Оглавление

ЭВОЛЮЦИЯ УВЛЕЧЕНИЙ…

Карты были всегда. Они сопровождали все детство, юность, вплоть до окончания института. Помню времена, когда начинал играть в Таблин, Ведьму, Девятку. Разыгрывал нешуточные сражения еще с Ривкой и Розой — моими замечательными бабушками. Было мне тогда, наверное, года два с половиной.

Затем научился неплохо соображать в Дурака — самую популярную игру всех времён и народов. С годами, пришёл черёд Кинга и Покера с Джокером. Бура, очко, бридж — почему-то, не прижились, уступив место ожесточенным шахматно-шашечным и доминошным сражениям.

Игры поражали нас бесконечными летними каникулами. Охватывали, словно опасные эпидемии, всех поголовно.

Вооружённые карточными колодами, мы целыми днями торчали во дворе, постоянно меняя положение. То сидели за грубо сколоченными деревянными столами, то располагались прямо на столешницах.

В третьем-четвёртом классах, мне ещё было не стыдно поиграть с девчонками в классики, скакалки или в выбивалы.

Затем начались игры в Пекаря, очень похожего на городки. Главными героями там выступали консервные банки, сложенные друг на друга.

По ним следовало нанести точный удар, метнув палку с приличного расстояния. Мальчишке — Пекарю, охранявшему эту поблескивавшую стопку емкостей, если везло, удавалось дотронуться тростью до неудачника, не успевшего подобрать своё деревянное орудие, и сбить вожделенную банку.

Тогда невезучий ковбой сам занимал не слишком почетное и хлопотное место Пекаря у скопления банок

Игры были небескорыстными. Победители выигрывали баснословные ценности в виде мальчишеского уважения, целых пачек разноцветных блестящих наклеек на разнообразные банки, склянки и бутылки. Они щедро выпускались типографией для завода Ткаченко, всего гигантского объединения 1 Мая, а также для знаменитого вино-коньячного завода и прочих производителей еды с напитками.

За проигрыш в карты следовала жестокая экзекуция. На выбор.

Либо щелбаны, либо удары картами по ушам. Горе тем, кто вытаскивал из колоды десятку или туза. Уши, от хлестких звучных хлопаний десятью или одиннадцатью картами, немедленно краснели. Они продолжали гореть ещё довольно долго. Это, зачастую, вызывало многочисленные насмешки, широко распространённые в беспощадной мальчишеской среде.

А карточные фокусы? За показ хорошего фокуса можно было стать героем двора на целых три-четыре долгих летних дня. На фокусника с восхищением смотрели все девчонки, а мальчишки, признавая твоё первенство, уважительно пожимали руки. — «Наука умеет много гитик», — Этот фокус заставил многих из нас реально поскрипеть мозгами и даже заняться карто-фокусо-творчеством, с выдумкой новых оригинальных головоломок.

Мало, кто из нас ведал, что мало кому известные тогда « Гитики», так впечатлят многих будущих писателей и войдут в десятки фильмов, книг и прочих произведений. Зато, когда залетный мальчишка из соседнего двора, вдруг, попадал в наше высшее общество, девчонки холодно интересовались у него « Много ли гитик умеет наука в их отсталом дворе?»

Это сегодня, вездесущая «Википедия» легко расскажет то, что было для многих большим секретом. Из неё, сейчас, каждый узнаёт, что…

Слово «гитик» — комбинация букв, не имеющая обычного смыслового значения и не используемая вне этого выражения. Мнемонические фразы для карточных фокусов стали появляться во второй половине XVIII века во Франции. Первую русскоязычную карточную мнемонику «Смуту ведет долом слава» придумал в 1869 году поэт В. Г. Бенедиктов]. В 1920-х годах читатели Я. И. Перельмана предложили две другие осмысленные фразы: «Макар режет ножом нитки» и «Крупу, табак берем оптом». Однако чаще мнемоники состоят из грамматически не согласованных или не связанных по смыслу слов. Например, «лирик лемех рахат кутум».

Неожиданно, во дворе появилась книжка чемпиона мира Купермана.

Вирус стоклеточных шашек поразил всех, почти на весь бесконечный месяц. Утром, днём и вечером, он заставлял нас решать хитроумные комбинации и привыкать к новым, несколько необычным правилам.

