Произошла такая интересная расстановка сил в хрущевское время. С одной стороны, были мы, была строго подпольная культура, настоящая. Выползти оттуда было невозможно. Я как поэт принадлежал полностью к ней. Но, с другой стороны, у меня была некоторая известность, статус чувашского литератора. Меня время от времени поддерживала возможность переводческой работы. Я, так сказать, полностью не умещался в подпольной культуре. Я принадлежал одновременно и к некоей официальной культуре, хотя бы как переводчик. Так же подпольный, непризнанный гениальный композитор Андрей Волконский был известным музыкантом. То есть люди не делились на черное — белое. Они принадлежали и к подпольной культуре, и к официальной.

Некоторые искали покровителей у власти, пользуясь ситуацией. Искали! Я, наверное, не вправе говорить, но то, что до нас доходило о деятельности Белютина, свидетельствовало о том, что там идут поиски контакта с властями. Эрнст Неизвестный умел это проделывать виртуозно... Его сила, его умение бороться за себя — я это не осуждаю. Просто мы были другими. Мы считали, что лучше всего не высовываться, все равно все будет уничтожено, лучше таиться и там работать — в подполье.