Он не прерывал, а помогал и поддерживал жестами, улыбками, краткими восклицаниями и, примерно в середине повествования сжал мои ладони и с особым выражением заглянул в глаза. Он не стремился меня успокоить, не пытался заставить замолчать, позабыв о собственной теории подавления, к которой обращался, когда я нарушала границы дозволенного. Полагаю, я заслуживала сурового порицания, но часто ли мы получаем по заслугам? Думаю, была достойна наказания, однако Поль Эммануэль проявил снисходительность. Возмутительно, неразумно и эгоистично я запретила Жюстин Мари приближаться к своему порогу, но он лишь восторженно улыбался. До этой минуты я не подозревала, что способна безотчетно поддаться ревности и вести себя высокомерно, грубо, оскорбительно, но он принял меня в благородное сердце такой, какой увидел: со всеми ошибками и недостатками, – а в миг крайнего смятения утешил короткими словами, которые по сей день живут в душе:
– Люси, примите мою любовь. Разделите со мной жизнь. Станьте самой дорогой, единственной на свете.