Жаркие шашечные сражения переместились, почему-то, на скамейки перед подъездами. Видимо оттого, что в течение дня, тень от нашей родной Тираспольской пятиэтажки предоставляла в этих местах спасительную прохладу

Оттуда нас постоянно пытались согнать конкурентки. Бабушки-старушки считали эти места своей священной собственностью. Они активно использовали эту стратегическую позицию для бесконечных посиделок и азартных обсуждений. Особенно при внимательном разглядывании соседок активного полового возраста, пробегавших мимо в непозволительно коротких юбках.

А если та, что была ещё ярко подкрашена, да забывала поздороваться? Что тут начиналось

Вдруг, от ближайшей стройки кто-то приволакивал во двор большой лист ДСП. Его немедленно устанавливали на грубо сколоченный стол, используемый, до того, для карточно-доминошных баталий. В середине этого широкого пространства выстраивались старые учебники, игравшие важную роль импровизированой сетки.

Все немедленно мчались по домам и магазинам, выискивая или закупая дешевые китайские ракетки и белые пластмассовые шарики. Иногда, после сильного удара, шарики деформировались. Ничего. Из было достаточно много. И стоили они сущие копейки. Зато как здорово горели.

Начиналось время бесконечных теннисных турниров «на вылет», собиравших на игру бесконечные очереди. Накал страстей был такой, что не оставлял нам — азартным Парамошам, ни малейшего шанса сбегать домой.

Напрасно — напрасно, мамы и бабушки зазывали перекусить. Раз или два, от силы, за весь бесконечно-летний день, уже припрыгивая от нетерпения, удавалось только на секунду заскочить в туалет.

Затем, вдобавок, громыхнув крышкой кастрюли и зажмурив глаза от удовольствия, с трудом переводя дыхание, удавалось припасть губами и напиться розоватого-оранжевого яблочно-вишнево-абрикосового компотика.

Особенно нравились вкусные волокна абрикос и маленькие кусочки фруктов, концентрация которых увеличивалась с приближением ко дну кастрюли, наполненного ароматно-волшебной амброзией. Под конец, приходил черёд столовой ложки. Той, что побольше.

Те, у кого, поначалу, не было ракеток, вполне довольствовались старыми учебниками, которые превращались, порой, в непобедимое теннисное оружие.

Проигравшим приходилось несладко. Особенно, когда стали постарше. На кону уже появились настоящие призы. По важности они стали ничуть не меньше, чем на турнирах большого шлема. Иногда приходилось даже доставать из копилки часть капиталов, сэкономленных за годы на школьных завтраках и нестись в магазин за проигранной бутылкой лимонаду.

Распивали ее все вместе, поочередно прикладываясь к зазубренному горлышку. Из-за такого дефекта, бутылку, порой, в магазине отказывались менять на полную.

Тогда, всей гурьбой мы решительно требовали заведующую и громогласно доказывали, что эта бутылка, ещё совсем недавно, была куплена именно в таком безобразном состоянии. Довольные одержанной победой, мы, вновь, покупали и распивали вкусные лимонад, крем-соду или « Бэутуре портокале» (апельсиновый напиток, молд).

Турниры не утихал до самой-самой темноты. Ожесточенное сражение продолжалось в сумерках до тех пор, пока белый пластмассовый шарик, просто, не переставал быть различимым.

— Завтра, я буду первым!

— Нет, я!

— Тот, кто придёт первым!, — соглашались мы и, нехотя, разлетались по домам

Теннис сменялся эпидемией грецких орехов. Мы" тырили» их по соседским частным дворам, прислонившихся к нашей, тогда еще новенькой, пятиэтажке.

— Посмотрите-посмотрите, на свои руки! Как в школу пойдёте?!, — как гром среди ясного неба, раздавалось предупреждение взрослых

— О Боги! неужели так быстро? Лето, любимое дорогое желанное лето, до обидного быстро, но подходило к концу

— Да! Вижу — вижу, как вы готовились к школе, — журила нас первого сентября Зоя Владимировна, строгая математичка, возглавившая наш 5А. Взрослые посмеивались, что она, впоследствии, вышла замуж и ушла в декрет, в результате классного руководства нашим классом

Строгая Зоя, как называли ее все ученики одиннадцатой школы, критично осмотрев ладони мальчишек, выставленных по ее просьбе на всеобщее обозрение и покачав головой, неосторожно спросила

— И как? Как Вы едите все это?

