автордың кітабын онлайн тегін оқу  Выше звезд и другие истории

Урсула Ле Гуин

Мастера. Перевод Р. Германа

Сундучок темноты. Перевод Т. Чернышевой

Девять жизней. Перевод Кира Булычева

Вещи. Перевод И. Тогоевой

Поле зрения. Перевод Н. Сечкиной

Те, кто покидают Омелас. Перевод А. Корженевского

«Автор „Семян акации“» и другие выдержки из «Журнала Ассоциации теролингвистики». Перевод А. Корженевского

Выше звезд. Перевод И. Тогоевой

Лабиринты. Перевод М. Лахути

Новая Атлантида. Перевод И. Тогоевой

Дневник Розы. Перевод Н. Сечкиной

Иной взгляд. Перевод М. Лахути

Тропинки желания. Перевод Н. Сечкиной

Рассказ жены. Перевод Т. Чернышевой

Забирающая имена. Перевод М. Лахути

Бизоны-малышки, идите гулять... Перевод В. Кулагиной-Ярцевой

Керастион. Перевод Н. Сечкиной

Сон Ньютона. Перевод Д. Смушковича

Камень, изменивший мир. Перевод Д. Смушковича

Браконьер. Перевод И. Тогоевой

Старшие. Перевод И. Тогоевой

Дикарки. Перевод Н. Сечкиной

Растерянный рай. Перевод Д. Смушковича

Кувшин воды. Перевод М. Лахути

Ursula K. Le Guin

THE LATHE OF HEAVEN © Ursula K. Le Guin, 1971

THE EYE OF THE HERON © Ursula K. Le Guin, 1978

THRESHOLD © Ursula K. Le Guin, 1980

APRIL IN PARIS © Ursula K. Le Guin, 1962

THE MASTERS © Ursula K. Le Guin, 1963

DARKNESS BOX © Ursula K. Le Guin, 1963

NINE LIVES © Ursula K. Le Guin, 1969

THINGS © Ursula K. Le Guin, 1970

THE FIELD OF VISION © Ursula K. Le Guin, 1973

THE ONES WHO WALK AWAY FROM OMELAS © Ursula K. Le Guin, 1973

THE AUTHOR OF THE ACACIA SEEDS AND OTHER EXTRAXTS FROM
THE JOURNAL OF THE ASSOCIATION OF THEROLINGUISTICS ©

Ursula K. Le Guin, 1974

THE STARS BELOW © Ursula K. Le Guin, 1974

MAZES © Ursula K. Le Guin, 1975

THE NEW ATLANTIS © Ursula K. Le Guin, 1975

THE DIARY OF THE ROSE © Ursula K. Le Guin, 1976

THE EYE ALTERING © Ursula K. Le Guin, 1976

THE PATHWAYS OF DESIRE © Ursula K. Le Guin, 1979

THE WIFE’S STORY © Ursula K. Le Guin, 1982

SHE UNNAMES THEM © Ursula K. Le Guin, 1985

BUFFALO GALS, WON’T YOU COME OUT TONIGHT © Ursula K. Le Guin, 1987

THE KERASTION © Ursula K. Le Guin, 1990

NEWTON’S SLEEP © Ursula K. Le Guin, 1991

THE ROCK THAT CHANGED THINGS © Ursula K. Le Guin, 1992

THE POACHER © Ursula K. Le Guin, 1993

OLDERS © Ursula K. Le Guin, 1995

THE WILD GIRLS © Ursula K. Le Guin, 2002

PARADISES LOST © Ursula K. Le Guin, 2002

THE JAR OF WATER © Ursula K. Le Guin, 2014

This edition published by arrangement with Curtis Brown Ltd.
and Synopsis Literary Agency

All rights reserved

Перевод с английского Дмитрия Бузаджи, Кира Булычева, Норы Галь,
Ростислава Германа, Александра Корженевского, Валентины Кулагиной-Ярцевой,
Майи Лахути, Надежды Сечкиной, Даниэля Смушковича, Ирины Тогоевой, Татьяны Чернышевой

Оформление обложки Егора Саламашенко

Ле Гуин У.

«Выше звезд» и другие истории : романы, повести, рассказы / Урсула Ле Гуин ; пер. с англ. Д. Бузаджи, К. Булычева, Норы Галь и др. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2022. — (Фантастика и фэнтези. Большие книги).

ISBN 978-5-389-21967-0

16+

Урсула Ле Гуин — классик современной фантастики и звезда мировой литературы, лауреат множества престижных премий (в том числе девятикратная обладательница «Хьюго» и шестикратная «Небьюлы»), автор «Земноморья» и «Хайнского цикла». Один из столпов так называемой мягкой, гуманитарной фантастики, Ле Гуин уделяла большое внимание вопросам социологии и психологии, межкультурным конфликтам, антропологии и мифологии. Данный сборник включает лучшие из ее внецикловых произведений: романы «Жернова неба», «Глаз цапли» и «Порог», а также представительную ретроспективу произведений малой формы, от дебютного рассказа «Апрель в Париже» (1962) до прощальной аллегории «Кувшин воды» (2014). Некоторые произведения публикуются на русском языке впервые, некоторые — в новом переводе, остальные — в новой редакции.

© Д. М. Бузаджи, перевод, 2022

© Кир Булычев (наследник), перевод, 1971

© Нора Галь (наследники), перевод, 2022

© Р. Герман (наследники), перевод, 2022

© А. И. Корженевский, перевод, 1988, 1990

© В. С. Кулагина-Ярцева, перевод, 1999

© М. Д. Лахути, перевод, 2022

© Н. С. Сечкина, перевод, 2022

© Д. М. Смушкович, перевод, 1998, 2003

© И. А. Тогоева, перевод, 1989, 1990, 1992, 1997, 2008

© Т. Н. Чернышева, перевод, 1992

© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа
„Азбука-Аттикус“», 2022
Издательство АЗБУКА^®

1

И вы, и Конфуций — это только сон, и то, что я называю вас сном, тоже сон. Речи эти кажутся загадочными, но, если после многих тысяч поколений в мире появится великий мудрец, понимающий их смысл, вся вечность времен покажется одним быстротечным днем! ^[1]

Чжуан-цзы, глава II

Влекомая течениями, гонимая волнами, покорная неодолимому притяжению всей мощи океана, медуза покачивается в бездне приливных вод. Свет проходит сквозь нее, и тьма входит в нее. Ее влечет, гонит, тянет — с места на место, отсюда туда, ибо в морских глубинах нет иных направлений, кроме ближе и дальше, выше и ниже, — и медуза парит и качается; могучий пульс дневными и ночными ударами бьет во вздымающемся к Луне океане, и по ее телу проходит мелкая частая дрожь. Парящее, качающееся, дрожащее, это эфемерное, зыбкое существо защищено лишь яростью и силой моря, которому оно вручило свою жизнь, свой путь и свою волю.

Но тут встают упрямые континенты. Проплешины песчаных отмелей и скалистых утесов расталкивают воду и рвутся в воздух — страшный сухой космос, где яркий свет и переменчивость, где не на что опереться жизни. И вот, вот течения обманывают и волны предают: сломав свой вечный круг, бросаются шумной пеной на скалы и в воздух, ломаясь...

Что существу, рожденному движением вод, делать на сухом песке дня? Что каждое утро делать сознанию, просыпаясь?

Веки у него сгорели, так что закрыть глаза он не может, и свет проникает в мозг, обжигая. Повернуть голову не получается: его прижало бетонными обломками и торчащая из них арматура держит его голову в тисках. Когда все это исчезает, он снова в состоянии двигаться — и садится. Оказывается, он на бетонных ступенях; рядом с рукой растет одуванчик: пробился сквозь трещину в бетоне. Через некоторое время он поднимается, но его страшно мутит, и он понимает: лучевая болезнь. Дверь всего в двух футах от него: в надутом состоянии пневмокровать занимает полкомнаты. Он добирается до двери, открывает ее, выползает наружу и растягивается на линолеумном полу бесконечного коридора, который слегка вздымается и покачивается, и только где-то вдали, через несколько миль, мужской туалет. Он бредет туда, держась за стену, однако держаться не за что, и стена превращается в пол.

— Ничего, ничего.

Лицо коридорного охранника повисло над ним, как бумажный фонарик, — бледное, обрамленное седеющими волосами.

— Это из-за радиации, — сказал он, но Мэнни, кажется, не понял и только повторял: «Ничего».

Он опять оказался на кровати у себя в комнате.

— Перепил?

— Нет.

— Таблеток наелся?

— Тошнит.

— Что принимал?

— Не смог подобрать, — сказал он, имея в виду, что пытался запереть дверь, сквозь которую проникали сны, но ни один ключ не подошел к замку.

— Врач поднимается с пятнадцатого этажа, — сказал Мэнни, и голос его был еле слышен за ревом прибоя.

Тело свело судорогой, он задыхался. Рядом на кровати сидел незнакомый человек со шприцем в руке и глядел на него.

— Ну вот, — сказал незнакомец, — приходит в себя. Хреново тебе? Ничего, в твоем положении и должно быть хреново. Закинулся всем этим сразу? — Он показал на семь пластиковых конвертиков из автоматической аптеки. — Неудачная смесь: барбитураты и декседрин. Чего добивался?

Дышать было тяжело, но тошнота отступила, осталась только дикая слабость.

— Все датированы этой неделей, — продолжал медик, молодой человек с собранными в хвост коричневыми волосами и плохими зубами, — значит брал не на свою аптечную карту. Придется сообщить. Самому не хочется, но меня вызвали, так что других вариантов нет. Да ты не бойся: такие таблетки не уголовщина — просто придет повестка в полицию, пошлют на обследование на медицинский факультет или в районную клинику и оттуда уже отправят или к врачу, или психологу на ДТЛ — добровольное терапевтическое лечение. Я уже заполнил заявку, ввел твои паспортные данные. Уточни только, сколько времени принимаешь эти лекарства в объеме, превышающем личную квоту?

— Пару месяцев.

Врач, положив бумагу на коленку, сделал пометку.

— У кого брал аптечные карты?

— У друзей.

— Как их зовут?

Помолчав, медик добавил:

— Ну хотя бы одно имя. Чистая формальность. Ничего им не будет. Получат выговор из полиции, а контролеры ЗОС год будут присматривать за их картами. Просто формальность. Одно имя.

— Не могу. Они пытались мне помочь.

— Слушай, если не назовешь имен — это сопротивление. За это или арест, или запихнут в психушку на принудительное лечение. Они все равно, если захотят, могут отследить карты по аптечным записям, просто так быстрее. Давай, хоть одно имя.

От непереносимого света он закрыл лицо руками и сказал:

— Нет, не могу. Мне нужна помощь.

— Да у меня он карту взял, — вмешался охранник. — Ага, Мэнни Аренс, 247-602-6023.

Медик заскрипел авторучкой.

— Не брал я твою карту.

— Ничего, пускай почешут репу. Все равно не будут проверять. Все постоянно берут карты друг у друга, не уследишь. Я то свою кому-то даю, то беру у приятеля. Выговоров этих накопилась куча. Они не в курсе. Я такие вещи пробовал, о которых в ЗОС и не слышали. Ты просто по первости, Джордж. Ничего, не переживай.

— Я не могу. — Он имел в виду, что не может позволить Мэнни лгать ради него, не может помешать ему лгать ради него, не может не переживать, не может так жить дальше.

— Часа через два-три станет получше, — сказал врач, — но сегодня на улицу лучше не надо. Центр все равно стоит. Машинисты ПЖДС опять пытаются бастовать, нацгвардейцы пытаются сами водить поезда в подземке, и в новостях говорят, что там полный бардак. Так что лежи и не дергайся, а я пошел. Придется пешком. Черт побери, десять минут топать до этого муниципального клоповника на Макадам.

Он встал, и кровать подпрыгнула.

— Представляете, в одном этом комплексе двести шестьдесят детей с квашиоркором! Все из семей малоимущих или тех, что на базовой помощи. Белка не хватает — вот и болеют. А я что могу сделать? Уже пять запросов послал на минимальный белковый рацион, но ни хрена — одна бюрократия и отговорки. Говорят, на базовой помощи денег на еду должно хватать. Ага, конечно, а если ее не купишь? Пошло оно все. Приходится выписывать аскорбинку и делать вид, что недоедание — это просто цинга...

