Про несправедливость российского суда кто только ни писал. Заголовки газет и сейчас пестреют теми или иными обстоятельствами беззакония. Пушкин, вроде бы, тоже пишет об этом. Бедный помещик теряет отца и всё свое имение, отчаивается и переступает черту закона, который давно уже перестал иметь что-то общее со справедливостью. Но от очевидного возмездия его удерживает любовь к дочери своего врага. Любовь не даёт раскрутиться колесу насилия и становится единственным мерилом правды в современном мире. Такова фабула.

Во всей этой истории Пушкин так или иначе рассматривает этический вопрос. Что толкает человека на насилие и, что ещё важнее, может ли его что-то остановить? И если русский бунт накатывает как стихия, когда деваться уже больше некуда, то в этом Пушкину видится романтическая решимость идущих на смерть. Пугачёв и Дубровский оказываются родственными персонажами, прекрасно знающими свою судьбу, сквозящую в словах народной песни. И ни один из них уже не может отказаться от своей борьбы за справедливость. Но справедливость Дубровского не карающая, а этическая. Удивительно, но за всё повествование он не убивает ни одного человека, несмотря на свою разбойничью деятельность. И только в конце он позволяет себе насилие, защищая свою жизнь от нападения солдат. Он руководствуется кодексом любви к Маше Троекуровой, согласно которому он не имеет права осквернить её имя связью или даже намёком на преступление. Любовь становится той высшей этической нормой, которая оказывается сильнее архаичного права на кровную месть. И это очень важно для Пушкина. Любовь Дубровского запрещает ему требовать, она принимает форму служения, напоминающего религиозное. Поэтому в решающий момент он подчиняется кажущейся бессмысленной или даже глупой верности Маши брачной клятве, данной против её воли. Пушкин намеренно акцентирует этот сюжет парадоксальной верности слову, поднятый ещё в финале "Евгения Онегина". Но если тогда финал оставался открытым, то в "Дубровском" выбор уже сделан. Но почему же автору так важен именно этот ответ? У Канта есть известная статья, в которой он размышляет о допустимости лжи ради человеколюбия или блага вообще. Допустимо ли солгать убийце, который ищет вашего друга? С точки зрения житейского благоразумия, конечно, да. Хотя даже в практическом смысле такая точка зрения может оказаться поспешной. Но для Канта такой ответ оказывается категорически неприемлемым, поскольку право на ложь подрывает саму основу моральных отношений между людьми, тот договор о соблюдении договоров, который делает возможным существование справедливости. Запрет на ложь и на убийство формирует "заповедь любви". И именно этой заповеди следует Дубровский. Брачная клятва становится тем договором, нарушив который, любовь перестанет быть таинством. Пушкин категоричен, но честен: полутона здесь действительно недопустимы, иначе правда перестанет быть отличимой от лжи. И самое трудное, наверное, состоит в том, чтобы признать справедливость следствием свободного следования нравственному закону. А любое нарушение этого закона неизбежно порождает насилие и ложь. "Дубровский" похож скорее на манифест, чем на реалистическую повесть, но смысл этики состоит в том, чтобы рассказать не то, как ведут себя люди, а то, как они должны себя вести. Даже если заранее известно, что в этой борьбе победа недостижима.