Не нужно мне, начальнику штаба этих неразлучных, рассказывать, как Вы любили его друга — когда парни поссорились, Кирхайс не обратился за помощью к Вам, отчего и погиб вместо меня, зато у меня на глазах, — он быстрым движением заглянул ей в глаза, не давая перехватить инициативу. — И я слышал его последние слова — знаете, бедняга ни за что не мог подумать, что Вы поступите с его другом так, как поступили — он велел тому жить и действовать, полагая, что Вы поможете брату пережить эту потерю. Вас не интересовало ни разу даже это — так отчего Вы сейчас-то вспылили, увидев себе замену — снова недовольны, что брат выжил, что ли?
— Как Вы можете приписывать мне такие мысли? — севшим голосом проговорила Аннерозе, уставившись колючим взглядом на собеседника. — Да что Вы можете вообще знать о моих чувствах к…
— Судя по Вашей реакции, я ничего не приписал, а просто полностью угадал их, — снисходительно усмехнулся министр. — Заметьте, я даже не склонен давать им оценку, чего нельзя запретить делать другим людям, например, девушке, что Вас так взволновала. Что касается чувств — они доказываются делами, а не декларациями, полными красивых слов. Не рассказывайте никому сказки про великую жертву ради брата — Вы великолепно устроили свою личную жизнь, испоганив брату его — вот и всё Ваше достижение. Те, кто его действительно любил, спокойно отдали за него свою жизнь — Вы же ни разу не поинтересовались, как он себя чувствует, стоило ему вернуться с того света. Сознайтесь, что Вам и сейчас это не интересно — и успокойтесь уже, фройляйн, как известно, скоро выходит замуж и уезжает на Хайнессен. Надолго.
Аннерозе с вызовом пожала плечами, гордо приподняв подбородок.
— Если Вы полагаете, что мне безразличен мой брат, то отчего Вы допускаете моё присутствие здесь, на курорте? Вы забываете, что он сам ни разу не позвал меня с тех пор, как ожил!
— Допускаю — оттого, что полагал, что не безразличен совсем — но Ваше право было мне доказать иное, — со спокойным добродушием ответил Оберштайн. — Сестра бы не стала ждать ни минуты, получив известие, что брат ожил — но Аннерозе Грюнвальд и Райнхард фон Лоэнграмм давно чужие люди, и я нынче снова получил этому веские доказательства. Мне достаточно — мне, который слышал нынче несколько суток, как мой император стонет в беспамятстве «Сестра, где ты?».
— Как Вы можете приписывать мне такие мысли? — севшим голосом проговорила Аннерозе, уставившись колючим взглядом на собеседника. — Да что Вы можете вообще знать о моих чувствах к…
— Судя по Вашей реакции, я ничего не приписал, а просто полностью угадал их, — снисходительно усмехнулся министр. — Заметьте, я даже не склонен давать им оценку, чего нельзя запретить делать другим людям, например, девушке, что Вас так взволновала. Что касается чувств — они доказываются делами, а не декларациями, полными красивых слов. Не рассказывайте никому сказки про великую жертву ради брата — Вы великолепно устроили свою личную жизнь, испоганив брату его — вот и всё Ваше достижение. Те, кто его действительно любил, спокойно отдали за него свою жизнь — Вы же ни разу не поинтересовались, как он себя чувствует, стоило ему вернуться с того света. Сознайтесь, что Вам и сейчас это не интересно — и успокойтесь уже, фройляйн, как известно, скоро выходит замуж и уезжает на Хайнессен. Надолго.
Аннерозе с вызовом пожала плечами, гордо приподняв подбородок.
— Если Вы полагаете, что мне безразличен мой брат, то отчего Вы допускаете моё присутствие здесь, на курорте? Вы забываете, что он сам ни разу не позвал меня с тех пор, как ожил!
— Допускаю — оттого, что полагал, что не безразличен совсем — но Ваше право было мне доказать иное, — со спокойным добродушием ответил Оберштайн. — Сестра бы не стала ждать ни минуты, получив известие, что брат ожил — но Аннерозе Грюнвальд и Райнхард фон Лоэнграмм давно чужие люди, и я нынче снова получил этому веские доказательства. Мне достаточно — мне, который слышал нынче несколько суток, как мой император стонет в беспамятстве «Сестра, где ты?».