Дверь захлопнулась. Кровать качнуло: это Мэнни сел на место доктора. Слегка потянуло чем-то сладковатым, словно свежескошенной травой. Откуда-то из-за темноты закрытых глаз, из-за клубящегося тумана донесся его голос:

— А хорошо все-таки быть живым!

---

2

Небесные Врата — это отсутствие чего бы то ни было ^[2].

Чжуан-цзы, глава XXIII

Из кабинета доктора Уильяма Хейбера не открывался вид на гору Худ. Врач занимал недорогое помещение на внутреннем периметре шестьдесят третьего этажа Уилламеттской восточной башни, откуда вид не открывался ни на что. Но на одной из глухих стен красовалось крупное фотографическое изображение горы Худ, на которое доктор Хейбер смотрел, разговаривая по внутренней связи со своей помощницей в приемной.

— А кто этот Орр, Пенни? Истерик с симптомами проказы?

Она сидела от него всего в метре через перегородку, но аппарат интеркома, как и диплом в рамке на стене, вселяет во врача — и в пациента — дополнительную уверенность. Да и потом, не пристало психиатру открывать дверь и кричать: «Следующий!»

— Нет. Тот мистер Грин, завтра в десять. А это от доктора Уолтерса с медицинского факультета. На ДТЛ.

— А, наркоман. Нашел его дело. Хорошо, как поднимется — зови.

Еще не договорив, он услышал, как с подвыванием добрался до этажа и остановился лифт, лязгнули двери, затем шаги, легкая заминка и скрип внешней двери. Поскольку он теперь прислушивался, до его сознания из помещений по всему коридору, а также с этажей под ним и над ним начал доходить стук дверей, стрекот пишущих машинок, гул голосов, шум воды, смываемой в унитазы. Трудность была как раз в том, чтобы научиться все это не слышать. Надежные перегородки остались только в голове.

Пока Пенни оформляла нового пациента, доктор Хейбер опять уставился на фотографию и задумался, когда же ее сделали. Голубое небо, снег от подножия до вершины. Наверное, много лет назад, в шестидесятых или семидесятых. Парниковый эффект проявлялся постепенно, и Хейбер, родившийся в 1962-м, хорошо помнил, что в детстве было голубое небо. Но сегодня вечные снега сошли со всех горных вершин, даже с Эвереста, даже с огнедышащего Эребуса на пустынном антарктическом побережье. Хотя, конечно, могли взять современную фотографию и подрисовать голубое небо и белую вершину — не догадаешься.

— Добрый день, мистер Орр! — Он с улыбкой поднялся с кресла, но руки не подал: многие пациенты перед телесным контактом нынче испытывают ужас.

Пациент неловко убрал уже протянутую было руку, потеребил цепочку на шее и сказал:

— Здравствуйте.

Цепочка обычная, длинная, из посеребренной стали; одет как все, стандарт конторского служащего; стрижка консервативная, по плечи, борода короткая; светлые волосы и глаза, невысокий, худой, белокожий, легкое недоедание, но здоров; на вид от двадцати восьми до тридцати двух. Неагрессивный, невзрачный, пассивный, пришибленный, заурядный. Самый ценный период отношений с клиентом, любил повторять Хейбер, — первые десять секунд.

— Присаживайтесь, мистер Орр. Вот так. Курите? С коричневым фильтром «Транк», с белым — «Деник».

Орр не курил.

— Так, что тут у нас? ЗОС хочет разобраться, зачем вы по чужим аптечным картам брали в автоматической аптеке стимуляторы и снотворное сверх личной квоты, верно? Они вас послали к ребятам на холме, те порекомендовали добровольное терапевтическое лечение и отправили ко мне. Все так?

Он слышал свои интонации — свойские, доверительные, точно подобранные для создания непринужденной атмосферы, но этому посетителю до непринужденности было далеко. Он часто моргал, сидел в неудобной позе, руки сложил будто на официальном приеме — классическая картина подавленной тревоги. Кивал так, будто одновременно сглатывал.

— Ясненько, ничего такого. Если бы набирали колеса для продажи наркоманам или хотели кого-нибудь отравить — другое дело, загремели бы. Но вы для личного пользования. Так что все наказание — несколько встреч со мной! Правда, я, конечно, хочу понять, зачем вам эти таблетки понадобились. Попробуем вместе придумать какой-то приемлемый режим: во-первых, чтобы вы за пределы квоты не выходили, а во-вторых, может, и от зависимости избавитесь. Так, вы у нас, — он заглянул в папку, присланную с медицинского факультета, — пару недель принимали барбитураты, потом на несколько дней переключались на дексамфетамин, а потом опять на барбитураты. С чего все началось? Бессонница?

— Сплю я хорошо.

— Но видите кошмары.

Щуплый пациент вскинул глаза — проблеск явного ужаса. С ним больших трудностей не предвидится: открытая книга.

— Вроде того, — хрипло ответил он.

— Догадаться было нетрудно, мистер Орр. Мне обычно посылают сновидцев. — Он усмехнулся. — Я специалист по снам. Правда-правда — онейролог. Занимаюсь сном и сновидениями. Так, давайте дальше попробую угадать: чтобы избавиться от снов, вы попробовали фенобарбитал, но оказалось, что по мере привыкания эффект ослабевает, а потом и вовсе пропадает. То же самое с декседрином. В итоге вы начали принимать то одно, то другое, верно?

Пациент сдержанно кивнул.

— Почему декседрин каждый раз принимали недолго?

— От него я дергаться начинал.

— Еще бы. А последняя доза, когда вы всего намешали, была вообще... Сама по себе, правда, не опасная. Но в принципе, мистер Орр, вы делали опасную вещь... — Он помедлил для пущего эффекта. — Вы лишали себя снов.

Пациент снова кивнул.

— Вы разве лишаете себя пищи и воды, мистер Орр? А без воздуха обойтись не пробовали?

Хейбер по-прежнему говорил с шутливой интонацией, и пациент грустно усмехнулся.

— Вам известно, что сон человеку нужен не меньше, чем еда, вода и воздух. А вот знаете ли вы, что просто спать недостаточно, что организм требует положенную долю сновидений? Если мозг постоянно лишать сновидений, он начнет выделывать с вами разные фокусы. Вы станете раздражительным, будете испытывать чувство голода, не сможете сосредоточиться — было такое? И дело не только в декседрине! Начнете грезить наяву, реакция замедлится, пойдут провалы в памяти, снизится чувство ответственности, появятся параноидальные фантазии. В конце концов мозг заставит вас видеть сны — не мытьем, так катаньем. Ни одно лекарство не может избавить человека от снов — разве что убьет его. Например, у хронических алкоголиков иногда развивается понтинный миелинолиз — смертельно опасный синдром, причиной которого служит поражение в задней части мозга, а его, в свою очередь, вызывает нехватка сновидений. Не сна как такового, заметьте, а именно того особого состояния, когда мы видим сны. Это так называемая фаза быстрого сна, быстрого движения глаз, БДГ. Вы не алкоголик, вы живы, стало быть, эти таблетки, которыми вы пытались подавить сны, сработали только отчасти. В результате вы: (а) плохо себя чувствуете из-за нехватки снов и (бэ) все равно зашли в тупик. Так, а почему вообще вы направились в этот тупик? Боялись снов. Видимо, кошмаров или того, что вам казалось кошмаром. Не расскажете поподробнее?

Орр замялся.

Хейбер открыл было рот, но промолчал. Очень часто и не требовалось слышать, что скажут пациенты: он мог сказать все за них, даже лучше. Но смысл был в том, чтобы они сами сделали шаг навстречу. В конце концов, сейчас у них шел только предварительный разговор, некий ритуал, оставшийся от золотых дней психоанализа. Суть его только в том, чтобы разобраться, как действовать с конкретным пациентом, давать положительное или отрицательное подкрепление, куда двигаться.

— Кошмары мне снятся не больше, чем другим, наверное, — проговорил Орр, уставившись на свои руки. — Ничего особенного. Просто... я боюсь видеть сны.

— Плохие сны.

— Любые сны.

— Ясно. Не помните, откуда взялся этот страх? Чего вы боитесь? Чтобы не случилось что?

Орр не ответил сразу, а продолжал разглядывать свои руки, квадратные, красноватые, замершие на коленях, и Хейбер попробовал немного подсказать:

— Может, вас беспокоит иррациональность снов? Абсурд, даже аморальность иногда?

— Да, отчасти. Но есть конкретная причина. Видите ли... я...

Вот оно, подумал Хейбер, тоже разглядывая эти напряженные руки, — самое главное, разгадка. Бедняга. У него поллюции. И комплекс вины из-за них. Детский энурез, мать-невротичка...

— Вы не поверите.

У этого куренка все серьезнее, чем казалось на первый взгляд.

— Человеку, который во сне и наяву занимается сновидениями, не так уж важно, верить или не верить, мистер Орр. Я в таких категориях не рассуждаю. Они к делу не относятся. Так что не думайте об этом и продолжайте. Мне интересно.

Не слишком ли снисходительно? Он посмотрел на Орра: может, тот его как-то превратно понял? И на мгновение поймал его взгляд. Поразительно красивые глаза, подумал Хейбер, и сам себе удивился: в категориях красоты он тоже обычно не рассуждал. Не то голубые, не то серые, очень ясные, будто прозрачные. Хейбер даже забылся и загляделся на эти ускользающие прозрачные глаза, но только на короткое мгновение, так что странность этого эпизода в его сознании почти не зафиксировалась.

— У меня, — решился наконец Орр, — бывали сны, которые... которые влияли... на мир за пределами сна. На реальный мир.

— У всех бывали, мистер Орр.

Пациент вытаращился на него. Нормальный, простой обыватель.

— Воздействие снов в фазе БДГ перед пробуждением на общее эмоциональное состояние, на внутренний мир может...

Но обыватель перебил его.

— Я не об этом, — и, слегка заикаясь, продолжил: — У меня бывало, что что-то снится, а потом сбывается.

— Охотно верю, мистер Орр. Я совершенно серьезно. Только после научной революции появились люди, которые не то что перестали верить, но взглянули на этот вопрос критически. Вещие...

— Это не вещие сны. Я ничего не предвижу. Я просто меняю мир.

Пальцы крепко сцеплены. Ясно, почему светила с медфакультета отправили этого чудика сюда. Как орешек не по зубам — вечно присылают Хейберу.

— Можете привести пример? Например, не помните, когда вам впервые приснился такой сон? Сколько вам было лет?

После долгой внутренней борьбы пациент проговорил:

— Шестнадцать вроде.

Он по-прежнему производил впечатление человека покорного; тема его сильно пугала, но по отношению к Хейберу не чувствовалось ни вражды, ни попыток уйти в глухую оборону.

— Не помню точно.

— Расскажите про первый случай, который помните хорошо.

— Мне было семнадцать. Я еще жил дома, и у нас гостила сестра матери. Она тогда разводилась, не работала, только получала базовую помощь. И все время как-то мешала. Мы жили в обычной «трешке», а она торчала дома. Мать дико бесилась. Нечуткая она была — я про тетю Этель. Вечно занимала ванную — у нас в той квартире еще была собственная ванная. И еще то и дело как бы в шутку ко мне подкатывала. Не совсем в шутку. Заходила ко мне в спальню в пижаме без верха и все такое. Ей было всего лет тридцать. Я напрягался, конечно. У меня еще не было девушки... Подростковый возраст... Пацана накрутить нетрудно. Я злился: все-таки тетка.

