Записи могли рассказать мне лишь о голых костях семьи, о том, что люди появлялись и исчезали во времени и пространстве, — но не о том, как они это делали, как любили и стирали белье, как справлялись со своими ошибками и чувством вины, об их радостях и наслаждениях, о самых заветных мечтах.