волны, похожие на газировку с синькой, или как просто утро, когда не ждешь беды и ветра перемен, где есть место обычному человеческому счастью: ты, родители и омлет. Когда выяснилось, что мама беременна, дед по отцовской линии подсуетился и выцыганил нам двушку в панельном (правда, генеральском) доме в Кунцево. Мама вопила, что привыкла к высоким потолкам и барельефам, вынуждала отца пахать, чтобы выкупать комнаты в коммуналке, где жили ее родители на Фрунзенской. А потом он ушел. Возможно, тогда я решила, что моя участь – любить спину уходящего от меня человека.
Нам кажется, что с годами мы закаляемся и переживаем детские утраты, но иногда, на секунду вырвавшись из повседневного серого месива, оставаясь наедине с самими собой, они вырываются из нас, и мы плачем по ушедшим родителям и по омлету, который вместе с ними уже не съесть… С самого детства мне снился один и тот же сон: что мои тонкие пальцы просачиваются в щелочку ящика для постельного белья и я выкатываюсь из дивана, хочу обнять отца, а его уже нет… Я ношусь по квартире, на меня смотрят бородатые маски, что дед из Чили привез, голуби с картин тушью, лица греческих философов с настенного календаря, и наконец я подхожу к мутному растрескавшемуся зеркалу, висящему, как картина, и понимаю, что в отражении вижу себя шестилетнюю в той квартире в Кунцево. А она стоит молча со своим плюшевым зайцем и улыбается мне.
Самые горькие слезы – слезы по потерянному детству.