Для Марины наука была скрещением идей, прояснением многосложных ситуаций в искусстве, чем-то прекрасным и мучительно трудным в попытке добраться до сути явлений. Помогало ей в этом уменье задать исторический и художественный масштаб в анализе той или иной творческой фигуры или тенденции.
Помню, как, организуя международную конференцию «ХХ век и пути европейского искусства», я попросил ее участвовать в многодневных дискуссиях в Немецком центре культуры им. Гете, шведском посольстве, других зарубежных представительствах. Марина согласилась, предупредив, что стесняться в отстаивании своих идей она не будет. И действительно, она полемично, страстно отстаивала свое понимание ХХ века как нового этапа в европейской культуре. Вопреки тем, кто видел в нем продолжение античной или средневековой линии, рассматривал в нерасторжимом сопряжении с XIX веком, она наделяла его самостоятельной ролью, воспринимала скорее не как элемент прошлого, а предвестье будущего. Каждый ученый волен, естественно, защищать свою позицию. Кого-то явно пугал исторический экстремизм Марины. Не входя в этот сложный научный спор, могу, как и многие мои коллеги, подтвердить – это была серьезная и основательная аргументация