Я прочитал роман Тургенева «Рудин», и какие-то новые, неожиданные последствия это оказало на меня и на мою жизнь: ощущение широкого и тягостного бреда от прочитанного, который окрасил собой всю русскую литературу, как чернила бумагу, расписавшиеся в её бесперспективности, возникло передо мной.

Раньше я не замечал этого, но потом понял: в то время как настоящее искусство дарит ощущение чуда, Божественного откровения, то русская литература издевается над читателем, каждый раз напоминая об его ущербности. Европейская литература, будь-то Уленшпигель или романы Дюма, говорят о сопротивлении героев каким-то мрачным силам, но эти силы материальны: жестокие короли и их собаки; и они выходят победителями, ибо в их мире есть кроме "зла" и "добро", а в нашем есть только "зло" и ощущение грядущего худшего "зла".

В русской литературе, каким бы великим ни был герой: новый человек, гордый человек, революционер, — он всегда обречён на одиночество, и провал, и даже смерть. Мне кажется, если бы сам Христос явился на нашу землю, его бы сначала не поняли, потом пожалели, но в конце концов уничтожили, как всегда это происходит в русской литературе. Почему у всех наших авторов — как почивших, так и современных — выведен этот узор, кракелюр высшей силы, тайного проклятья и обречённости всякой судьбы, имеющей место в России? Все начинания заканчиваются крахом, все герои или деградируют, или ломаются под пытками: рока ли, следователя ли; а получив своё, они понимают, что и начинать не стоило, ибо любая их фантазия так же далека от истины, как их борьба от успеха. Лишь Толстому в "Войне и Мире" удалось осуществить счастливый финал, и именно его роман можно сравнить по удовольствию от чтения с прочими европейскими Одиссеями и Илиадами, ибо он движется вперёд, как ветер, он наполнен жизнью, как паруса.

А остальная картина русской жизни крайне сумрачна: литература описывает или бессмысленные схватки героя с судьбою, или его прожигание жизни, или просто вечное презрение и холодную, как река, ненависть ко всему.

Мы можем радоваться небольшим завоеваниям героев, как-то: любовным подвигам Печорина, духовным прорывам Безухова, модернизму Базарова, но, в целом, все эти истории смертоцентричны, ибо как вся страна находится в состоянии вечной мобилизации, так и все герои вечно мечутся и ищут смысл в русской жизни, а смысл таков: отсутствие смысла в русской жизни и только желание мучить друг друга и уродовать, усложнять жизнь соседу и травить его корову — иначе история России последних 600 лет необъяснима.

Ещё есть забавный анекдот, говорящий, что русская литература позволяет отвлечься от ужасов русской жизни. Якобы, прочитаешь Чехова с Андреевым и подумаешь «Нет, не всё ещё у меня так плохо!». Но это глупый аргумент. Только глупый человек будет искать утешение в бумаге. Потому что на следующий день он вернётся в свою жизнь, порочную и разбитую, и так он проживет её, в вечном самоутешение, в вечном самообмане.

Если расположить русских авторов по погружению в пучину русского абсурда, то я бы составил следующий список: Тургенев, который только описывает, подводя итоги в Дыме; Толстой, который борется и страдает, начиная от жизнеутверждающей "Войны и мира" и заканчивая революционным Воскресением; Достоевский, который сходит с ума и сводит с ума в "Записках из подполья"; и, наконец, Леонид Андреев, который уже только упивается ужасом, предельно достигая этого в "Жизни Василия Фивейского", которую страшно взять в руки.

Как я уже сказал, если мы признаём облагораживающую роль искусства, а это далеко не общепризнанный императив, то и читать мы должны хорошие книги о сильных и весёлых людях, потому что только чудесным примером можно изменить другого человека в лучшую сторону.

Но русская литература про другое!

Большинство её текстов с этой точки зрения просто бесполезны: читать Леонида Андреева, эту червоточину ада, может и щекотливо местами, как танцевать на вулкане, но, по сути, так же полезно было бы каждый день выпивать стопку абсента, известному своей настоенностью на полыни и из-за неё постепенным разрушением мозга. Андреев же разрушает душу.

Дело в том, что русские писатели пишут все-таки очень сильно, очень убедительно, и эти образы западают в память, жизненные их коллизии, безумные и неисчерпаемые, ранят сердце.

Я не хочу сказать, что нужно запретить русскую литературу! Я считаю, что это может быть очень полезная школа жизни — но это школа неправильной жизни, концлагерной, а жизнь начинается за концлагерем, и вот об этом русской литературе ещё только предстоит написать.