Как только они услышали про один-единственный десяток яиц, поняли, откуда я взялся, и в них заговорила исконная и, как я тех пор понимаю, справедливая нелюбовь провинции к столице. Шум поднялся невообразимый. Кричали все присутствующие, обвиняли Москву и меня как её представителя во всех грехах, московской мордой называли, чуть было до рукоприкладства не дошло.