Он взглянул на Хейбера — проверить, понял ли врач, из-за чего он злился, и не осуждает ли. Навязчивая вседозволенность конца двадцатого века породила не меньше страхов и комплексов вины, связанных с половым вопросом, чем навязчивое целомудрие конца девятнадцатого. Орр боялся, что Хейбера шокирует его нежелание переспать со своей теткой. Но доктор по-прежнему слушал с вежливо-заинтересованной миной, и Орр собрался с силами и продолжил:

— У меня начались тревожные сны, и в них все время была тетя. Обычно не в своем настоящем виде, но в снах так бывает; однажды, например, я видел белую кошку, но знал, что это тетя Этель. В общем, как-то раз она вынудила меня пригласить ее в кино, там все домогалась, чтобы я ее потискал, а когда вернулись домой, долго крутилась у меня на кровати и намекала, что родители спят и все такое. Когда я наконец ее выпроводил и заснул, мне приснился сон. Очень яркий, с утра я помнил его во всех подробностях. Мне приснилось, что Этель разбилась на машине в Лос-Анджелесе и нам прислали телеграмму. Мама пыталась готовить ужин, но все время плакала, мне было ее жаль, я хотел помочь, но не знал как. Вот, собственно, и все... Но когда я встал и пошел в гостиную, тети Этель на диване не было. В квартире, кроме родителей и меня, никого. Ее не было. И вообще никогда у нас не было. Даже не пришлось спрашивать: я и сам помнил, я знал, что полтора месяца назад тетя Этель разбилась на шоссе в Лос-Анджелесе, когда ехала домой от адвоката, занимавшегося разводом. Нам сообщили телеграммой. Весь сон оказался неким воспоминанием о том, что произошло на самом деле. Но только ведь этого не произошло. То есть пока я не увидел сон. И притом я хорошо помнил, что она у нас жила и спала на диване в гостиной — до прошлой ночи.

— Но доказательств никаких не было?

— Нет, никаких. Никто не помнил, что она у нас гостила, кроме меня. А я был не прав. Оказывается.

Хейбер понимающе кивнул и погладил бороду. То, что поначалу казалось банальным злоупотреблением таблетками, начинало смахивать на серьезное помешательство, но пациенты еще никогда не излагали ему свои видения так логично и откровенно. Может, Орр шизофреник-интеллектуал? Пытается со всей шизоидной изобретательностью и коварством сбить его с толку, пустить по ложному следу? Но с другой стороны, в нем не чувствуется свойственный таким людям оттенок внутреннего высокомерия, которое Хейбер улавливал безошибочно.

— Почему, как вам кажется, ваша мать не заметила, что ночью мир изменился?

— Ну она-то не видела сон. То есть мой сон действительно изменил реальность. Он создал новую реальность начиная с прошлого и до того момента. И мать как бы всегда была в этой новой реальности. Она и не помнила ни о какой другой. В отличие от меня — я помнил обе, потому что... присутствовал... в момент изменения. Не знаю, как еще объяснить; понятно, что звучит бредово. Но нужно хоть какое-то объяснение, или придется признать, что я сошел с ума.

Да нет, этот парень не заурядный.

— Судить — дело не мое, мистер Орр. Мне факты нужны. А то, что происходит в сознании, уж вы поверьте, — это тоже факты. Когда какой-то человек спит, а вы видите его сны, записанные черным по белому на электроэнцефалограмме (со мной так было тысячи раз), назвать сон нереальным язык не поворачивается. Они существуют; это реальные события; они оставляют след. Ну хорошо, я так понимаю, были и другие сны, которые, по-вашему, приводили к похожим результатам?

— Были. Хотя далеко не сразу. И только в период сильного стресса. Но в последнее время мне кажется... что они участились. Я испугался.

Хейбер наклонился к пациенту:

— Почему?

Орр смотрел непонимающе.

— Почему испугались?

— Но я не хочу менять реальность! — ответил Орр, как будто констатируя очевиднейшую вещь. — Кто я такой, чтобы вмешиваться в мировые процессы? Причем все меняет мое подсознание, разумно управлять этим я не могу. Пробовал самогипноз — не помогает. Сны бессвязны, эгоистичны, иррациональны — аморальны, как вы сами сказали. Их порождает наша асоциальная часть — разве не так? Хотя бы отчасти? Я не хотел убивать несчастную тетю Этель. Просто хотел, чтобы она меня не доставала. А во сне часто выходит перебор. Сны любят срезать углы. Я ее убил. Подстроил автоаварию за тысячу миль от своего дома и за шесть недель до той ночи. Ответственность за ее смерть на мне.

Хейбер снова погладил бороду.

— Отсюда, — проговорил он задумчиво, — лекарства для подавления снов. Чтобы избавиться от груза ответственности.

— Да. Лекарства не позволяли снам нарастать и делаться яркими. На самом деле, — он задумался над формулировкой, — действенны не все, а только некоторые, самые насыщенные.

— Ясно. Так, поглядим. Вы не женаты, работаете чертежником в «Электросетях района Боннвилль—Юматилла». Как вам работа?

— Ничего.

— А как с личной жизнью?

— Был один пробный брак. Продержался пару лет. Прошлым летом разошлись.

— Кто дал задний ход — вы или она?

— Мы оба. Она не хотела ребенка. На полноценный брак это все не тянуло.

— А потом?

— Ну есть девочки на работе. Я, знаете... не то чтобы Казанова.

— А как вообще с межличностными отношениями? Вы нормально общаетесь с людьми? Есть у вас ниша в эмоциональной экосистеме вашего окружения?

— Наверное.

— Выходит, в целом с вашей жизнью все в порядке, так? Хорошо. Теперь такой вопрос: вы хотите — то есть на самом деле — избавиться от лекарственной зависимости?

— Да.

— Замечательно. Смотрите, вы принимали препараты, чтобы не видеть снов. Но не все сны опасны, только некоторые, особенно яркие. Вам приснилось, что тетя Этель — белая кошка, но утром она в кошку не превратилась, верно? То есть некоторые сны нормальные, безопасные.

Он сделал паузу, и Орр кивнул.

— Тогда такое предложение. Может, проверим вашу версию, а заодно постараемся понять, как видеть сны безопасно, без страха, а? Объясню. Для вас тема сновидений эмоционально крайне заряжена. Вы прямо-таки боитесь видеть сны, поскольку думаете, что они могут повлиять на действительность неконтролируемым образом. Возможно, это сложная метафора, при помощи которой ваше подсознание пытается сообщить вашему сознанию о действительности — вашей действительности, вашей жизни — что-то такое, что вы не готовы принять рационально. Но мы можем рассмотреть эту метафору буквально; пока что нет необходимости сводить ее к рациональным аргументам. Ваша проблема сейчас в следующем: вы боитесь видеть сны, но вам без них не обойтись. Вы пытались задавить их лекарствами — не помогло. Хорошо, давайте зайдем с другой стороны. Специально устроим так, что вы будете видеть сны, причем яркие и насыщенные, прямо тут. Под моим наблюдением в контролируемых условиях. Чтобы вы почувствовали, что можете управлять тем, что, на ваш взгляд, вышло из-под контроля.

— Разве можно видеть сны по заказу? — спросил Орр, явно мучаясь.

— Во «Дворце снов доктора Хейбера» — конечно! Вас раньше гипнотизировали?

— У стоматолога.

— Хорошо. Так, объясняю. Я ввожу вас в гипнотический транс и говорю вам спать, видеть сны и что именно видеть в этих снах. На вас будет траншлем, чтобы сон был настоящий, а не просто гипнотранс. Пока вам будет что-то сниться, я буду наблюдать за вами — и так, и на ЭЭГ, от начала до конца. Потом я вас бужу, и мы обсуждаем. Если все пройдет благополучно, может, вас немного отпустит страх перед следующим сном.

— Но здесь у меня не будет действенного сна; такие бывают один раз на сотню или тысячу.

Защитные рационализации у Орра вполне логичны.

— В этом кабинете у вас может быть любой сон, какой захотите. Содержание и эмоциональное воздействие сна можно предопределить почти полностью, если объект мотивирован и с ним работает гипнотизер-профессионал. Я этим занимаюсь десять лет. И вы будете на связи со мной: на вас будет траншлем. Надевали когда-нибудь?

Орр покачал головой.

— Но знаете, что это такое?

— Он посылает сигнал через электроды, чтобы стимулировать... в общем, чтобы мозг делал, что скажут.

— Примерно так. Русские его уже лет пятьдесят применяют, израильтяне его доработали, а потом наконец подключились и мы и начали выпускать массово — для успокоения пациентов с психозом и для домашнего использования: чтобы вызывать сон или альфа-транс. Пару лет назад в Линнтонской клинике я по программе ПТЛ работал с пациенткой, у которой была серьезная депрессия. Как и многие люди с депрессивным расстройством, она плохо спала, причем недополучала в основном быстрого сна, со сновидениями: как только ей что-то начинало сниться, она обычно просыпалась. Замкнутый круг: чем сильнее депрессия, тем меньше снов, чем меньше снов, тем сильнее депрессия. Надо круг разорвать. Как? Лекарства на сон с БДГ особо не влияют. ЭСМ, электронная стимуляция мозга? Но тогда надо вживлять электроды, причем глубоко, чтобы добраться до центров сна. Хотелось обойтись без операции. Я попробовал усыплять ее при помощи траншлема. Что, если сделать диффузный низкочастотный сигнал более специфическим? Нацелить его локально на конкретный участок мозга? Ну конечно, доктор Хейбер, чего проще! Но на самом деле, когда мы провели исследования и разобрались с электронной частью, на создание базового аппарата у меня ушла всего пара месяцев. Я начал с того, что простимулировал мозг пациентки записью мозговых волн здорового человека, сделанной в нужных мне состояниях — на разных этапах сна и сновидений. Результат нулевой. Оказалось, что сигнал конкретного чужого мозга необязательно вызывает у объекта отклик. Пришлось учиться обобщать, изготавливать из сотен записей нормальных мозговых волн что-то вроде среднего арифметического. Я продолжил работать с пациенткой, каждый раз эти усредненные записи уточнял, подгонял под ее случай. Когда ее мозг делал то, чего я добивался, я записывал этот стимул, усиливал его, расширял, удлинял, проигрывал по нескольку раз и в итоге заставлял мозг объекта следовать своим же здоровым импульсам, если можно так выразиться. Все эти вещи, само собой, потребовали огромного объема работы по анализу обратной связи, поэтому простенький электроэнцефалограф с траншлемом превратился в этот агрегат.

Он указал на электронные джунгли, топорщившиеся позади Орра. Бóльшая часть оборудования была скрыта за пластмассовыми панелями, потому что многие пациенты либо пугались техники, либо слишком отождествляли себя с ней, но все равно электроника занимала не меньше четверти кабинета.

— Вот — «Машина сновидений», — ухмыльнулся он, — или, если более прозаично, «Усилитель». Его функция — сделать так, чтобы вы заснули и видели сны, причем настолько глубоко и долго, насколько нам надо. Кстати, эту пациентку летом выписали из клиники: полностью излечилась. — Он наклонился вперед. — Ну что, попробуем?

— Сейчас?

— А чего ждать?

— Но я не смогу заснуть в половине пятого дня... — Он понял, что сморозил глупость.

Порывшись в забитом бумагами ящике стола, Хейбер тем временем выудил бланк согласия на гипноз (требование ЗОС). Орр взял протянутую ему ручку, подписал и покорно положил бумагу на стол.

— Так, хорошо. Теперь скажите, Джордж, ваш стоматолог использует гипнопленку или он любитель все делать сам?

— Пленку. У меня по шкале восприимчивости три.

— Ровно посередине, так, что ли? Чтобы внушение содержания сна сработало как следует, требуется довольно глубокий транс. Нам, конечно, не нужны видения в трансе, нам нужен нормальный сон спящего человека, и «Усилитель» это обеспечит, но внушение должно дойти до приличной глубины. Чтобы несколько часов вас не мучить одной только подготовкой к глубокому трансу, воспользуемся ВК-индукцией. Сталкивались с ней?

Орр отрицательно мотнул головой. Вид у него был настороженный, но спорить он не решался. В его пассивности, готовности выполнять указания было что-то женское, даже детское. Хейбер поймал себя на том, что вид этого уступчивого, тщедушного человека вызывает в нем стремление одновременно и защищать его, и слегка третировать. Очень трудно было удержаться, чтобы не взять в разговоре с ним тон властный и снисходительный.

— Я ее применяю в большинстве случаев. Быстро, надежно, безопасно — намного лучше других методов гипноза, и меньше мороки для врача и пациента.

