Гитлер и его соратники отважились на это. Конечно, не полностью, ибо результатом стали бы анархия и хаос. Под лозунгом «заботы о народе», представлявшем собой некий аналог любви к ближнему, кое-что все же делалось. Но национальный эгоизм предоставлял блага лишь собственному народу, а внутри народа — лишь тем, кто не сопротивлялся национал-социалистическому руководству и не казался политически опасным. По отношению ко всем остальным, в особенности к ненавистным евреям, не осталось никаких нравственных ограничений; права и достоинство человека больше не признавались. Об этом не говорили открыто, и из тактических соображений могло звучать совсем другое. Но в газовых камерах концлагерей исчезал в конечном счете последний намек на западную христианскую нравственность и человечность.