Таким образом, проблема русской деревни была не в количестве земли, а в отсталых приемах и условиях ее обработки. Земли крестьянам, как правило, не хватало для того, чтобы вести архаичное экстенсивное хозяйство, не соответствовавшее ни условиям модернизации, ни росту численности населения.
Осмыслив этот факт, Кауфман ввел понятия абсолютного и относительного малоземелья. Под первым он понимал наделы, которые «уж совсем не могут дать необходимых средств существования», и тут проблема могла быть решена только увеличением их площади.
Под вторым — положение, «которое вытекает из кризиса существующей системы хозяйства и которое само собою устранится» с переходом к более высокому уровню агрикультуры.
Господство общинного режима с принудительным трехпольем и чересполосицей, не говоря о переделах земли, тормозило введение улучшений. При этом агрономические знания крестьян оставались на уровне Средневековья.
Кроме того, 30–40% земли в общине ежегодно простаивало под паром (в Европе — 6–8%), и одно только введение многопольных севооборотов могло бы повысить площадь обрабатываемой земли не менее как на 20–25 и даже на 30 млн десятин — безо всякой ее национализации или «отчуждения за справедливую цену».
Эта величина, превышавшая всю сельскохозяйственную площадь тогдашней Германии, была сопоставима с объемом крестьянской аренды — порядка 27 млн десятин, то есть с тем, что планировалось отнять у помещиков в самую первую очередь.
Поэтому магистральный путь выхода страны из кризисных явлений был понятен: переход от общины к частной собственности крестьян на землю, введение многополья и агрономическое просвещение крестьянства.
Да, это было непросто, однако в России уже был успешный опыт решения этих проблем. И почему русские крестьяне должны были оказаться хуже, например, своих польских собратьев?
А. С. Ермолов по этому поводу заметил, что если Западная Европа, кроме Италии и Испании, приложив к земле знания и капиталы, смогла создать цветущее сельское хозяйство, если тамошние земли, плодородие которых не идет в сравнение с «нашим богатейшим в мире черноземом», дают отличные урожаи, то и нам не стоит отчаиваться:
Надо только отрешиться от искания новых, неведомых миру путей, отказаться от стремления удивить мир осуществлением нигде не испытанных, на практике неприложимых теорий, примириться с мыслью, что и нам следует идти обычным проторенным нашими западноевропейскими соседями путем, не обольщаясь идеей, что мы какой-то особенный народ, для которого общие экономические законы не писаны…
Нужно проникнуться убеждением, что труд, знание и капитал такие же мощные двигатели прогресса у нас, как и везде в мире, а земля лишь одно из орудий сельскохозяйственного производства.
Осмыслив этот факт, Кауфман ввел понятия абсолютного и относительного малоземелья. Под первым он понимал наделы, которые «уж совсем не могут дать необходимых средств существования», и тут проблема могла быть решена только увеличением их площади.
Под вторым — положение, «которое вытекает из кризиса существующей системы хозяйства и которое само собою устранится» с переходом к более высокому уровню агрикультуры.
Господство общинного режима с принудительным трехпольем и чересполосицей, не говоря о переделах земли, тормозило введение улучшений. При этом агрономические знания крестьян оставались на уровне Средневековья.
Кроме того, 30–40% земли в общине ежегодно простаивало под паром (в Европе — 6–8%), и одно только введение многопольных севооборотов могло бы повысить площадь обрабатываемой земли не менее как на 20–25 и даже на 30 млн десятин — безо всякой ее национализации или «отчуждения за справедливую цену».
Эта величина, превышавшая всю сельскохозяйственную площадь тогдашней Германии, была сопоставима с объемом крестьянской аренды — порядка 27 млн десятин, то есть с тем, что планировалось отнять у помещиков в самую первую очередь.
Поэтому магистральный путь выхода страны из кризисных явлений был понятен: переход от общины к частной собственности крестьян на землю, введение многополья и агрономическое просвещение крестьянства.
Да, это было непросто, однако в России уже был успешный опыт решения этих проблем. И почему русские крестьяне должны были оказаться хуже, например, своих польских собратьев?
А. С. Ермолов по этому поводу заметил, что если Западная Европа, кроме Италии и Испании, приложив к земле знания и капиталы, смогла создать цветущее сельское хозяйство, если тамошние земли, плодородие которых не идет в сравнение с «нашим богатейшим в мире черноземом», дают отличные урожаи, то и нам не стоит отчаиваться:
Надо только отрешиться от искания новых, неведомых миру путей, отказаться от стремления удивить мир осуществлением нигде не испытанных, на практике неприложимых теорий, примириться с мыслью, что и нам следует идти обычным проторенным нашими западноевропейскими соседями путем, не обольщаясь идеей, что мы какой-то особенный народ, для которого общие экономические законы не писаны…
Нужно проникнуться убеждением, что труд, знание и капитал такие же мощные двигатели прогресса у нас, как и везде в мире, а земля лишь одно из орудий сельскохозяйственного производства.