Наверняка Орр слышал страшилки о том, как из-за чрезмерной или неправильно проведенной ВК-индукции люди погибали или становились идиотами. К методам Хейбера это, разумеется, не относилось, но надо сразу развеять эти страхи, а то может отказаться от всей процедуры. Так что Хейбер продолжил свой бодрый монолог о том, как ВК-индукция применяется уже полвека, как вообще утроен гипноз, а потом снова о сне и сновидениях, чтобы отвлечь внимание Орра от процесса и сосредоточить его на цели.

— Наша задача в чем? Преодолеть пропасть между бодрствованием или гипнотическим трансом и фазой, когда появляются сновидения. У этой пропасти есть простое название — сон. Простой сон, медленный сон, сон без БДГ — называйте как хотите. Есть, грубо говоря, четыре интересующих нас состояния: бодрствование, транс, медленный сон и быстрый сон. С точки зрения мозговой деятельности у медленного сна, быстрого сна и гипноза есть нечто общее: простой сон, сновидения и транс высвобождают подсознание, первую сигнальную систему, тогда как в состоянии бодрствования мы в основном полагаемся на вторую сигнальную систему — рациональное мышление. Но что интересно, если посмотреть на ЭЭГ: при быстром сне, трансе и бодрствовании картина во многом схожая, а при медленном сне — радикально иная. И напрямую из транса перевести человека в быстрый сон невозможно. Требуется медленная фаза. Обычно фаза быстрого сна наступает за ночь четыре-пять раз, примерно каждый час или два, и продолжается не более пятнадцати минут. Все остальное время человек проводит в той или иной разновидности медленного сна. При этом вы тоже видите сны, но, как правило, неяркие; мозговая деятельность в медленной фазе напоминает работу двигателя на холостом ходу — такой размеренный поток из невнятных образов и мыслей. А нам-то нужны яркие, эмоционально заряженные, запоминающиеся сны фазы БДГ. И мой гипноз при помощи «Усилителя» позволяет их получить, мы перенесемся через нейрофизиологическую и временную пропасть медленного сна прямо в быструю фазу. Так, давайте вы перейдете на кушетку. В моей области первопроходцами были Демент, Асеринский, Бергер, Освальд, Хартман и другие, но кушетка у нас еще от дедушки Фрейда... Правда, мы ее используем, чтобы спать, он был бы против. Давайте для начала вы присядете вот здесь, в ногах. Хорошо. Процесс небыстрый, так что устраивайтесь поудобнее. Вы говорили, что пробовали самогипноз, верно? Ну вот, попробуйте ту же технику. Глубокое дыхание, например. На вдохе считаете до десяти, потом задерживаете дыхание и считаете до пяти, да, отлично, все так. Вы бы не могли посмотреть прямо вверх на потолок?

Когда Орр послушно запрокинул голову, стоявший рядом Хейбер одним быстрым и бесшумным движением крепко нажал большим и указательным пальцами левой руки на точки за ушами пациента, а большим и указательным пальцами правой надавил на горло чуть пониже мягкой светлой бородки, на блуждающий нерв и сонную артерию.

Он успел почувствовать вялое сопротивление желтоватой кожи под пальцами, заметил первое движение удивленного протеста, но тут же прозрачные глаза стали закрываться, и Хейбер ощутил прилив удовлетворения своим мастерством, своим умением мгновенно подчинить пациента своей воле.

— Вы сейчас заснете, закройте глаза, засыпайте, не напрягайте мышцы, ни о чем не думайте, вы будете спать, ваше тело расслаблено, полный покой, вот так, ложитесь... — И под эту негромкую скороговорку врача Орр упал навзничь на кушетку как подстреленный, уронив правую руку на пол.

Хейбер опустился рядом на колени, не убирая правой руки с сонных точек и продолжая быстро нашептывать суггестивные распоряжения:

— Вы в трансе, не спите, но в глубоком гипнотическом трансе, вы из него не выйдете и не проснетесь, пока я вам не скажу. Вы в трансе, погружаетесь в транс глубже и глубже, но вы слышите мой голос и можете выполнять мои указания. Теперь, когда я буду просто прикасаться к вашему горлу, как сейчас, вы мгновенно будете входить в гипнотический транс. — Хейбер повторил инструкции и продолжил: — Теперь, когда я вам скажу, вы откроете глаза и увидите, что перед вами в воздухе висит хрустальный шар. Я хочу, чтобы вы сосредоточили на нем свое внимание, при этом вы будете еще глубже погружаться в транс. Откройте глаза. Так, хорошо. Скажите, когда увидите шар.

Светлые глаза, которые теперь словно с любопытством присматривались к чему-то внутри себя, смотрели за спину Хейбера в пустоту.

— Вижу, — еле слышно прошелестел гипнотизируемый.

— Хорошо. Смотрите на шар и дышите ровно. Скоро вы погрузитесь в очень глубокий транс...

Хейбер взглянул на часы. На все про все ушла пара минут. Отлично. Ему не нравилось тратить время на средства — главное было дойти до цели. Пока Орр лежал, уставившись на воображаемый шар, Хейбер начал прилаживать ему на голову усовершенствованный траншлем. Он то надевал его, то снимал и снова передвигал крошечные электроды, по-новому размещая их под густыми русыми волосами. При этом негромким голосом он то и дело повторял указания и задавал незначащие вопросы, чтобы Орр пока не ушел в сон и оставался в контакте с гипнотизером. Когда шлем наконец-то был надет, Хейбер включил энцефалограф и для начала немного понаблюдал за кривыми: хотел получить представление об этом мозге.

Восемь из электродов траншлема были подключены к энцефалографу; внутри прибора восемь перьев записывали электрическую активность мозга. На мониторе, куда смотрел Хейбер, эти импульсы воспроизводились в виде белых кривых линий на темно-сером фоне. По желанию он мог их увеличивать, убирать с экрана, накладывать одну на другую. Следить за ЭЭГ ему не надоедало никогда, для него это было интереснее, чем «Полуночное кино» по первому каналу.

Он предполагал, что увидит сигмовидные зигзаги, характерные для определенных шизоидных расстройств, но их не было. Вообще, рисунок ЭЭГ был вполне нормальный, удивляло только его разнообразие. Простой мозг гоняет перья туда-сюда, вырисовывая довольно простой набор диаграмм, и затем просто их повторяет. Но это был не простой мозг. В нем шли процессы тонкие и сложные, а повторения встречались нечасто и были не стопроцентными. Компьютер «Усилителя» потом их проанализирует, но пока что Хейбер не замечал ни одного необычного фактора, кроме самой этой сложности.

Приказав пациенту перестать видеть хрустальный шар и закрыть глаза, доктор почти моментально получил сильный и четкий альфа-ритм двенадцать герц. Он еще немного попереключал параметры мозга, чтобы собрать данные для компьютера и проверить глубину гипноза, а затем сказал:

— Так, Джон... — (Нет, черт возьми, как его там?) — Джордж. Через минуту вы заснете. Вы крепко заснете и будете видеть сны, но только после того, как я скажу слово «Антверпен». Когда я его произнесу, вы заснете и будете спать до тех пор, пока я трижды не назову ваше имя. Когда заснете, вы будете видеть сон. Хороший сон — яркий, приятный. Совсем не страшный, очень приятный, но очень яркий и живой. Вы обязательно вспомните его, когда проснетесь. Во сне вы увидите... — он ненадолго задумался: заранее он ничего не заготовил, рассчитывал на вдохновение, — коня. Большого гнедого коня, который бежит по полю. Галопом. Может, вы его поймаете или поскачете на нем, может, только будете смотреть. Но сон будет о коне. Яркий, — (как он там говорил?) — действенный сон о коне. Потом вам сниться ничего не будет, и, когда я три раза позову вас по имени, вы проснетесь и будете чувствовать себя спокойным и отдохнувшим. Итак, отправляю вас в сон... и говорю... «Антверпен».

Пляшущие кривые на экране стали послушно меняться. Они замедлились и стали четче; вскоре появились «веретена сна» второй стадии и первые признаки длинных высокоамплитудных дельта-волн четвертой стадии. Вместе с ритмами мозга изменения происходили и в грубой материальной оболочке, где обитала эта пляшущая энергия: руки мягко покоились на медленно дышащей груди, лицо стало отрешенным и умиротворенным.

«Усилитель» собрал все необходимые образцы в состоянии бодрствования и теперь записывал и анализировал параметры мозга при медленном сне. Скоро в него начнут поступать сигналы от быстрого сна, и прибор даже во время этого первого опыта сможет усилить их и направить обратно в мозг, чтобы сделать сновидения еще ярче. Возможно, процесс уже начался. Хейбер думал, что придется подождать, но под действием гипноза пациент, долгое время боровшийся со снами, стремительно переходил к фазе с БДГ. Едва наступила вторая стадия, он начал всплывать из глубокого оцепенения. Медленно покачивающиеся линии на экране вздрогнули в нескольких местах раз, другой, начали ускоряться и заплясали в бешеном асинхронном ритме. Стал активным мост, а на графике гиппокампа появились тета-волны частотой пять герц, которые раньше у пациента четко не проявлялись. Пальцы зашевелились; под прикрытыми веками задвигались глаза, как будто что-то рассматривая; рот приоткрылся и глубоко втянул воздух. Спящему снился сон.

На часах было 17:06.

В 17:11 Хейбер нажал на «Усилителе» черную кнопку «Выкл.».

В 17:12, заметив, что на ЭЭГ опять появились резкие зубцы и «веретена» медленного сна, он наклонился к пациенту и трижды отчетливо произнес его имя.

Орр вздохнул, широко повел рукой, открыл глаза и проснулся. Хейбер несколькими привычными движениями отсоединил электроды.

— Хорошо себя чувствуете? — В дружелюбном вопросе звучала уверенность.

— Нормально.

— А вы видели сон. Это я знаю точно. Не расскажете, о чем?

— О коне, — сказал Орр хрипловато, еще до конца не проснувшись.

Он сел на кушетке.

— Мне снился конь. Вот этот. — и он показал на изображение, украшающее стену в кабинете доктора. Большая, размером с окно фотография знаменитого скакуна по кличке Таммани-Холл, резвящегося на травянистом выгоне.

— И что он делал? — спросил Хейбер, довольный. Он не был уверен, что суггестия по поводу содержания сна сработает с первой попытки.

— Я... шел по полю. А он сперва был вдалеке. Потом он рванулся и поскакал ко мне, и через некоторое время я понял, что сейчас он меня снесет. Но я совсем не испугался. Я подумал, может, удастся поймать его за уздечку или ухватиться и вскочить ему на спину. Я понимал, что он не может мне навредить, потому что на самом деле это лошадь с вашей картинки, а не настоящая. Это все какая-то игра... Доктор Хейбер, вас в этой фотографии ничего... ничего не смущает?

— Ну, некоторые считают, что для кабинета психиатра слишком много драматизма, перебор. Секс-символ в натуральную величину прямо напротив кушетки, — засмеялся врач.

— А час назад он тут был? Разве тут не был вид на гору Худ, когда я только зашел... до того, как мне приснилась лошадь?

Боже мой, там действительно раньше была гора Худ, он прав.

Да нет, какая гора, не было никакой горы — лошадь, была лошадь...

Нет, гора...

Была лошадь была лошадь бы...

Он бестолково уставился на Джорджа Орра и молчал, хотя вопрос прозвучал уже несколько секунд назад. Нет, нельзя дать сбить себя с толку, надо внушать уверенность, он-то человек, который на любой вопрос знает ответ.

— Джордж, то есть вы помните, что здесь у меня была фотография горы Худ?

— Да, — сказал пациент довольно грустным тоном, но твердо, — помню. Была. Со снегом.

— Гм, — многозначительно кивнул Хейбер.

Ужасный мороз прошел под ложечкой.

— А вы разве не помните?

Ох уж эти глаза — неопределенного цвета, но с ясным и прямым взглядом, глаза помешанного.

— Увы, нет. Это Таммани-Холл, который взял все три золота в восемьдесят девятом. Скучаю по скачкам. Жаль, что из-за наших бед с продовольствием не остается места для низших видов. Конечно, лошадь — это чистый анахронизм, но фотография мне нравится. Тут бодрость, сила — полная самореализация в животном смысле. Это некий идеал, к которому психиатр при работе с людьми стремится в психологическом смысле, определенный символ. Да, наверное, я как раз на него смотрел, поэтому и подсказал вам такой сон...