Тут, все, и девчонки, сумевшие сберечь свои руки, и неаккуратные мальчишки, с чёрными от орехового сока руками, наперебой, объясняли особые премудрости снятия зеленой кожуры, разбивания ореха, а самое главное, осторожного снятия тонкой горьковатой кожицы.

— Вот, Зоя Владимировна, попробуйте!, — протянули ей чищенный орех, появившийся невесть откуда

— Да. Действительно. Какой волшебный вкус. А я, грешным делом, уже совсем позабыла наши детские увлечения, — рассмеялась дорогая Зоя

Сегодня, всех ребят растащили по квартирам современные гаджеты. Дворы, прежде заполненные шумом детворы, периодическим звоном разбивавшихся стёкол и хлесткими ударами азартных доминошников, ушли в прошлое. Везде царствует Век цифры и разделения людей, помноженный на карантин. Но, может, это просто сон, и все ещё, когда-нибудь, да вернётся?

— Эй! Юрка, Сашка,! Берите Валерку с Вовкой! Айда, сгоняем в футбол…

БЫТЬ, БЫТЬ, БЫТЬ…

В бытность аспирантом, как-то заглянул на Калину — знаменитый на весь Союз дом книги. В далекие советские времена, Калиной в народе называли Калининский проспект, ставший, впоследствии, Новым Арбатом.

Ощутив на себе чей-то взгляд, я вздрогнул от неожиданности. С обложки одной из шекспировских книг, напечатанных на английском языке, на меня смотрел наш дорогой Коля Корявский. Его глаза, то же лицо.

Интеллигентная ладонь расположилась на черепе с надписью « To be or not to be…» (Быть или не быть, англ). Конечно, я был потрясён практически абсолютной похожестью известного английского актера и моего близкого товарища по студенческим временам.

Коля был умным, мягким, скромным и незаметным. Большие голубовато-серые глаза смотрели с бесконечной добротой и лёгким недопониманием. Так, должно быть, мог смотреть ангел, случайно оказавшийся посреди людской суеты.

В молдавский колхоз, находившийся в Волонтировке, неподалёку от Бендер, нагрянули дожди. Нас, первокурсников, освободив от занятий, послали туда на очередную отчаянную советскую битву по уборке винограда, табака и прочей кукурузы.

Мизерные расценки на сбор урожая вызывали необходимость посылки десятков, сотен тысяч студентов и школьников. Учитывая необходимость размещения, кормежки и, как правило, низкие показатели производительности труда, экономического толку было очень мало.

Зато дружба, сплоченность, многочисленные романы и прочие приключения, заставили большинство из нас навеки полюбить и запомнить те прекрасные времена.

Работы в поле, на весь период дождливых дней, прекратились полностью.

Приостановилась и наша ударная деятельность на початкоочистителе — бестолковом грохотавшем устройстве, которое мы умудрялись перекричать модной тогда песней о Червоной Руте и воплями, — Меканик! Са стрекат (сломался, Молд).

Допотопный механический чудик иногда подло замолкал, полностью обнажая всю непроходимую фальшь нашего примитивного вокала.

Во время дождя, целыми днями, мы торчали в большой комнате, заставленной парой десятков кроватей. Вовсю играли в шахматы, карты и отчаянно боролись с бесконечным поголовьем полусонных осенних мух, буквально усеявших весь низкий потолок.

Их было столько, что первое время друзья легко выполняли установленную мною норму.- Перед сном, надо было сдать на приемку не менее сотни.

Смех раздавался лишь в моменты, когда очередной бедняга отправлялся в удаленный деревянный туалет в моих безразмерных туфлях. В тот, сорок наипоследний-растоптанный, многим удавалось влезть прямо в своей обуви, которую никому не хотелось пачкать в непролазной деревенской грязи.

— Скучно здесь у вас. Не любите Вы меня. Убегу я от всего этого, хоть на денек, — загадочно произнёс Коля, неожиданно наглотавшись таблеток седуксена — модного, в те времена, успокоительного

Такое состояние мы наблюдали впервые. До самого вечера ребята подходили к Николаю, поочередно заглядывая в открытые безучастные глаза. Их равнодушная бесконечность смешила, пугала и завораживала.

