только что попались слова: «Граница имела для меня что-то таинственное; с детских лет путешествия были моей любимой мечтой» 4, как вдруг его что-то сильно и сладко кольнуло. <…> «Жатва струилась, ожидая серпа». Опять этот божественный укол! А как звала, как подсказывала строка о Тереке («то-то был он ужасен!») или — еще точнее, еще ближе — о татарских женщинах: «Оне сидели верхами, окутанные в чадры: видны были у них только глаза да каблуки». Так он вслушивался в чистейший звук пушкинского камертона — и уже знал, чего именно этот звук от него требует (Набоков 2002: 277–278, 279