Хейбер бросил взгляд на стену. Конечно, лошадь.

— Но слушайте, если хотите еще одно мнение, давайте спросим мисс Крауч. Она здесь два года работает.

— Она скажет, тут всегда была лошадь, — спокойно, но печально возразил Орр. — Всегда тут была. После моего сна. Что раньше, что сейчас. Я просто подумал, что, раз вы сами мне предложили такой сон, может, у вас тоже будут двойные воспоминания. Но, видимо, нет.

Но глаза его, уже не опущенные книзу, вновь глядели на Хейбера с такой ясностью, такой затаенной мольбой, такой отчаянной молчаливой просьбой о помощи.

Явно больной. Его лечить надо.

— Я бы попросил вас прийти еще раз, Джордж. И если можно, завтра.

— У меня работа...

— Отпроситесь на час пораньше и приходите к четырем. Вам же назначено ДТЛ. Скажите начальнику и зря не стесняйтесь. У нас восемьдесят два процента людей рано или поздно проходят ДТЛ. Не говоря уже о тридцать одном проценте, которых отправляют на ПТЛ. Так что завтра у меня в четыре, и продолжим. Чувствую, что результат будет. Вот рецепт на мепробамат: он вам приглушит сны, но фаза быстрого сна все равно останется. Новую дозу можно получать в автоаптеке каждые три дня. Если увидите страшный сон или что-то еще испугает, звоните мне — в любое время дня и ночи. Хотя с мепробаматом это вряд ли грозит. А будете как следует стараться и мне помогать — скоро никакие таблетки не понадобятся. Разберемся с вашими снами, и будете у нас как огурчик. Верно?

Орр взял айбиэмовскую рецептурную карту.

— Было бы хорошо, — улыбнулся он — робко, грустно, но не без юмора. — Кстати, насчет коня...

Хейбер, выше его на голову, посмотрел на пациента сверху вниз.

— Он похож на вас.

Врач быстро обернулся на фотографию. И правда. Мощный, здоровый, волосатый, рыжевато-коричневый, несется во весь опор...

— Может, лошадь в вашем сне чем-то напоминала меня? — спросил он вкрадчиво-дружелюбно.

— Напоминала.

Когда пациент ушел, Хейбер сел в кресло и скептически посмотрел на Таммани-Холла на стене. Действительно, для кабинета великоват. Черт! Как жаль, что не хватает денег на кабинет с настоящим окном.

---

3

Те, кому помогает Небо, зовутся Сынами Неба. Они учатся, не учась. Они делают, не делая. Они рассуждают, не рассуждая. Тот, кто в знании останавливается перед тем, чего нельзя узнать, достигает совершенства. Того, кто не желает этого сделать, уничтожат жернова неба ^[3].

Чжуан-цзы, глава XXIII

В полчетвертого Джордж Орр ушел с работы и направился к метро; машины у него не было. В принципе, он мог бы накопить на «фольксваген-стимер» и платить налог на пробег, но зачем? Центр города был закрыт для автомобилей, а Орр жил в центре. В свое время, еще в восьмидесятых, он научился водить, но своей машины никогда не имел. Орр спустился на станцию Ванкуверской линии и поехал в сторону Портленда. В вагонах было уже битком; с того места, где он стоял, было не дотянуться ни до поручня, ни до петли, так что поддерживал его только равномерный нажим тел со всех сторон. Иногда, когда сила давки (d) превышала силу земного притяжения (g), его приподнимало и он зависал в воздухе. Стоявший рядом мужчина читал газету, но опустить руки не мог, так что лицо его все время было завешено разворотом с новостями спорта. На протяжении шести остановок прямо перед глазами Орра маячил заголовок: «НА АФГАНСКОЙ ГРАНИЦЕ РВУТСЯ БОМБЫ А-1» — и подзаголовок: «Угроза афганского вмешательства». Читатель газеты пробился к выходу, и его место заняла пара помидоров на пластмассовой зеленой тарелке, под которыми обнаружилась старушка в зеленом пластмассовом пальто, которая еще три остановки простояла на ногах Орра.

Он выбрался из вагона на станции «Ист-Бродвей», поднялся на улицу и оставшиеся до Уилламеттской восточной башни четыре квартала шел, проталкиваясь через густеющую в конце рабочего дня толпу. Восточная башня представляла собой исполинское аляповатое сооружение из стекла и бетона, которое с тупым упорством овоща боролось за свет и воздух с джунглями похожих строений вокруг него. До земли света и воздуха доходило очень мало; над асфальтом парило, и прохожих поливал мелкий дождик. Дождь для Портленда — дело привычное, а вот тепло — семьдесят градусов по Фаренгейту ^[4] второго марта — примета нового времени, результат загрязнения воздуха. За борьбу с промышленными и городскими выбросами взялись слишком поздно и не успели остановить процессы, набиравшие силу еще в середине двадцатого века. Теперь если воздух и очистится от углекислоты, то не раньше чем через несколько веков. Одной из главных жертв парникового эффекта предстояло стать Нью-Йорку: лед на полюсах все таял, и уровень моря поднимался и поднимался. Под угрозой на самом деле была вся агломерация на восточном побережье от Бостона до Вашингтона. Впрочем, были и плюсы. С подъемом воды залив Сан-Франциско должен был наконец закрыть сотни квадратных миль свалок и мусора, который сбрасывали в него с 1848-го. Что касается Портленда, отделенного от океана восьмьюдесятью милями и Береговым хребтом, то вода снизу ему не грозила, только вода сверху.

На западе Орегона всегда было дождливо, но теперь теплый дождь лил все время, постоянно, не прекращаясь. Как будто живешь в бесконечном водопаде из теплого супа.

«Новые города» к востоку от Каскадных гор — Юматилла, Джон-Дей, Френч-Глен — появились там, где тридцать лет назад была пустыня. Летом в тех краях по-прежнему было зверски жарко, но осадков за год выпадало всего сорок пять дюймов по сравнению со ста четырнадцатью дюймами в Портленде. Стало возможным интенсивное сельское хозяйство, пустыня процветала. Население Френч-Глена доросло до семи миллионов. Портленд со своими тремя миллионами жителей и нулевым потенциалом роста остался далеко на обочине прогресса. Этому городу было не привыкать. Да и какая разница? Недоедание, скученность, основательно загаженная окружающая среда стали нормой. В «старых городах» было больше цинги, тифа и гепатита; в «новых» — больше преступлений, убийств и насилия. В первых бал правили крысы, во вторых — мафия. Джордж Орр остался в Портленде потому, что всю жизнь там жил, и потому, что не верил, что где-то еще можно жить лучше или просто иначе.

Мисс Крауч с дежурной улыбкой сразу пригласила его войти. Орр полагал, что в кабинетах психиатров, как в кроличьих норах, всегда есть передняя и задняя двери. В этом второй двери не было, но все равно казалось маловероятным, что пациенты тут могут столкнуться друг с другом. На медицинском факультете сказали, что практика у доктора Хейбера небольшая, потому что в основном он занимается исследованиями. У Орра сложилось впечатление, что его направили к врачу дорогому и престижному, и свойское обхождение доктора вкупе с его мастерскими ухватками сперва это впечатление подтвердили. Но сегодня, уже не так нервничая, он заметил и другое. В кабинете не было ни платины с кожей, говорящих о финансовых успехах, ни грязных пробирок, которые бы говорили о презрении ученого к материальному комфорту. Стулья и кушетка покрыты винилом, стол — металлический с пластиковым ламинированием под дерево. И при этом абсолютно ничего натурального. Белозубый, здоровенный, с копной коричневых волос доктор Хейбер сразу же гаркнул: «Добрый день!»

Его дружелюбие не было фальшивым, но казалось преувеличенным. В нем чувствовались и настоящая теплота, и общительность, но они были заламинированы профессиональными приемчиками и задавлены его неестественным, принужденным поведением. Орр почувствовал, что Хейбер хочет и помочь, и произвести хорошее впечатление; доктор, как показалось Орру, до конца не уверен, что другие люди существуют, и рассчитывает, что, если он им поможет, то докажет тем самым их реальность. И «Добрый день!» он кричит так громко, потому что никогда не знает, ответит ли кто-нибудь. Орру захотелось сказать что-нибудь приветливое, но личные темы были вроде неуместны.

— Похоже, Афганистан вступит в войну, — сказал он.

— Угу. С августа к тому шло.

Ну конечно, врач ориентируется в мировой повестке гораздо лучше. Сам Орр за новостями обычно следил с пятого на десятое и отставал от последних событий недели на три.

— Правда, вряд ли это напугает союзников, — продолжал Хейбер. — Если только Пакистан не займет сторону Ирана. Тогда Индии придется поддержать Израгипет не только на словах. — (Израгиптом на телеязе называли альянс Новой Арабской Республики и Израиля.) — Судя по выступлению Гупты в Дели, он готовится к такому развитию событий.

— Все разрастается, — сказал Орр потерянно, чувствуя свою несостоятельность. — Я про войну.

— Вас это тревожит?

— А вас нет?

— Это не важно, — сказал врач, широко ухмыльнувшись в густую бороду, словно некий бог в обличии громадного медведя, хотя со вчерашнего дня он был настороже.

— А меня да, тревожит.

Но Хейбер не заслужил такой честный ответ. Тот, кто задает вопросы, не должен сам уходить от вопросов под предлогом объективности, будто ответы — это объект. Орр, правда, никаких таких мыслей не высказал: он был в руках доктора, а тот наверняка знал, что делает.

Орр был в принципе склонен думать, что люди знают, что делают; возможно, потому что о себе он обычно так не думал.

— Спали хорошо? — спросил Хейбер, усевшись под левым задним копытом Таммани-Холла.

— Нормально, спасибо.

— Заглянем еще раз во «Дворец снов»? — спросил Хейбер, внимательно следя за реакцией.

— Да, конечно. Вы же за этим меня позвали.

Он увидел, как Хейбер встал и вышел из-за стола, как большая рука потянулась к его шее, а затем ничего не произошло.

— ...Джордж...

Его имя. Кто его зовет? Незнакомый голос. Сухая земля, сухой воздух, шум чужого голоса в ушах. Дневной свет, где, откуда — непонятно. Пути назад нет. Он проснулся.

Полузнакомая комната; полузнакомый здоровяк в огромном красно-коричневом трико на бретельках, с рыжевато-каштановой бородой, белозубой улыбкой и темными, непрозрачными глазами.

— Сон был короткий, но, судя по ЭЭГ, довольно бурный, — сказал низкий голос. — Рассказывайте. Чем быстрее вспомните, тем полнее выйдет.

Превозмогая головокружение, Орр сел на кушетке. А как он на ней оказался?

— Так... Да ничего особенного. Опять лошадь. Вы мне снова давали установку про лошадь?

Хейбер неопределенно мотнул головой и ждал продолжения.

— Снилась конюшня. Эта комната. Сено, ясли, вилы в углу и так далее. На конюшне был конь. Он...

Хейбер молчал и с таким вниманием слушал, что пришлось продолжать.

— Он навалил огромную кучу дерьма. Навоза. Коричневую, дымящуюся. Она чем-то напоминала гору Худ — горб на севере и все прочее. Куча растеклась по всему ковру и как бы приближалась ко мне. Я сказал: «Это не настоящая гора, а только картинка». И кажется, тут начал просыпаться.

Орр поднял глаза и посмотрел за спину доктора. Там красовалось настенное изображение горы Худ.

Умиротворяющая картина в приглушенных, художественно подобранных тонах: серое небо, коричневатая с краснотой гора, на вершине — вкрапления белого, а на переднем плане бесформенная масса деревьев.

Хейбер не смотрел на стену. Своими цепкими непрозрачными глазами он впился в Орра. Когда тот закончил, врач захохотал. Не то чтобы громко или долго, но, пожалуй, несколько возбужденно.

— Идет потихоньку!

— Что?

Орр чувствовал себя по-идиотски. Сидит на диване весь мятый, осоловелый; только что дрых тут беспомощный, наверное, рот открыл, храпел, пока Хейбер давал указания и подсматривал за потайными скачками и выкрутасами его мозга. Им попользовались, вывернули его наизнанку. А чего ради?

