Париж, — самый космополитический из всех городов, благодаря притягательной силе его удовольствий и изящества, не представляет собой такого зрелища, как маленький Виши с его тысячами путешественников. В первые утренние часы толпа, наводняющая парк и теснящаяся вокруг источников, напоминает о молах Гибралтара и некоторых азиатских портов, настоящих морских перекрестках, где сталкиваются и смешиваются все народы и все языки.
Европейская публика, одинаково однообразная на первый взгляд, показывает бесконечное разнообразие костюмов, жестов и поз в крытых проходах парка. Дефилируют англичане с бесстрастными лицами, в маленьких шапочках на головах, двигая при ходьбе своими широкими и короткими штанами, доходящими до икр, обутых в шотландские чулки; проходят немцы в тирольских шляпах, украшенных прямыми перьями, испанцы и американцы, в пышных галстуках и с громким разговором, итальянцы, копирующие с чрезмерным раболепием британскую моду, французы, все с розетками или бантиками на бортах сюртуков. Женщины закутаны в вуали, точно одалиски; лица их защищены панамами или громадными шляпами с опущенными полями и массой цветов — копиями с портретов английских живописцев. Сквозь тонкую ткань кружевных блуз просвечивает розовое тело; короткие белые юбки распространяют при своих движениях аромат духов. Среди этой лавы однообразных тонов проходят египтяне и турки в светлых сюртуках и высоких фесках, китайцы в голубых туниках, черных чепцах с красной пуговицей поверх завитых в крысиную косу волос, малайцы в белых штанах, с женскими косами, обвитыми вокруг их желтых обезьяньих лиц, персы, одетые по-европейски, но увенчавшие свои усатые лица астраханскими шапками, два-три индийских раджи в белых одеяниях, важных, красивых и надушенных, как жрецы поэтической религии, считающие своими богами цветы, грязные евреи в блестящих и, вместе с тем, сальных шелках, богатые мавры Алжира и Туниса, шейхи племен, носящие на блестящих бурнусах красные пятна Почетного Легиона, традиционно высокомерные и, вместе с тем, испытывающие удовлетворение — гордые сознанием, что они находятся в собственном доме, как подданные французской республики.
Европейская публика, одинаково однообразная на первый взгляд, показывает бесконечное разнообразие костюмов, жестов и поз в крытых проходах парка. Дефилируют англичане с бесстрастными лицами, в маленьких шапочках на головах, двигая при ходьбе своими широкими и короткими штанами, доходящими до икр, обутых в шотландские чулки; проходят немцы в тирольских шляпах, украшенных прямыми перьями, испанцы и американцы, в пышных галстуках и с громким разговором, итальянцы, копирующие с чрезмерным раболепием британскую моду, французы, все с розетками или бантиками на бортах сюртуков. Женщины закутаны в вуали, точно одалиски; лица их защищены панамами или громадными шляпами с опущенными полями и массой цветов — копиями с портретов английских живописцев. Сквозь тонкую ткань кружевных блуз просвечивает розовое тело; короткие белые юбки распространяют при своих движениях аромат духов. Среди этой лавы однообразных тонов проходят египтяне и турки в светлых сюртуках и высоких фесках, китайцы в голубых туниках, черных чепцах с красной пуговицей поверх завитых в крысиную косу волос, малайцы в белых штанах, с женскими косами, обвитыми вокруг их желтых обезьяньих лиц, персы, одетые по-европейски, но увенчавшие свои усатые лица астраханскими шапками, два-три индийских раджи в белых одеяниях, важных, красивых и надушенных, как жрецы поэтической религии, считающие своими богами цветы, грязные евреи в блестящих и, вместе с тем, сальных шелках, богатые мавры Алжира и Туниса, шейхи племен, носящие на блестящих бурнусах красные пятна Почетного Легиона, традиционно высокомерные и, вместе с тем, испытывающие удовлетворение — гордые сознанием, что они находятся в собственном доме, как подданные французской республики.
