Она постелила покрывало, села под сливу. В Стоегосте были тёплые осени, но от земли веяло ночной сыростью. Задумалась: похоронят ли Лале как полагается, на погосте, или сожгут чародейским огнём, чтобы просто развеять пепел? Канет ли его душа в небытие, как верил он сам, или отправится к предкам, как верили борожцы? И что же он станет делать, если правда очутится, бестелесный, за рекой Кишной, где когда-то родился? Его уже ничего не связывает с теми местами.
А может, вместо этого он отправится в заморские дали, которые любил, и будет ходить призраком между оливковых рощ и старых храмов. Ольжане даже стало спокойно от этой мысли: да, так правильно. Лучше оливы, чем берега Кишны, – Лале был бы там счастливее, живой или мёртвый. И может, кто-то увидит его, бродящего в библиотеках или на монастырских дворах ночами, когда гроза накрывает восточный город, – и станут придумывать о нём истории одна удивительнее другой.
«Ну, – заметила Ольжана, – если его душа доберётся до Хал-Азара, то сможет добраться и до меня». И тут же заключила: нестрашно. Если она перестала бояться его чудовища, то и призрака не испугается.
Ей даже стало смешно от этой сказочности – не то чтобы она правда верила, что души людей ходят по земле после смерти. Но сейчас, пока она сидела под сливой и смотрела на загорающееся небо, ей нравилось представлять: если однажды её и настигнет призрак Лале, то он будет выглядеть не как тень, не как умертвие и не как колдун из Тержвице, – а как трогательный башильер, развеселивший её очередной историей бесконечным ранним утром, который они опять проведут в дороге.
Ольжана стряхнула с рук сливовый сок.
Может быть, она многого лишилась за это время, – покоя, косы, тёплых отношений с другими чародеями, – но чего никто у неё не отнимет, так это воспоминаний. Она спрячет их в вымышленную шкатулку, как за морями дахмарзу прячут кусок души в лампу или заговорённый кинжал, и будет заглядывать туда, чтобы подчерпнуть из них силы. В этих воспоминаниях она навсегда останется молодой и влюблённой, и там всегда будут лето и солнце, скрип кибитки, цветущие поля и надежда, что всё закончится хорошо
А может, вместо этого он отправится в заморские дали, которые любил, и будет ходить призраком между оливковых рощ и старых храмов. Ольжане даже стало спокойно от этой мысли: да, так правильно. Лучше оливы, чем берега Кишны, – Лале был бы там счастливее, живой или мёртвый. И может, кто-то увидит его, бродящего в библиотеках или на монастырских дворах ночами, когда гроза накрывает восточный город, – и станут придумывать о нём истории одна удивительнее другой.
«Ну, – заметила Ольжана, – если его душа доберётся до Хал-Азара, то сможет добраться и до меня». И тут же заключила: нестрашно. Если она перестала бояться его чудовища, то и призрака не испугается.
Ей даже стало смешно от этой сказочности – не то чтобы она правда верила, что души людей ходят по земле после смерти. Но сейчас, пока она сидела под сливой и смотрела на загорающееся небо, ей нравилось представлять: если однажды её и настигнет призрак Лале, то он будет выглядеть не как тень, не как умертвие и не как колдун из Тержвице, – а как трогательный башильер, развеселивший её очередной историей бесконечным ранним утром, который они опять проведут в дороге.
Ольжана стряхнула с рук сливовый сок.
Может быть, она многого лишилась за это время, – покоя, косы, тёплых отношений с другими чародеями, – но чего никто у неё не отнимет, так это воспоминаний. Она спрячет их в вымышленную шкатулку, как за морями дахмарзу прячут кусок души в лампу или заговорённый кинжал, и будет заглядывать туда, чтобы подчерпнуть из них силы. В этих воспоминаниях она навсегда останется молодой и влюблённой, и там всегда будут лето и солнце, скрип кибитки, цветущие поля и надежда, что всё закончится хорошо