Ясно же, что врач не помнит ни о фотографии лошади, ни об их прошлом разговоре. Он всецело существует в новой действительности, и все его воспоминания ведут только к ней. Ничем он помочь не может. Но вот он расхаживает по кабинету и вещает даже громче обычного.

— Итак! Вы: (а) способны видеть сны на заказ, выполняете суггестивные указания и (бэ) прекрасно реагируете на «Усилитель». Следовательно, можем работать быстро и эффективно без наркоза. Я предпочитаю без лекарств. То, на что мозг способен сам по себе, гораздо увлекательнее и сложнее, чем любая реакция на химический стимул. Затем я и придумал «Усилитель» — чтобы мозг мог стимулировать себя сам. Творческие и терапевтические ресурсы мозга, как бодрствующего, так и спящего, практически бесконечны. Надо лишь подобрать ключи ко всем замкам. В тех же снах, например, такая сила, что нам и не снилось!

Он снова расхохотался (эту шуточку он пускал в ход уже не раз). Орр криво усмехнулся: врач попал в самую точку.

— Я убедился, что мы правильно выбрали курс лечения. С вашими снами следует не бороться, а сотрудничать. Вы бросите вызов своему страху и с моей помощью его победите. Джордж, вы боитесь собственного мозга. С таким страхом жить нельзя. И не нужно. Вы даже не представляете, как ваш собственный мозг может вам помочь, как его можно направлять, использовать творчески. Надо только перестать прятаться от своих умственных сил, не подавляйте их — выпустите на свободу. Я вам помогу. Разве вам самому не кажется, что так будет правильно?

— Не знаю, — ответил Орр.

Когда Хейбер заговорил о силах мозга, Орр сперва решил, что доктор намекает на его способность менять мир сновидениями. Но тогда почему прямо не сказал? Зная, как пациент жаждет услышать, что кто-то ему верит, врач, если бы и правда верил, не забыл бы об этом упомянуть по рассеянности.

У Орра внутри все опустилось. Из-за наркотиков и стимуляторов у него начались резкие перепады настроения; он об этом знал и старался держать эмоции под контролем. Но побороть разочарование не мог. До Орра дошло, что он позволил себе робкую надежду. Вчера он был уверен, что доктор заметил, как гора поменялась на лошадь. Его не удивило и не насторожило, что Хейбер, испытав потрясение, и вида не подал. Он, конечно, сразу не решился признаться себе в том, что произошло, принять это как факт. Орр и сам долго не мог окончательно поверить в свои сверхъестественные способности. И все же он позволил себе надеяться, что Хейбер, зная содержание сна, присутствуя при нем, в самом центре событий, заметит перемену, сможет запомнить и подтвердить.

Все зря. Выхода нет. Орр, как был все последние месяцы, так и оставался — в одиночестве. С острым ощущением того, что он сошел с ума и в то же время не сошел с ума. От одного этого можно сойти с ума.

— Нельзя ли, — робко заговорил он, — дать мне постгипнотическое указание не видеть действенных снов? Вы же можете, суггестивно... Я бы отказался от таблеток. Хоть на время.

Хейбер сел за стол, ссутулившись и наклонив вперед голову, как медведь.

— Очень сомневаюсь, что это сработает, даже на одну ночь, — тихо сказал он. А потом снова расшумелся: — Да ведь это опять тот же тупик, Джордж! Что таблетки, что гипноз — все это подавление. Да не убежите вы от собственного мозга. И сами это понимаете, хотя делаете вид, что нет. Это ничего. Давайте зайдем с другой стороны: уже дважды вы у меня тут спали, на этой кушетке. И что? Так плохо? Кому-то стало хуже?

Орр, абсолютно подавленный, просто покачал головой.

Хейбер продолжал говорить, и Орр попытался прислушаться. Речь зашла о грезах наяву, о том, как они соотносятся с полуторачасовыми циклами ночного сна, об их функциях и пользе. Он спросил, есть ли у Орра какие-то любимые фантазии, в которые он любит уходить мыслями.

— Я, например, — сказал врач, — часто представляю себе что-то героическое. Я герой. Спасаю девушку, или коллегу-астронавта, или осажденный город, или всю эту несчастную планету. Я в роли мессии, надежда и опора. Хейбер спасает мир! Весело бывает этак помечтать, если не заигрываться. Всем полезно иногда подкормить свое эго; правда, если без этого уже не можешь, то параметры реальности начинают размываться... Бывают грезы в стиле тропического острова с аборигенками — особенно часто у начальников не первой молодости. Кто-то там воображает себя благородным мучеником-страдальцем, у юношества всякие романтические фантазии, садомазохистские сценарии опять же и так далее. Самые популярные сюжеты в то или иное время посещают большинство людей. Почти все из нас хоть раз сражались на арене со львами, метали бомбы во врагов, спасали с тонущего корабля невинную девушку с аппетитными формами или писали за Бетховена Десятую симфонию. А вы о чем грезите?

— Я? Что я далеко. — Орр с трудом нашел в себе силы, чтобы ответить этому человеку, который пытался помочь. — Что вырвался из-под всего этого.

— Из-под работы? Каждодневной рутины?

Хейбер явно отказывался поверить, что работа ему нравилась. Со своим огромным честолюбием он, похоже, не мог себе представить, что у кого-то его нет.

— Да нет, скорее, подальше от города, толпы. От вездесущих людей, газет — всего.

— Значит, тропический остров? — по-медвежьи ухмыльнулся Хейбер.

— Нет. Знаете, с фантазией у меня не очень. Я иногда мечтаю, что живу в домике за городом. Может, где-нибудь на Береговом хребте, где еще остались старые леса.

— Не думали купить себе такой?

— Земли рекреационного назначения стоят примерно тридцать восемь тысяч за акр — и это самые дешевые, в пустошах на юге Орегона. А участки с видом на море уходят за четыреста тысяч.

Хейбер присвистнул.

— Вижу, что думали, — и вернулись к мечтам. Они, слава богу, бесплатные, а? Ну хорошо, давайте еще разок? У нас еще почти полчаса.

— А вы не могли бы...

— Что?

— Сделать так, чтобы я вспомнил установку?

Хейбер пустился в очередное пространное объяснение:

— Как вы знаете, то, что происходит во время гипноза, включая все установки гипнотизера, при пробуждении обычно блокируется. За это отвечает механизм, похожий на тот, что блокирует память о девяноста девяти процентах наших снов. Ослабить этот блок — значит дать вам слишком много противоречивых указаний по поводу весьма деликатной вещи — содержания сна, который вы еще не увидели. Его — сам сон — я могу приказать вам вспомнить. Но не хотелось бы, чтобы к этим воспоминаниям примешивалась память о моих указаниях. Одно не должно мешать другому. Я хочу получить ясный отчет о том, что вам на самом деле приснилось, а не о том, что, как вам кажется, вам должно было присниться. Понимаете? Да вы не переживайте, я же помочь хочу. Я от вас слишком многого не требую. Да, я вас буду подталкивать, но мягко и постепенно. Кошмаров из-за меня не будет, обещаю! Я ведь тоже, как и вы, хочу разобраться до конца, понять, в чем дело. Вы человек умный, настроенный на лечение и смелый — сколько времени так промучились в одиночку. Мы справимся, Джордж. Честное слово.

Орр не вполне ему поверил, но как оратор Хейбер был непробиваем, и к тому же верить очень хотелось.

Он ничего не ответил, просто лег на диван и покорно подставил горло под огромную лапищу.

— Ага! С пробуждением! Что снилось, Джордж? Выкладывайте. С пылу с жару.

Орра мутило, мысли шли туго.

— Какой-то тропический остров... кокосы... не помню.

Он потер голову, поскреб жидкую бородку, глубоко вздохнул. Страшно хотелось выпить холодной воды.

— Потом... снилось, что вы вместе с Джоном Кеннеди, который президент, идете по Олдер-стрит... вроде бы. А я шел как-то сзади: кажется, что-то нес за одним из вас. Кеннеди был с зонтом — я видел его в профиль, как на старых пятидесятицентовых монетах, — а вы сказали: «Господин президент, он вам больше не понадобится» — и взяли у него зонт из рук. Тому это вроде не понравилось, он что-то сказал, но я не расслышал. Но дождь действительно к тому моменту уже кончился, и он сказал: «Ну да, наверное, теперь не понадобится»... Кстати, дождь и правда кончился.

— Откуда вы знаете?

Орр вздохнул:

— Увидите, когда выйдете. На сегодня все?

— Можем продолжить. Платит-то государство.

— Я очень устал.

— Ну хорошо, тогда заканчиваем. Слушайте, может, будете приходить ко мне по вечерам? Заснете как обычно, а гипнозом только содержание снов подкорректируем. У вас рабочий день освободится, а я все равно почти все время работаю по ночам. Знаете, чего исследователям сна не хватает, так это сна! Так у нас гораздо быстрее пойдет, а вы сможете отказаться от противосонных таблеток. Попробуем, а? В пятницу?

— У меня свидание, — солгал Орр и сам себе поразился.

— Тогда в субботу?

— Договорились.

Он ушел, перекинув мокрый плащ через руку. Надевать не было нужды. Сон о Кеннеди был из разряда действенных, причем сильный. Он теперь точно понимал, когда сон такой. Даже если снились вещи незначащие, при пробуждении он вспоминал их во всех подробностях и чувствовал себя разбитым, измочаленным, как после изнурительной борьбы с могучей, яростной стихией. Раньше ему такие снились не чаще чем раз в месяц-полтора; от смешанного с ужасом ожидания очередного такого случая он весь извелся. Но теперь, когда «Усилитель» нагнетал сновидения, а гипноз требовал от них эффекта, ему за два дня из четырех снов приснилось три действенных. Или даже три из трех, если отбросить сон про кокосы, который был как раз из разряда того, что Хейбер называл потоком невнятных образов. Орр дико устал.

Дождя не было. Когда Орр вышел из дверей Уилламеттской восточной башни, над каньонами улиц виднелось ясное и высокое мартовское небо. Ветер переменился и теперь дул с востока — сухой ветер пустынь, который время от времени разгонял серую, дождливую, душную тоску Уилламеттской долины.

На посвежевшем воздухе Орр приободрился. Расправил плечи и зашагал по улице, пытаясь не обращать внимания на легкое головокружение, порожденное, вероятно, всем сразу: усталостью, стрессом, двумя короткими провалами в сон в необычное время и спуском на лифте с шестьдесят третьего этажа.

Интересно, это врач ему сказал увидеть сон, что дождь кончился? Или установка была увидеть Кеннеди (у которого, сообразил он сейчас, была борода, как у Авраама Линкольна)? Или самого Хейбера? Не поймешь. Действенная часть сна оказалась про дождь, про изменение погоды, но это ничего не объясняло. Часто эффект давал отнюдь не самый яркий, не самый удивительный элемент. Орру подумалось, что Кеннеди попал в сон из его собственного подсознания, но стопроцентной уверенности не было.

Вместе с нескончаемым людским потоком он спустился в метро, бросил пять долларов в автомат, получил билет, сел на поезд, поехал в черноту под рекой.

Головокружение — физическое и умственное — усиливалось.

Ехать под рекой — странное занятие, дикая идея.

Переплыть реку, перейти вброд, форсировать, сесть на корабль или паром, проехать по мосту, перелететь на самолете, плыть вверх или вниз по течению, в вечно изменяющемся и обновляющемся потоке, — все это понятно. Но в идее проезда под рекой кроется нечто извращенное в глубинном смысле слова. Есть дороги в человеческом сознании и за его пределами такие прихотливые, что сразу ясно: чтобы на них попасть, надо было когда-то давно свернуть не туда.

