Ольга Лехтонен:
«1990 год, мне 13 лет, на улице середина августа. От своих подружек я узнаю о гибели Виктора Цоя. Я знаю, что он страшно популярный певец, что его слушают все, даже мои одноклассники, с которыми я в ”контрах“. И ничего больше. Ни единого слова из его песен. Но то, что я вижу вокруг, впервые глубоко трогает меня. Безумная боль, которая кругами расходится по нашему городу, по всей стране. Искаженные лица прохожих, слезы, умолкшая музыка, стихшее веселье. Лето оборвалось. Для многих жизнь кончилась. Небо померкло, мир стал черно-белой ловушкой без выхода, без воздуха… Я помню, как, обнявшись, плакали афганцы, молодые поседевшие парни, повидавшие на своем веку весь мыслимый и немыслимый ужас. Потом я встречала их с гитарой в центре города. На них были черные футболки… Подруга рассказывала, что на территории пионерского лагеря, в котором она тогда отдыхала, постоянно орало радио. Новость о смерти Цоя прогремела над головами во время вечерней линейки. Несколько девочек потеряли сознание, начался переполох. До конца сезона (который только начался) были отменены все дискотеки, ребята носили на руке черные повязки. Их никто не принуждал, не заставлял – это был искренний взрыв горя, настоящий траур… День авиации, 19 августа, был безнадежно испорчен. Это был день Витиных похорон.
Искренность и глубина горя окружающих меня людей вызвали в сердце острое сострадание и сочувствие. Мне стало ясно, что человек, вызвавший своей гибелью такую лавину боли, не может быть какой-нибудь попсовой дешевкой. Что другие что-то видят и понимают, а я – нет. По плохим людям так не горюют.
В сентябре, на первом уроке музыки, мы 45 минут слушали ”КИНО“. Учитель безропотно вставил бобину в магнитофон, принесенную моей одноклассницей, и на нас медленно полилась музыка. Кажется, это был сборник. ”Пачка сигарет“, ”Алюминиевые огурцы“, ”Спокойная ночь“… Когда заиграла ”Легенда“, некоторые девчонки расплакались. На меня обрушилась целая Вселенная – звезд и ветра, света и тьмы, любви и величия, радости и боли.
Боль лилась из динамиков, она была растворена в воздухе, в той мертвой тишине, которая царила в классе. Я слушала песни, смотрела на плачущих девочек, а внутри меня медленно трещали, ломались и с грохотом падали стены. Слезала с души кожура, падали ледяные укрепления, которые я возводила вокруг себя всю жизнь. Человек по имени Виктор Цой вдруг вошел в мою одинокую жизнь.
Давно разошлись дороги моих одноклассников. Давным-давно уже забыли они этот урок музыки, да и сам Виктор Цой остался для них лишь воспоминанием о ранней молодости. С тех пор я повзрослела и поумнела, но та музыка, тот голос, которые обрушились на меня тогда из динамиков музыкального класса, до сих пор звучат во мне».
«1990 год, мне 13 лет, на улице середина августа. От своих подружек я узнаю о гибели Виктора Цоя. Я знаю, что он страшно популярный певец, что его слушают все, даже мои одноклассники, с которыми я в ”контрах“. И ничего больше. Ни единого слова из его песен. Но то, что я вижу вокруг, впервые глубоко трогает меня. Безумная боль, которая кругами расходится по нашему городу, по всей стране. Искаженные лица прохожих, слезы, умолкшая музыка, стихшее веселье. Лето оборвалось. Для многих жизнь кончилась. Небо померкло, мир стал черно-белой ловушкой без выхода, без воздуха… Я помню, как, обнявшись, плакали афганцы, молодые поседевшие парни, повидавшие на своем веку весь мыслимый и немыслимый ужас. Потом я встречала их с гитарой в центре города. На них были черные футболки… Подруга рассказывала, что на территории пионерского лагеря, в котором она тогда отдыхала, постоянно орало радио. Новость о смерти Цоя прогремела над головами во время вечерней линейки. Несколько девочек потеряли сознание, начался переполох. До конца сезона (который только начался) были отменены все дискотеки, ребята носили на руке черные повязки. Их никто не принуждал, не заставлял – это был искренний взрыв горя, настоящий траур… День авиации, 19 августа, был безнадежно испорчен. Это был день Витиных похорон.
Искренность и глубина горя окружающих меня людей вызвали в сердце острое сострадание и сочувствие. Мне стало ясно, что человек, вызвавший своей гибелью такую лавину боли, не может быть какой-нибудь попсовой дешевкой. Что другие что-то видят и понимают, а я – нет. По плохим людям так не горюют.
В сентябре, на первом уроке музыки, мы 45 минут слушали ”КИНО“. Учитель безропотно вставил бобину в магнитофон, принесенную моей одноклассницей, и на нас медленно полилась музыка. Кажется, это был сборник. ”Пачка сигарет“, ”Алюминиевые огурцы“, ”Спокойная ночь“… Когда заиграла ”Легенда“, некоторые девчонки расплакались. На меня обрушилась целая Вселенная – звезд и ветра, света и тьмы, любви и величия, радости и боли.
Боль лилась из динамиков, она была растворена в воздухе, в той мертвой тишине, которая царила в классе. Я слушала песни, смотрела на плачущих девочек, а внутри меня медленно трещали, ломались и с грохотом падали стены. Слезала с души кожура, падали ледяные укрепления, которые я возводила вокруг себя всю жизнь. Человек по имени Виктор Цой вдруг вошел в мою одинокую жизнь.
Давно разошлись дороги моих одноклассников. Давным-давно уже забыли они этот урок музыки, да и сам Виктор Цой остался для них лишь воспоминанием о ранней молодости. С тех пор я повзрослела и поумнела, но та музыка, тот голос, которые обрушились на меня тогда из динамиков музыкального класса, до сих пор звучат во мне».
