Кому-то надо и так делать, коль скоро Ваш брат — столь эмоциональный человек, на самом деле. Я думал, Вы знаете об этом.
— Мой брат променял меня на не пойми, кого, и Вы теперь хотите, чтоб я рассуждала сухо и прагматично?! — кронпринцесса не повысила голоса, но на её щеках вспыхнул заметный румянец.
— Но Вы же именно так рассуждали, когда сами решили прекратить с ним общение, верно? — тем же тоном произнёс Оберштайн, не шевелясь. — Вас, помнится, ничуть не интересовало, что стало с ним после того, как Вы отключили связь, да и что с ним было до того, как я позвал его к экрану, Вас до сих пор не интересует. Так какое право Вы имеете теперь интересоваться, что с ним происходит?
— Вы… не можете давать оценку моим тогдашним действиям! — она стала почти пунцовой.
— Это ещё почему? — холодно поинтересовался он, чуть склонив голову. — Вы что, недовольны тем, что он вообще тогда выжил и не сошёл с ума, стало быть? Но в таком случае Вас бы семья Лихтенладе устранила бы физически и отнюдь не безболезненно. Да и я погибать по Вашей дурости был вовсе не намерен — вместе со всем штабом и армией Вашего брата. Всегда считал, что суицидальное поведение — признак отсутствия ума.
— По какому праву Вы мне такое говорите?! — вспыхнула Аннерозе. — Да что Вы знаете о моём тогдашнем положении, вы… — она осеклась, слегка задрожав.
— По праву того, кто служит не Вам, а своему Императору, которого Вы в своё время попытались уничтожить, Аннерозе, — спокойно и размеренно произнёс серый кардинал Империи, не давая ни малейшего намёка на эмоции, — заметим, я не поднимаю вопрос о мотивации подобных действий, а говорю лишь о результате. По праву того, кто будет спасать его столько, сколько понадобится — и ради этого сделает что угодно. А что касается Вашего положения — оно было на редкость завидным, ведь после кайзера Фридриха взять Вас в жёны была масса желающих.
— Какие циничные слова! — пылая румянцем, величественно покачала головой принцесса. — Какое…
— Аннерозе, — с добродушием молодого клерка произнёс вдруг Оберштайн, перебив её на полуслове, — оставьте свои рассказы о великой любви к юноше, которого якобы обрекли ею на смерть, для цветов, которые Вы любите вышивать на подушках, хорошо?
— Мой брат променял меня на не пойми, кого, и Вы теперь хотите, чтоб я рассуждала сухо и прагматично?! — кронпринцесса не повысила голоса, но на её щеках вспыхнул заметный румянец.
— Но Вы же именно так рассуждали, когда сами решили прекратить с ним общение, верно? — тем же тоном произнёс Оберштайн, не шевелясь. — Вас, помнится, ничуть не интересовало, что стало с ним после того, как Вы отключили связь, да и что с ним было до того, как я позвал его к экрану, Вас до сих пор не интересует. Так какое право Вы имеете теперь интересоваться, что с ним происходит?
— Вы… не можете давать оценку моим тогдашним действиям! — она стала почти пунцовой.
— Это ещё почему? — холодно поинтересовался он, чуть склонив голову. — Вы что, недовольны тем, что он вообще тогда выжил и не сошёл с ума, стало быть? Но в таком случае Вас бы семья Лихтенладе устранила бы физически и отнюдь не безболезненно. Да и я погибать по Вашей дурости был вовсе не намерен — вместе со всем штабом и армией Вашего брата. Всегда считал, что суицидальное поведение — признак отсутствия ума.
— По какому праву Вы мне такое говорите?! — вспыхнула Аннерозе. — Да что Вы знаете о моём тогдашнем положении, вы… — она осеклась, слегка задрожав.
— По праву того, кто служит не Вам, а своему Императору, которого Вы в своё время попытались уничтожить, Аннерозе, — спокойно и размеренно произнёс серый кардинал Империи, не давая ни малейшего намёка на эмоции, — заметим, я не поднимаю вопрос о мотивации подобных действий, а говорю лишь о результате. По праву того, кто будет спасать его столько, сколько понадобится — и ради этого сделает что угодно. А что касается Вашего положения — оно было на редкость завидным, ведь после кайзера Фридриха взять Вас в жёны была масса желающих.
— Какие циничные слова! — пылая румянцем, величественно покачала головой принцесса. — Какое…
— Аннерозе, — с добродушием молодого клерка произнёс вдруг Оберштайн, перебив её на полуслове, — оставьте свои рассказы о великой любви к юноше, которого якобы обрекли ею на смерть, для цветов, которые Вы любите вышивать на подушках, хорошо?
