Воспоминания, рассуждения очень светлого и яркого человека, художника. Знакомство с его творчеством началось еще в детстве - с иллюстрированных сказок и книг. Продолжилось уже рядом арт-работ. Любой точно видел проекты «Слава КПСС», «Свобода», «Горизонт», «Картина и жизнь».
Получились мемуары уютными, искренними, душевными и увлекательными.
В конце книги чудесные фотографии и иллюстрации работ.

«Вера в то, что в основе белый свет. Для меня это как религия. Я верю в это, абсолютно убежден. И для меня свет – это Бог. Он в основе всего и есть, в основе всего мира. Без этого невозможно существование. Так я понимаю, так я верю. Я думаю, что свет есть и в начале, и в конце – везде. Но просто темнота – это уже наше пространство, в котором мы живем. Мы на самом деле находимся в темноте. Нам лишь кажется, что пространство вокруг нас освещенное. Я думаю, что никогда никакой черноты в основе не было. Изначально был свет, а потом сам свет создавал черноту. Там, где его недоставало, не хватало, получалась эта чернота. И она была необходима, конечно. Белое без черного сейчас уже не мыслится, без этого контраста получается серое нейтральное пространство или поверхность. Смешанное черное с белым – это серое, важный цвет, важная тональность.»

P.s. понравились фразы Льва Рубенштейна в послесловии «Они были правоверные живописцы, такие сезаннисты.», «Один раз привели к нему искусствоведа, духовно настроенного.»

Pp.s. В книгу не вошло, а жаль, воспоминание про серию картин «Насрать», комбинируя с надписью «Exit», над которой Булатов работал в последние годы. Источник по ряду причин указать не могу.

«С этим словом связана целая история из моей молодости. Это был 1957 год. В Самарканде, я еще был студентом, я познакомился с удивительным человеком, графом Сергеем Николаевичем Юреневым. Он был в лагере, после лагеря не стал возвращаться в Россию, работал археологом в Средней Азии. Это был удивительный человек, такой Дон Кихот, длинный, худющий, с бороденкой, как полагается, с палкой всегда ходил. Смешной и величественный одновременно. Он был абсолютный бессребреник, чистый человек, в нем не было ни озлобленности, ни обиды, очень открыто к людям относился. Его все уважали. Жил он в Бухаре, пригласил меня к себе. У него была маленькая комнатка, выходила на улицу, ключ лежал под дверью. Как-то мы с ним подружились, хотя разница в возрасте была огромная. Какова была его жизнь до лагеря, я не спрашивал, но мои друзья, археологи, реставраторы, рассказывали, что он до войны был директором художественного музея в Твери, Калинине тогда. Когда немцы стали подходить, начальство не вывезло музей, но потребовало от директора все уничтожить, чтобы немцам ничего не досталось, чего он, конечно, сделать, как человек культурный, не мог. В результате, когда вернулись наши, все было целым, немцы ничего не тронули, он сумел как-то договориться. Он полностью вернул музей в том виде, в котором получил, и тут же отправился в карагандинский лагерь. Это был человек чрезвычайно интеллигентный, чтобы он сказал грубое слово, чтобы он повысил голос – это просто невозможно было. Он мне разрешил у себя в доме пользоваться всем, чем угодно, только там был такой простенок, на нем на двух гвоздиках на веревке висела занавеска, открывать эту занавеску нельзя. "Это мое святое место, когда моя жизнь делается совсем невыносимой, я становлюсь на колени, здесь молюсь, и это мне помогает". Там коврик лежал, чтобы можно было встать на колени. Я дал слово, что не буду лазить за занавеску. Действительно честно выдержал, хотя безумно было любопытно. Но в последний вечер, когда надо было мне уезжать, как-то мы с ним так сердечно сидели, всю ночь разговаривали, я попросил: "Сергей Николаевич, ну покажите мне вашу молельню, ваше святое место". Он отдернул занавеску, и там на стене карандашом было написано "Насрать". Для меня это был шок невероятный, на всю жизнь просто. Вот так это слово для меня осталось. И теперь я в такой же ситуации, как он тогда.»