И вскоре на фронте он стрелял по немцам, даже когда те поднимали руки. «Была у меня большая злость, — вспоминал он спустя десятилетия. — Не было такого страха, что меня там убьют или ранят. Понимал вот это — что надо мстить, надо видеть, что я его убиваю»