Теперь желание становится диалектическим. Антропогенное желание — это отрицание животного желания первого порядка: отрицание отрицания. Оно не разрушает другого, поскольку нуждается в его признании.
И возникает подозрение, что эта система интересуется не столько нашим индивидуальным здоровьем и выживанием, сколько своим собственным бесперебойным функционированием.
С другой стороны, решение здорового человека игнорировать разумные советы и подвергать себя смертельному риску вызывает восхищение в современном обществе. Предполагается, что больной должен выбрать жизнь, но здоровый волен выбрать смерть, и это только приветствуется.
Раньше желание общественного признания и восхищения рассматривалось как греховное: единственно истинное духовное признание оно подменяло «мирским» признанием, внутренние ценности — внешними. Основное отношение субъекта к обществу было религиозным, этическим. В эпоху секуляризации Бога сменило общество, а наше отношение к нему стало не этическим, а эротическим. Чтобы выжить, человек должен нравиться и получать лайки. А чтобы нравиться, он должен сделать себя привлекательным. На место религии пришел дизайн, который в итоге превратил само общество в выставочное пространство, где индивидуумы выступают как художники и одновременно — как произведения искусства собственного изготовления. Самодизайн представляет собой форму самозащиты, заботы-о-себе и тем самым ускользает от кантовского различения между незаинтересованным эстетическим созерцанием и целесообразным использованием вещей. Ясно, что субъект самодизайна жизненно заинтересован в том образе, который он предлагает внешнему миру. И решение зрителя поставить или не поставить лайк этому образу чревато личными и политическими последствиями. Поэтому субъект самодизайна заинтересован не только в собственном образе, но и в существовании зрителей этого образа. Так же как любящий заинтересован в существовании любимого, субъект самодизайна заинтересован в существовании и структуре общества, в котором он рассчитывает получить признание и вызвать восхищение. Нарциссическое желание признания укрепляет существующий символический порядок общества, потому что это желание направлено именно на него. Человеческое тело становится произведением искусства, подобным музейному экспонату. Мы хотим, чтобы нам ставили лайки и заботились о нас.
Ведь в момент, когда великое здоровье начинает пониматься как инфекция, как приток стимулирующей и вместе с тем разрушительной энергии, инфекция осознается как источник креативности. Нужно быть инфицированным, чтобы стать креативным. В современном обществе с его культом креативности забота-о-себе легко принимает форму самоинфицирования, включая прием наркотических препаратов.
Врачи теперь играют роль священников, поскольку они, как предполагается, знают наши тела лучше, чем мы их знаем, как в свое время священники, по их утверждению, знали наши души лучше, чем мы их знали.
В этом смысле медицина заняла место религии, а больница заменила церковь. Привилегированным объектом институциональной заботы является не душа, а тело: «Здоровье замещает спасение» [1]. Врачи теперь играют роль священников, поскольку они, как предполагается, знают наши тела лучше, чем мы их знаем, как в свое время священники, по их утверждению, знали наши души лучше, чем мы их знали.
Прав был Мишель Фуко, когда описал современные государства как биополитические. Их основная функция состоит в заботе о здоровье и благополучии своих граждан.
В таком случае пришлось бы допустить, — пишет он, — что после конца Истории люди строили бы здания и создавали произведения искусства точно так же, как птицы вьют гнезда, а пауки ткут паутину, они исполняли бы музыку по примеру лягушек и кузнечиков, играли бы, как играют щенки, и занимались любовью так, как это делают взрослые звери [34].
