ты же ведь знаешь». — «Конечно, знаете, зачем нам комедию разыгрывать друг перед другом», — рассмеялся Василий Иванович. Я, конечно, догадалась, что речь идет о Владимире Ивановиче [Немировиче-Данченко] и о том, что я «не в далеком будущем займу место Марии Николаевны [Германовой]». В это время Стахова отозвала Маруську, и мы остались вдвоем. Я пристала к Василию Ивановичу, чтоб он сказал мне все. — «Видите ли, мне даже неудобно говорить вам об этом, вы еще слишком молоды… Ну хорошо… Я чувствую, да и не я один, что вы — действуете на Владимира Ивановича. И вот поэтому многие в силу различных невыгод для себя — точат на вас зубы, другие, которые относятся к вам хорошо и бескорыстно, — вот я, Николай Григорьевич [Александров] — [жалеем. — зачеркнуто] опасаемся за вас. Потому что Владимир Иванович, если увлечется вами, то не [так. — зачеркнуто] как актрисой, а прежде всего как женщиной. А если в вас он пробудит женщину, вы погибли.

Вот другое дело, если бы вами увлекся Константин Сергеевич — у того актриса, талант — на I плане, и тогда хорошо было бы, если б и вы пошли к нему навстречу. Тут — другое дело».

«Но, Василий Иванович, что же может быть, если у меня ничего нет…»

«Он сумеет разбудить в вас чувство».

«Никогда, никогда, Василий Иванович! Боже мой, Владимир Иванович, никогда!»

«Вот увидите! Да, вам предстоят большие испытания!»

«Боже мой, что делать, Василий Иванович! Я уйду… Уеду в Изюм [230], и все прикончится». — «Уезжать Вам незачем. Не обращайте ни на что вниманья. Живите как жили. Единственное средство оградить себя — влюбитесь в кого-нибудь, увлекитесь… А то, если там пусто будет, — беда. Несдобровать…»

«О, там-то слишком полно… Только опять все зря… Не нужно это…» Посмотрела на него — улыбается. Пауза.