– Кацуо, – снова окликнули его.
– Да? – Он оправил перчатки. Заметил, что правая порвалась.
– Помни, что для тебя я сделаю все. – Никисиру серьезно смотрел на него. – Если ты не желаешь выслушивать благодарности, они могут быть материальными. Могут выражаться в званиях. Могут…
Кацуо задумался, снова скользнув взглядом по погребальным домам, потом оглянулся. Ему подмигнули золотые огоньки, дрожащие на ветру.
– Если мой дом никто не сжег, пока меня не было, вопрос закрыт, – наконец заговорил он. – А вот мое старое поместье… – слова дались сложнее, чем он думал. – Я хотел бы, чтобы его снесли, потому что отстроить руины удастся вряд ли. Лучше пусть в этом месте возведут новые здания. Большую больницу. И отдадут ее каким-нибудь хорошим врачам. Там, правда, останутся могилы наших родителей, но…
Никисиру кивнул. Он снова улыбался, смотря так, будто увидел Кацуо впервые. Казалось, слова растрогали его настолько, что он готов разразиться тем, чем и подобает разражаться императору: пафосной речью о доброте, самоотверженности и том самом покрытом шрамами благородном сердце. Но, к счастью, Никисиру слишком мало читал и ходил в театры.
– Мудрое решение, я его одобряю. Что-нибудь еще? – лишь спросил он.
В отдалении раздалась брань. Хрустнула ветка, еще, еще, после чего мальчишеский голос проворчал: «Да что же ты как хиданский слон? Это священное место, если бы мертвецы спали, ты бы их разбудил!»
– Да, – сказал Кацуо. – Да, кое-что еще, но не совсем для меня, хотя в некоторой степени и для меня тоже. Ведь мне нужно набирать людей. И кое-кого я уже нашел.