Коля очень удобно молчал. С ним было комфортно гулять, сидеть на занятиях, выполнять любую работу. Будучи чрезвычайно артистичным, он мог одним выразительным взглядом, и в любое время, вызвать гомерический хохот всей нашей студенческой братии.

Со мною многие любили готовиться к очередным экзаменам и зачетам. Рядом с круглым отличником проходить вопросы было удобно. Все билеты я проходил не менее двух раз. Быстро и легко прояснял непонятные места.

Притягательным было и то, что через каждых пять пройденных вопросов, я устаивал короткую, но ожесточенную карточную игру. Минут, эдак, на двадцать. Конечно же, на деньги.

Сия передовая технология подготовки к экзаменам устраивала многих. Получалось, что мы, и вопросы проходили, и долгожданный пряник развлечения, по оконцовке, получали исправно.

В ассортименте развлечений доминировали игры в терц, белот и клабер, что было, по сути, одним и тем же — только названия разные. Главными из карт, помнится, были валет и девятка. Козырные король с дамой назывались «Бэлла», три карты подряд — «Терц».

Присутствовали, конечно, другие дополнительные правила, тонкости и ухищрения, делавшие данное занятие достаточно азартным. От ожесточенно-бескомпромиссной схватки, прерываемой охами, вздохами и отборным матом, мы получали огромное, прям-таки бешеное, количество адреналина.

Его, как раз, было вполне достаточно для прохождения следующих пяти вопросов, наводивших многих моих коллег на мрачные суицидальные мысли. Спасала только игра, всегда маячившая за горизонтом.

Ну, вот и все! Приходила в процессе подготовки та самая минута, когда сил не хватало даже на игру.

А завтра? Завтра один из страшных очередных экзаменов. Правда все вопросы пройдены по два раза. Друзьям-товарищам этого более чем достаточно.

Усталость ломовая. Однако, в последний момент, когда надо было решительно выключить свет, я, на всякий пожарный, захотел повторить ещё одну каверзу.

Это переполняло чашу терпения моих окружающих. В меня пытались попасть подушкой, носками не первой свежести, видавшими виды, старыми тапками. Напрасно.- Остановить оголтелого отличника не удалось никому. Я упорно продолжал зубрежку.

Вдруг, Коля, как всегда бесцветно и индифферентно, раздельно произносит одну фразу, — Цветы, запахи, карандаши, собаки лают, — Безуспешно соединяя в уставшем мозгу эти простые смыслы и пугаясь, — не поехала ли крыша?, — я мгновенно выключил свет и кинулся в железную студенческую кровать, отчаянно застонавшую своей изношенной пружинной сеткой.

С тех пор, магическое словосочетание, упомянутое выше, успешно использовалось друзьями против моих излишних предэкзаменационных перестраховок, — Цветы, собаки, карандаши…

К великому сожалению, Коли, уже, давным-давно, нет на белом свете. Его ближайший друг — Вовка Фадеев, которого все звали просто Фаддей, позвонил мне как-то из Лондона и сообщил эту грустную весть.

Тогда в Москве, на Калининском, я, все-же, купил того шекспировского Гамлета.

И много-много лет подряд, из книжного шкафа, в нашей маленькой тираспольской квартирке, с обложки глядел на меня наш дорогой Коля.

Смотрел своими широко раскрытыми и немного удивленными добрыми глазами. В самые аховые моменты жизни, отвечая на тот важный вопрос, он, как мог, успокаивая, твердил,

— To be...To be...To be..- Быть… Быть… Быть…

ЛИЖУ90

Кража одной только пилотки в роте курсантов, состоявшей из ста двадцати молодых парней — будущих офицеров-танкистов, измученных пятилетней учебой, госэкзаменами и защитой дипломов на инженерных факультетах, спровоцировала настоящую цепную реакцию. Ровно-ровно сто двадцать аналогичных актов воровства.

Каждый, у кого пропадала пилотка, в той Николаевской учебке, впрочем, как и в других военных частях всего бывшего Советского Союза, норовил немедленно и незаметно украсть ее у соседа, дабы компенсировать чувствите