Он очень гордился тем, что его дела так прекрасно устроены, даже завещание написано. А почему вы спрашиваете?
Федя не мог взять в толк, играет она сейчас или на самом деле не понимает?.. Если играет – она превосходная актриса!.. Если не понимает – она исключительно глупа. Что из этого больше похоже на правду?..
– Но ведь в случае развода Виталий Васильевич мог переписать завещание?
– Конечно. Скорее всего, он так бы и сделал! Там ведь все сложно – есть какие-то наследники первой линии, или первой очереди, как на автомобильном заводе. Пуск первой очереди! Вряд ли бывшие мужья и жены бывают наследниками первой очереди!
Федя внимательно посмотрел на нее, пытаясь определить, играет она или все же нет, и не определил.
– Лариса Николаевна, я, наверное, пойду. Спасибо вам за обед и за рассказ, – он поднялся.
Вдова проводила его глазами и осталась сидеть.
– Он же не мог… сам? – жалобно спросила она сама у себя.
– Мне кажется, что нет, – ответил ей Федя. – А почему вы уверены, будто разлюбили его? С чего вы это взяли? Ну, вы мне сказали, что решили разлюбить, и бац, готово дело!
– Мне не оставалось ничего другого, только разлюбить.
– И знаю, что смогу навек, – продекламировал Федя Величковский сердито, – возненавидеть, как любила. Кому дана такая сила, тот небыва-алый человек.
– Что вы говорите?!
– Это не я говорю, а Лопе де Вега. Мы с ним вместе говорим, что вряд ли вы его разлюбили.
Она вдруг заплакала и закрылась руками. Плечи вздрагивали.
Федя постоял немного и тихонько вышел.
…Как можно любить режиссера Верховенцева, думал он на улице, до подбородка застегивая куртку и ежась от налетавшего с замерзшей реки ледяного, сырого ветра. Разве так бывает?.. И разве можно разлюбить… усилием воли? «Я решила, что мне тоже пришла пора его разлюбить, и я разлюбила», вспомнилось ему.
…Кому дана такая сила, тот небывалый человек!
Озеров открыл глаза. В дверь к нему ломился лось. Почему-то во сне он был уверен, что ломится именно лось. Он даже представил, как тот разгоняется, наставляет рога и врезается в дверь.
В комнате было очень светло, почти бело, и прохладно. По потолку ходили легкие тени. Ни комнаты, ни потолка он не узнавал.
…Что происходит? Где я? Что это за место?..
Лось продолжал поддавать рогами дверь.
Озеров с трудом встал – все тело болело, как от нарывов, – и, волоча за собой покрывало, подошел к двери и распахнул ее.
Федя не мог взять в толк, играет она сейчас или на самом деле не понимает?.. Если играет – она превосходная актриса!.. Если не понимает – она исключительно глупа. Что из этого больше похоже на правду?..
– Но ведь в случае развода Виталий Васильевич мог переписать завещание?
– Конечно. Скорее всего, он так бы и сделал! Там ведь все сложно – есть какие-то наследники первой линии, или первой очереди, как на автомобильном заводе. Пуск первой очереди! Вряд ли бывшие мужья и жены бывают наследниками первой очереди!
Федя внимательно посмотрел на нее, пытаясь определить, играет она или все же нет, и не определил.
– Лариса Николаевна, я, наверное, пойду. Спасибо вам за обед и за рассказ, – он поднялся.
Вдова проводила его глазами и осталась сидеть.
– Он же не мог… сам? – жалобно спросила она сама у себя.
– Мне кажется, что нет, – ответил ей Федя. – А почему вы уверены, будто разлюбили его? С чего вы это взяли? Ну, вы мне сказали, что решили разлюбить, и бац, готово дело!
– Мне не оставалось ничего другого, только разлюбить.
– И знаю, что смогу навек, – продекламировал Федя Величковский сердито, – возненавидеть, как любила. Кому дана такая сила, тот небыва-алый человек.
– Что вы говорите?!
– Это не я говорю, а Лопе де Вега. Мы с ним вместе говорим, что вряд ли вы его разлюбили.
Она вдруг заплакала и закрылась руками. Плечи вздрагивали.
Федя постоял немного и тихонько вышел.
…Как можно любить режиссера Верховенцева, думал он на улице, до подбородка застегивая куртку и ежась от налетавшего с замерзшей реки ледяного, сырого ветра. Разве так бывает?.. И разве можно разлюбить… усилием воли? «Я решила, что мне тоже пришла пора его разлюбить, и я разлюбила», вспомнилось ему.
…Кому дана такая сила, тот небывалый человек!
Озеров открыл глаза. В дверь к нему ломился лось. Почему-то во сне он был уверен, что ломится именно лось. Он даже представил, как тот разгоняется, наставляет рога и врезается в дверь.
В комнате было очень светло, почти бело, и прохладно. По потолку ходили легкие тени. Ни комнаты, ни потолка он не узнавал.
…Что происходит? Где я? Что это за место?..
Лось продолжал поддавать рогами дверь.
Озеров с трудом встал – все тело болело, как от нарывов, – и, волоча за собой покрывало, подошел к двери и распахнул ее.
