыгала перед своим смущённым мужем, как всклокоченная квочка, дорвавшаяся до бойцового бульдога. По всей видимости, она не избегла страшной участи наблюдать за перепетиями нашего Ватерлоо, но не заметила меня, теперь скромно стоящего в сторонке.

— Джорджи! Что за изувеские игрища? — вопила она, — Ты сделал этого доброго юношу инвалидом!

— Да вот он сам! Улыбка от уха до уха!

Его слова смутили миссис Челленджер, но она быстро сориентировалась в обстановке и сказала:

— Извините ради бога! Я вас не заметила!

— Ничего страшного, сударыня! Всё в норме!

— Нет, этот злодей, как я вижу, поставил вам здоровенный фингал под глазом! Я извиняюсь! Просто невозможно спокойно смотреть на это! Преступник! Ни дня без свары и побоев! Ни недели без скандала! Джордж, ты сам не видишь, у нас уже нет друзей, ни знакомых, все нас ненавидят, все над нами смеются! Нам нигде ни от кого нет проходу! Нет, моему терпению есть предел! Это последняя капля, переполнившая чан моего терпения!

— О мать моя! К чему трясти грязным бельём на людях?

— И для кого это теперь секрет? — заорала она, — Да ты всерьёз думаешь, что наша улица, да что там улица — весь Лондон не знает и не смеётся над нами? Убирайся, Остин, ты больше не нужен! Все, кто не лень,, перемывает тебе косточки, а ты не видишь! Куда делось твоё чувство собственного достоинства! Где твоё самоуважение? Ты не хулиган с окраины, ты, как-никак — профессор огромного университета, наставник и просветитель юношей -студентов! Они должны уважать тебя! За что? Джордж! За что? Куда делось твоё человеческое достоинство?

— А твоё где, дорогуша? — вставил шпильку Профессор.

— До чего же ты довёл меня? Бог знает до чего! Да ты просто хулиган! Хулиганьё уличное! Во что ты превратился?

— Держи себя в руках, Джесс! Прошу тебя, вернись в этот мир!

— Невменяемый скандалист! Бычара!

— К позорному стобу за публичное оскорбление! — мотая головой, как бык, уворачивающийся от назойливых слепней, сказал Челленджер.

И тут я увидел то, что меня просто ошарашило: профессор более ни говоря ни слова, схвати