Под Уилламеттом проходило девять железнодорожных и автомобильных туннелей, над водой перекинулось шестнадцать мостов, а берега на двадцать семь миль были забраны в бетон. Гидротехнические сооружения на нем и — в нескольких милях от центра города — на могучей Колумбии (реки сливались в центре Портленда) спроектировали так искусно, что ни та ни другая река не могла подняться больше чем на пять дюймов даже после самых затяжных ливней. Уилламетт был полезным элементом окружающей среды, как огромное и послушное тягловое животное, опоясанное и стянутое ремнями, цепями, хомутами, седлами, уздечками, подпругами. Если бы пользу он не приносил, его бы, разумеется, закатали в асфальт, как сотни ручейков и речушек, что, стекая с городских холмов, теперь бежали во тьме под мостовыми и зданиями. Без Уилламетта Портленд не был бы портом, а так по нему до сих пор ходили суда, длинные цепочки барж и огромные плоты из сплавного леса. Так что грузовикам, поездам и немногочисленным личным автомобилям приходилось ездить либо над, либо под рекой. Над головами пассажиров поезда ПЖДС, который теперь шел по Бродвейскому туннелю, громоздились тонны земли и щебня, тонны текучей воды, сваи причалов и кили океанских судов, громадные железобетонные опоры магистральных эстакад, колонна паровых грузовиков, груженных морожеными курами, которых выращивали в клетках на птицефабрике, реактивный самолет на высоте тридцати четырех тысяч футов и звезды на высоте 4,3 светового года и больше. Джордж Орр, бледный в отсветах мерцающих флуоресцентных ламп, покачиваясь и держась за стальную ручку раскачивающегося на поручне ремня, мчался вместе с тысячью других душ сквозь подречную тьму. Он чувствовал невероятную тяжесть, огромный вес давил на него. Я живу в кошмаре, думал он, от которого лишь иногда пробуждаюсь во сне.

Пассажиры стали пробиваться к дверям, чтобы сойти на «Юнион», и под их напором эта сентенциозная фраза из головы у него вылетела; он сосредоточился исключительно на том, чтобы удержать ручку ремня. Его еще подташнивало, и он боялся, что, если отпустит ремень и полностью отдастся силе d, его вырвет.

Поезд тронулся с басовитым хрипом чего-то трущегося, к которому в равной пропорции примешивались пронзительные взвизги.

Систему ПЖДС построили всего пятнадцать лет назад, но поздно, второпях, экономя на материалах, не до, а прямо во время того периода, когда разваливался прежний автопром, нацеленный на массовый выпуск личных машин. Вагоны были сделаны как раз в Детройте, и это было заметно и по производимым ими звукам, и по срокам эксплуатации. Живя в городе и постоянно ездя на метро, Орр этого ужасающего грохота даже не слышал. Ему было всего тридцать, но окончания слухового нерва у него уже заметно потеряли чувствительность, да и потом, скрежет был привычным сопровождением кошмара. Отвоевав ручку ремня, Орр снова пустился в размышления.

С тех пор как он поневоле заинтересовался снами, его всегда удивляло, что большинство из них с пробуждением забывается. Видимо, неосознанное мышление — что в младенчестве, что во сне — от сознательного припоминания ускользает. Но разве под гипнозом он в бессознательном состоянии? Вовсе нет. Пока ему не скажут спать, он бодрствует. Тогда почему не может вспомнить? Это его беспокоило. Хотелось знать, что там делает Хейбер. Вот, например, первый сегодняшний сон — может, врач ему просто сказал опять увидеть лошадь, а кучу навоза выдумал он сам? Неловко. А если это доктор захотел сон о дерьме? Тоже неловко, но уже в другом роде. Хорошо еще, он не сотворил Хейберу кучу дымящегося коричневого навоза прямо в кабинете. Хотя почему? Отчасти сотворил — картинка на стене.

Поезд с завыванием вкатывался на станцию «Олдер-стрит», а Орр вытянулся и замер, будто его прогладили с двух сторон утюгом. Гора, думал он, не обращая внимания на то, что шестьдесят восемь людей, толкаясь, пихаясь и царапаясь, пробиваются мимо него к дверям. Гора. Он сказал мне во сне опять сделать гору. Вот у меня конь и сделал гору. Но если он сказал вернуть гору, значит он знал, что до лошади на стене была гора. Он знал. Он заметил, как первый сон изменил действительность. Он увидел перемену. Он мне верит. Я не сумасшедший!

Орра наполнило такое ликование, что из сорока двух человек, в тот момент как раз протискивавшихся в вагон, семь или восемь, приплюснутых ближе всех к нему, ощутили несильную, но вполне явственную волну облегчения и благодати. Женщина, которой не удалось отвоевать у него ручку ремня, почувствовала, как проклятая боль в намозоленном пальце наконец отпустила; вдавленный в него справа мужчина вдруг подумал о солнечном свете; старик, присевший на корточки прямо у его ног, на минуту забыл про свой голод.

Соображал Орр не быстро. Вообще, особой сообразительностью он не отличался. К умозаключениям приходил медленно; ему были неведомы ни стремительный коньковый бег по гладкому твердому льду логики, ни взмывание под небеса на восходящих потоках воображения — нет, он ковылял к выводам по тяжкой почве обыденности. Взаимосвязи он не видел, как видели интеллектуалы, — он эти связи ощущал, как сантехник, на ощупь. Орр был неглуп, но не привык нагружать мозг и думать быстро. Только когда он вышел на станции «Росс-Айленд-Бридж-Уэст», прошел в гору несколько кварталов, поднялся на лифте в свою однокомнатную квартиру (восемь с половиной на одиннадцать футов) на восемнадцатом этаже убогого двадцатиэтажного железобетонного здания «Корбетт кондоминиум» для жильцов на самообеспечении («Недорого, стильно и в центре!»), когда положил в инфрапечь кусок соевой буханки, достал из встроенного в стену холодильника пиво и постоял у окна (квартиры с окнами стоили вдвое дороже), рассматривая переливающиеся огнями высотки Западных холмов с бурлящей вокруг них жизнью, ему наконец пришел в голову вопрос: «Почему Хейбер не показал, что знает: сны у меня действенные?»

Он еще поразмышлял, попробовал зайти и с той и с другой стороны, примерялся и так и этак, решил, что предмет неповоротливый.

Он думал так: «Хейбер знает — теперь-то точно, — что картинка дважды поменялась. Почему ничего не сказал? Он же знает, как я боялся, что сошел с ума. Говорит, хочет помочь. Мне бы очень помогло, если б он подтвердил, что видит то же, что и я, что мне не мерещится».

Медленно, задумчиво отхлебнув пива, Орр продолжил размышлять: «Значит, теперь он знает, что дождь кончился. Но, когда я ему сказал, он не пошел проверить. Может, испугался? Похоже. Его это все крепко напугало, он хочет сперва понять, что к чему, держит мысли при себе. Оно и понятно. Было бы странно, если бы он не испугался. Но что он станет делать потом, когда успокоится? Как будет останавливать сны, чтобы я больше ничего не менял? Нет, надо с этим кончать. Уже и так далеко зашло...»

Орр покачал головой и отвернулся от холмов, покрытых огнями и людским копошением.

---

4

Ничто не вечно, нигде (кроме педантического ума) нет точности и определенности; совершенство — это лишь отказ от той неизбежной незначительной погрешности, которая составляет таинственную внутреннюю сущность Бытия.

Г. Уэллс. Современная утопия

Адвокатское бюро «Форман, Эссербек, Гудхью и Ратти» располагалось в бывшей автомобильной парковке 1973 года, с тех пор переоборудованной для людских нужд. Похожая родословная была у многих старых зданий в центре Портленда. Собственно, было время, когда почти весь центр был занят парковками. Сперва они представляли собой асфальтовые поля, на просторах которых попадались будки кассиров и парковочные автоматы, но численность населения шла вверх, а вместе с ней росли парковочные пространства. Кстати, именно в Портленде много-много лет назад появились первые автоматические парковки с подъемниками для машин; и, пока индустрия, снабжавшая всех и каждого личным автомобилем, не задохнулась в собственных выхлопах, многоуровневые парковочные строения доросли тут до пятнадцати-двадцати этажей. Некоторые из них, начиная с восьмидесятых, начали сносить, чтобы выстроить на их месте жилые и деловые высотки; другие перепрофилировали. В этом здании по адресу Юго-Западная Бернсайд-стрит, дом 209, до сих пор попахивало фантомным бензином. На бетонных полах сохранились следы испражнений несметного количества двигателей, протекторы динозавров навечно отпечатались в пыли гулких коридоров. Все полы в здании отличались любопытным свойством: они шли под еле заметным уклоном, ведь в свое время внутренность постройки представляла собой один спиральный пандус. В кабинетах у «Формана, Эссербека, Гудхью и Ратти» человека не покидало чувство, что его клонит в сторону.

Мисс Лелаш сидела за перегородкой из книжных шкафов и картотек, которая отделяла ее половину от половины мистера Перла, и ощущала себя черной вдовой.

Она сидела у себя в закутке, налившись ядом, — твердая, гладкая и ядовитая; ждала, ждала.

И жертва появилась.

Жертва прирожденная. Каштановые легкие волосики, как у девочки, светлая бороденка, мягкая, как рыбье брюхо, белая кожа, сам робкий, забитый, заикается. Тьфу! На такого наступишь — даже не хрустнет.

— У меня дело, на-наверное, насчет, вот, права на частную жизнь, — забормотал он. — То есть нарушения права. Но я не знаю т-точно. Вот, пришел посоветоваться.

— Выкладывайте.

Но жертва оказалась неспособна выкладывать. Робкий ручеек побрызгал и пересох.

— Вы проходите добровольное терапевтическое лечение, — сказала тогда мисс Лелаш, заглянув в записку, которую ранее прислал мистер Эссербек, — по поводу нарушения федеральных правил пользования автоматическими аптеками.

— Да. Если я соглашаюсь на лечение у психиатра, меня не будут судить.

— В целом так, — сухо сказала Лелаш.

Посетитель показался ей не то чтобы слабоумным, но каким-то отвратительно простоватым. Она откашлялась.

Он тоже откашлялся. Как другие, так и он.

Наконец, то и дело сбиваясь и поправляясь, он объяснил, что проходит лечение и, по сути, состоит оно в том, что он под гипнозом спит и видит сны. Ему кажется, что психиатр, который приказывает ему видеть во сне определенные вещи, нарушает его право на частную жизнь, зафиксированное в Новой федеральной конституции 1984 года.

— Что-то похожее в прошлом году было в Аризоне, — сказала юрист. — Пациент ДТЛ обвинял психиатра, что тот сделал из него гомосексуалиста. Само собой, врач использовал стандартные психологические методики, а истец оказался латентным педиком: еще до того как дело ушло в суд, его арестовали за приставания к двенадцатилетнему посередь бела дня в Финикс-парке. В итоге отправили на ПТЛ в Техачапи. Это я к тому, что с такими обвинениями надо осторожнее. Большинство психиатров, участвующих в госпрограммах, — сами люди осторожные, уважаемые специалисты. Другое дело, если были случаи, конкретные эпизоды, настоящие улики... А одних подозрений мало. Может обернуться так, что вас самого отправят на ПТЛ в психбольницу в Линнтоне, а то и в тюрьму.

— А может... мне назначат другого врача?

— Ну, без веской причины вряд ли. К этому Хейберу вам дали направление на медицинском факультете. Там, знаете, люди серьезные. Если подадите на Хейбера жалобу, разбирать ее будут, скорее всего, эксперты с медфакультета, может, те же самые. Без доказательств они не примут сторону пациента. Особенно такого.

— Психического, — грустно сказал клиент.

— Вот именно.

Он помолчал. Потом поднял глаза — свои ясные, светлые глаза — и посмотрел на нее без злости и без надежды. Улыбнулся и сказал:

— Большое спасибо, мисс Лелаш. Извините за беспокойство.

— Ну подождите!

Простоват, конечно, но совсем не сумасшедший, даже не псих. Скорее, человек, доведенный до отчаяния.

— Не стоит сразу сдаваться. Я же не сказала, что оснований для иска нет. Вы говорите, что хотели избавиться от наркотической зависимости, а доктор Хейбер вам прописал даже больше фенобарбитала, чем вы сами принимали. За это можно зацепиться. Хотя я сильно сомневаюсь. Но защита права на частную жизнь — мой конек, так что я хочу разобраться, были ли нарушения. Просто вы мне пока ничего не сказали по существу — если есть что рассказывать. Что конкретно сделал этот врач?

— Если я скажу, — с грустной уверенностью ответил клиент, — вы решите, что я сумасшедший.

— С чего вы взяли?

