Легенда о героях Галактики. Спасти Императора. Космоопера нового тысячелетия

Буркова Мария

Кто ж мне мог б сейчас помочь, кого бы я смог потерпеть рядом? Даже назвать некого, в том и загвоздка. Я никому не могу упасть на плечо и отрыдаться, слишком это тягостно будет для кого бы то ни было, нечего мучать людей, они ещё со мной наплачутся, видимо. Так тяжело ещё никогда не было, право. Или я слабак нынче стал? Впрочем, если я сам себе не вру, то, возможно, Кирхайса и Ройенталя я бы сейчас очень хотел сюда, рядом. Один бы положил мне руку на плечо и тихо пообещал, что всё ещё наладится, а другой с циничной усмешкой поведал бы мне, что бывает и хуже. Вот он я — один за всех, что ж, уже ничего не исправить и никого не вернуть…

Дальше снова была фактически книга — от Урваши до гибели Ройенталя, с удивительно ясными и чёткими пояснениями происходящего и указаниями в прошлое, известное лишь великолепной четвёрке, от которой осталось в итоге только двое, с кучей добрых и терпеливых писем Ройенталю — как будто тот мог их прочесть и спастись, с отдельными похвалами остальным адмиралам… Хильда смело могла капитулировать — всё её чутьё и знание закономерностей поблекло полностью рядом с внимательным изложением событий самим Императором — как она и предполагала, он понимал намного больше, чем кто угодно из очевидцев тогдашних событий, и обошёл, похоже, самого Оберштайна в их грамотной оценке. Больше всего её поразило то, что, согласно датировке, Меклингер ещё физически не мог собрать нужные сведения о реальном положении дел на Урваши, а записи Императора уже полностью предвосхищали их содержание.

Что ж, совет всё же неплохой — сестра любит няньчиться с детишками? Отлично, Алек и Феликс ещё очень малы, а их родители то и дело заняты. Оберштайн поистине незаурядная голова, обидно, что у него нет наследников, да и манеры у него те же, что и у Гольденбаума, если захочет — Кирхайс дал очень ценную идею… Ведь за Оберштайна тогда Райнхард и ухватился — когда обе потери, друга и сестры, придавили его невыносимо, а Хильда хоть и была рядом, но совсем не так, как хотелось. Оберштайн, будучи сам вечным одиночкой, прекрасно понимал и его одиночество — и единственный знал, что они поссорились с Кирхайсом, а помирила их только смерть. И единственный, кто не осуждал и не упрекал Райнхарда за гибель друга — потому что знал, что эта ссора добром бы не кончилась так или иначе, и осуждал про себя именно Кирхайса, не способного понять, чего стоило будущему императору смириться с гибелью Вестерленда.

Оберштайн и Хильду приближать не советовал — из-за той ссоры с Кирхайсом, которого пришлось потерять прежде, чем он погиб. Дело Кюммеля как будто подтвердило его правоту — но на деле скорее пошатнуло. Вместо злобной досады Райнхард ощутил некую солидарность с Хильдой за столом придурковатого барона — вот как, её тоже бросают и подставляют под удар, и тоже человек, которого она считала родным и сильно любила. Ему хотелось безжалостно и жестоко избить этого больного именно за то, что он так поступил с ней, измарав её перед всеми мужчинами в причастности к покушению, — и он был несравненно рад возможности ударить того разок. Он даже не обиделся, когда увидел, что Хильда не отреклась от такого родственника — это как раз было в её пользу в его глазах, но ощутил сильный укол ревности: в жизни женщины, которую он хотел, был ещё кто-то… Зато это было сторицей вознаграждено совсем с другой стороны — приятно было справиться самому с проблемой как раз перед капитаном «Брунгильды» и Кисслингом, после того, когда они оба справедливо сочли его заносчивым мальчишкой, из глупого упрямства не желавшего покинуть флагман, оказавшийся на грани уничтожения при Вермиллионе.