Язык здесь более разговорный, чем в других произведениях Гинзбург, и он словно бы открыт для психологических процессов Оттера, который «прорабатывает» травмирующие воспоминания, освобождаясь от прежнего отрицания, подбираясь все ближе к правде, способной сказать ему о совершенных «злодеяниях». В то же время даже в этой черновой еще завязке мы обнаруживаем характерные философские обобщения (о том, что забота всегда приходит слишком поздно и т. д.), а также синтаксические параллели, например: «тела, уже бесчувственного... тело, еще живое
Потому что тяготы, которые нам кажется невозможным поднять в перспективе бесконечной стабильности и повторяемости, — они же становятся неизбежными, само собой разумеющимися как единовременное последнее усилие
Предположительно можно рассматривать кольцевой нарратив в тексте не как знак посттравматического состояния, но как структуру, которая утешает Оттера тем, что в происходящем все же есть некий смысл.
Написать о круге — прорвать круг. Как-никак поступок. В бездне потерянного времени — найденное»252. Это предложение Гинзбург с отсылкой к Прусту начинает работать как афоризм, который выходит за рамки блокадного контекста: написать о любом круге — значит прорвать его
Мы можем убедиться, что круговое движение является умышленной нарративной структурой: у Гинзбург оно часто возникает как символ и троп не только в этих двух историях о раскаянии, но и в более крупных произведениях — «Возвращении домой» (1929–1936) и «Мысли, описавшей круг» (1934–1936 или 1939), сами названия которых отсылают к такому виду движения