Мисс Лелаш была не склонна принимать на веру чужие заявления; для юриста это отличное свойство, хотя она понимала, что иногда со скепсисом перебарщивает.

— Если я вам скажу, — тем же ровным тоном продолжал посетитель, — что некоторые мои сны меняют реальность и что доктор Хейбер это понял и теперь использует этот... мой талант в своих целях, без моего согласия... вы решите, что я сошел с ума. Разве не так?

Подперев подбородок руками, мисс Лелаш смерила клиента долгим взглядом.

— Ну? Продолжайте, — наконец бросила она.

Еще бы не решить. Но черта с два она станет в этом признаваться. И потом, ну и что, что сумасшедший? А какой нормальный человек поживет в этом мире и не спятит?

Он опустил взгляд на руки, явно собираясь с мыслями.

— Понимаете, у него есть прибор... вроде электроэнцефалографа. Только он как бы анализирует излучение мозга и посылает ему сигналы.

— То есть, выходит, сумасшедший ученый с адской машиной?

Клиент криво улыбнулся:

— Если меня послушать, выходит так. Да нет, он, судя по всему, хороший специалист, серьезный ученый и действительно пытается людям помочь. Уверен, что ни мне, ни кому другому он не желает ничего плохого. У него самые лучшие намерения. — Поймав скептический взгляд Черной Вдовы, он запнулся. — В общем, этот прибор... я даже не знаю толком, как он работает. Но с его помощью Хейбер погружает меня в быстрый сон — так он говорит; это такая особенная фаза, когда снятся сны. Не то же самое, что обычный сон. Он меня усыпляет гипнозом, а потом включает свою машину, и я сразу вижу сны — обычно, когда спишь, не так. Это насколько я понимаю. То есть машина вызывает сны и еще, кажется, делает их ярче. И я вижу во сне то, что мне приказали видеть под гипнозом.

— Похоже на старый добрый психоанализ: это они со снами работали. Только ваш врач, получается, внушает, какие сны видеть? Наверное, через сны формирует какие-то условные рефлексы. Хорошо известно, что под гипнозом человек может сделать почти все что угодно, даже то, что в обычном состоянии совесть не позволяет. Это установили еще в середине прошлого века, а с тысяча девятьсот восемьдесят восьмого, после дела «Сомервилл против Прожански», это юридический факт. Так. Есть у вас основания полагать, что врач заставляет вас делать что-то опасное, что-то, что вы сочли бы морально неприемлемым?

Клиент помялся:

— Опасное — да. Если признать, что сны бывают опасными. Но он не приказывает мне ничего делать — только видеть что-то во сне.

— Хорошо, тогда что? Сны неприличные?

— Он не... злодей. Намерения у него хорошие. Но я против того, чтобы меня использовали как инструмент, как средство, даже если цели благородные. Я его не осуждаю, у меня у самого сны приводили к аморальным последствиям — почему я их и стал глушить таблетками, влип в историю. Я хочу от них избавиться, отказаться от таблеток, хочу вылечиться. А он не лечит. Он только подталкивает.

Повисла пауза, и мисс Лелаш спросила:

— К чему?

— К тому, чтобы я видел во сне другую реальность и менял мир, — выговорил клиент с безнадежной интонацией.

Мисс Лелаш снова уперла подбородок в скрещенные пальцы и какое-то время разглядывала синюю коробочку со скрепками на столе, у нижней кромки своего поля зрения, периодически вскидывая глаза на посетителя. Сидит — такой же тихий, как пришел, но теперь уже казалось, что, наступи она на него, он не то что не хлюпнет и не хрустнет, но даже не треснет. Какой-то на удивление плотный.

Обычно посетители адвокатских контор или сами нападают, или защищаются. Всем что-то нужно — получить наследство, отстоять имущество, добиться развода, упечь кого-нибудь в психушку, просто от кого-то отделаться. А этот тип, весь такой безобидный и беззащитный, чего добивается? Несет какую-то бессмыслицу, но впечатление такое, что смысл в его словах есть.

— Ну хорошо, — осторожно сказала она, — а что плохого в том, что он там чего-то добивается при помощи ваших снов?

— У меня нет права что-то менять. А у него — заставлять меня так делать.

Господи, он и правда верит, нырнул в этот омут с головой. Но говорит с такой добропорядочной убежденностью, что она, будто рыба в том же омуте, попалась на крючок.

— Что менять? Как? Приведите пример!

Ей было его не жаль, как стоило бы пожалеть больного, шизика или параноика, с маниакальной уверенностью в своем сверхъестественном даре. Перед ней стоит «очередная жертва нашего времени, ставшего испытанием для человеческих душ» ^[5], как сказал в своем обращении к Конгрессу президент Мердль с его удивительным умением портить цитаты, а она на эту бедную, несчастную, окровавленную жертву с дырками в мозгу покрикивает. Но щадить его не хотелось. Было ощущение, что этот переживет.

— Домик, — поразмыслив, сказал он. — В мое второе посещение он спрашивал о мечтах, и я рассказал, что иногда мне видится, как я живу в собственном домике где-то в глуши, вдали от всего — знаете, как в старых романах. У меня, конечно, такого не было. А у кого есть? Но на прошлой неделе он, видимо, сказал мне увидеть во сне, будто у меня такой есть. Потому что теперь есть. Домик в аренде на тридцать три года на государственной земле, в национальном лесном заповеднике «Саюсло», недалеко от Нескоуина. В воскресенье я взял в аренду электромобиль и съездил проверить. Очень симпатичный, но...

— А почему нельзя иметь домик в лесу? Это что, аморально? Масса людей ради этого постоянно участвуют в лотереях — еще с прошлого года, когда открыли часть заповедного фонда. Вам дико повезло.

— Но у меня такого не было. И ни у кого не было. Леса и парки — те, что остались, — имели статус заповедников, только по краям разрешали ставить палатки. Не было никаких домиков в долгосрочной аренде от государства. До прошлой пятницы. Пока мне не приснилось, что они есть.

— Послушайте, мистер Орр, я знаю...

— Да я знаю, что вы знаете, — мягко перебил он. — Я тоже знаю. Как прошлой весной решили сдавать в аренду участки национальных лесов. Я подал заявку, в лотерее выпал мой номер и так далее. Но только я знаю, что до прошлой пятницы ничего такого не было. И Хейбер тоже знает.

— То есть ваш пятничный сон, — с издевкой сказала она, — изменил орегонскую действительность в настоящем и прошлом, повлиял на решение, которое приняли в Вашингтоне год назад, и стер память всем, кроме вас и врача? Ну и сон! Запомнили его?

— Да, — ответил он с раздражением, но твердо. — Приснился домик. А перед ним — ручей. Слушайте, я понимаю, вы все равно не поверите. Мне кажется, даже Хейбер до конца не верит. Если бы он не торопился и сперва как следует осознал, может, действовал бы осторожнее. Происходит все следующим образом. Допустим, под гипнозом он внушает мне увидеть в кабинете розовую собаку. Мне такая приснится, но, как мы понимаем, розовых собак нет в природе, их не существует. Значит, либо появится какой-нибудь белый пудель, выкрашенный в розовый цвет, причем обнаружится причина, почему он в таком виде тут оказался, либо, если потребуется настоящая розовая собака, мой сон изменит природу так, что в ней будут розовые собаки. Везде и всегда. Прямо с плейстоцена, или когда там появились собаки. Будет так, что в мире испокон веков существовали собаки черные, белые, коричневые, рыжие и розовые. И вот некая розовая собака забрела в кабинет. Может, его колли, пекинес помощницы или что-то в этом духе. Никакой мистики. Никаких чудес. Каждый сон прекрасно заметает следы. Просто я проснусь — и рядом совершенно естественным образом окажется банальная розовая собака. И никто не почувствует ничего необычного, кроме меня — и него. У меня две памяти, об обеих действительностях. И у доктора Хейбера тоже. Он в момент перехода находится со мной и знает, о чем был сон. Он делает вид, что не в курсе, но я знаю, что он в курсе. Все остальные будут думать, что розовые собаки существовали всегда. А для меня и него это будет и так, и не так.

— Двойные судьбы, альтернативные вселенные, — сказала мисс Лелаш. — Смотрите вечерами по телевизору старую фантастику?

— Нет. — Клиент говорил почти так же сухо, как она. — Я не прошу вас верить. По крайней мере, без доказательств.

— И на том спасибо!

Он улыбнулся, почти рассмеялся. Доброе лицо; и почему-то кажется, что она ему нравится.

— Но послушайте, мистер Орр, откуда взять доказательства ваших снов? Тем более если вы уничтожаете все следы и каждую ночь меняете все прошлое начиная с плейстоцена?

— Вы не могли бы, — вдруг встрепенулся он, как будто обнадеженный новой мыслью, — вы не могли бы, как мой адвокат, попросить разрешения присутствовать на одном из наших сеансов? Если вы не против?

— Может быть. Можно устроить, если причина веская. Но имейте в виду: если приведете с собой адвоката, потому что подозреваете врача в покушении на вашу частную жизнь, отношения с ним напрочь испортите. Судя по вашим рассказам, они и так неважные, хотя со стороны судить трудно. Вы ведь должны доверять ему, а он в каком-то смысле — вам. А вы от него отделаться хотите и адвоката притащили — и как он должен реагировать? Он же вроде помочь вам хочет.

— Да. Но он использует меня в исследовательских...

Орр не договорил. Мисс Лелаш напружинилась: паучиха наконец увидела добычу.

— В исследовательских целях? Это правда? Как-как? Машина, о которой вы говорили, — она что, экспериментальная? А в ЗОС одобрение прошла? Вы что-нибудь подписывали, кроме формуляров ДТЛ и согласия на гипноз? Ничего? Знаете, мистер Орр, не исключено, что у вас есть повод для жалобы.

— Вы сможете поприсутствовать на сеансе?

— Может быть. Но, конечно, упирать будем не на частную жизнь, а на нарушение гражданских прав.

— Вы же понимаете, что я не хочу испортить жизнь доктору Хейберу? — забеспокоился он. — Не надо, он пытается как лучше. Просто я-то хочу, чтобы меня вылечили, а не использовали.

— Если у него добросовестные мотивы, но он применяет на людях экспериментальную аппаратуру, он не удивится, что возникли вопросы. И если ничего страшного не обнаружится, ему ничего не будет. У меня было два таких случая: работа по поручению ЗОС. Один раз меня попросили понаблюдать за испытанием нового гипнотизирующего устройства на медицинском факультете — оказалось, оно не действует. Другой раз в Институте Форест-Гроува я присутствовала на демонстрации устройства для внушения агорафобии — чтобы людям было приятно ходить в толпе. Оно действовало, но одобрения не получило: мы решили, что оно подпадает под законы о промывке мозгов. Наверное, я смогу получить распоряжение ЗОС о проверке этого агрегата, который у вашего врача. И вы ни при чем. Я не буду представляться вашим адвокатом. Может, даже я вас как бы не знаю. Я просто аккредитованный наблюдатель при Американском союзе гражданских свобод, пришла по поручению ЗОС. Если ничего такого не выяснится, будете работать с врачом, как раньше. Только надо придумать, как попасть именно на сеанс с вами.

— Я у него единственный пациент, с которым он применяет «Усилитель», — он мне сам говорил. Сказал, он его еще дорабатывает.

— Значит, у него действительно исследовательские цели. Эксперимент. Отлично. Ну что, попробуем вам помочь. Правда, на оформление документов уйдет неделя, если не больше.

На лице клиента отобразилось отчаяние.

— Надеюсь, мистер Орр, за эту неделю вы меня во сне не сотрете с лица земли?

Ей показалось, что в ее голосе слышно шуршание хитина и хруст жвал.

— По своей воле — ни за что, — ответил он с благодарностью... ой, нет, это не благодарность — это симпатия. Черт, она ему понравилась! Несчастный шизик на таблетках — оно и понятно, что понравилась. А он — ей. Она протянула смуглую руку, он подал ей свою, белую; блин, совсем как на том дурацком значке, который у матери валялся на дне коробки с иголками, — что-то там «СКННД» или «СККНД» ^[6], мать в середине прошлого века была членом, — черная рука пожимает белую. Ужас!

---