Усадьба Дом Совы

Алексей Игнатов

История, которую показывал мне Фердинанд Мартиньян, только начиналась. Я помнил моряка, капитана большого судна, который услышал зов. Помнил его плаванье так же, как если бы на самом деле стоял на палубе. Редкие товары из диких земель тогда вошли в моду. Тонкие ткани и странные специи, люди и драгоценные камни, все стало товаром. Все, что корабли, вроде моего, могли вывести из забытых богом земель на краю мира.
Об этих землях я слышал много историй. Многие крестились от страха, когда слышали рассказы о старых храмах. Другие просто смеялись и называли их сказками. Но не я. Я знал, что они существуют. В притоне, где азиаты курили длинные трубки, я видел идола с четырьмя руками, и с глазами, отлитыми из чистого золота. Его боялись, и никто не смел даже прикоснуться к нему. Украсть идола было бы совсем не трудно, но я не хотел красть его. Я хотел знать, откуда он.
Пусть старика в том притоне все считали сумасшедшим, я выслушал его рассказы. Стариков никогда не слушают, хотя они знают много интересного! Он теребил в руке амулет с головой совы, бормотал, его руки тряслись, но суть я понял. Старик говорил об идолах и разрушенных храмах. О золоте, похороненном в песке, и о секретах, которые намного ценнее, чем простое золото.
Вот эти секреты я и искал. Другие ехали в Египет, что найти в пирамидах тайну философского камня или лекарство от всех болезней. Но я уже понял, что настоящие секреты намного старше, и спрятаны совсем в других странах. Древние египтяне — просто нерадивые ученики, познавшие крохотную часть тайн, занесенных песком пустыни.
Золото я тоже нашел, просто между делом. Не так много, как хотелось моим матросам, но я нашел его. Монеты и статуэтки порадовали команду, матросы знали теперь, что не зря рисковали собой. Трюмы ломились от специй и благовоний, а золотые монеты осели в карманах команды корабля. Себе я не взял ничего. Что бы капитан отказался от своей доли — такого они еще не видели! Я отказался и раздал все команде, но с одним условием. И если я ставлю условие, его придется исполнить! Они проклинали меня, но сделали все, что я говорил.
Что-то манило меня в этом бесконечном песке, и проводник, который взялся показать путь, носил на шее амулет с совой. Наверное, это должно было меня насторожить, но я слушал грохот барабанов, и я не думал ни о чем больше. Барабаны звали меня, вели к нужному месту.
Песок совсем не сложно копать, и мы отрыли большой старый камень, с почти стертыми узорами и письменами, которые никто уже не сможет прочесть. Я заставил своих матросов выкопать его и принести на корабль. Камень я хотел сильнее, чем золотые монеты. Он звал меня и обещал силу и богатство, куда большее, чем пригоршня золота.
Когда один матрос пропал, его не сразу хватились. В море бывает всякое! Когда корабль накрывает волной, не так уж и сложно оказаться за бортом. Никто не горевал и не искал пропавшего. Никто не осмотрел мой камень и не увидел на нем следы свежей крови. Кровь пролилась, когда мы вошли в шторм, а тело матроса потом смыло волной

22
Глориана уехала с землей и сувенирами из дома.
— Сиди дома. Жди звонка, — велела она. — Я скажу, что делать.
В другой раз я бы возмутился. С какой стати кто-то вдруг будет командовать мной в моем же доме? Но мне было уже плевать, и я ждал, без всяких возражений. Ждал дома — здесь остались незавершенные дела, а сбежать я больше не надеялся.
До звонка Глорианы я успел позвонить в больницу, и узнал, что Делия снова в коме. Это должно было пугать, огорчать, злить, но есть предел, за которым эмоций уже не может стать еще больше. Град, убивший цветы на клумбе, может расстроить садовода, который не знает других бед. А если он смотрит, как в пожаре сгорает его дом со всем имуществом, то новость о погибшей клумбе уже не огорчит.
Вот и меня уже ничего не огорчало еще сильнее. Я просто принял к сведению, что Делии стало хуже, и что это не вписывается в схему. Прошлый раз, когда в дом пришел лаборант, ей стало гораздо лучше. Я рассчитывал на улучшение и после визита Глорианы. Хотя Делии лучше стало не после самого прихода лаборанта, а после того, как он заболел. Если ногти Глорианы посинеют, а Делия очнется, я будут знать, что не ошибся, пытаясь понять, что значит фраза: «Покорми его!».
Я сидел, ждал, и проснулся от звонка телефона. Не помню, как я уснул, но проснулся в своей круглой гостиной, лежа на полу, лицом вниз. Спросонья я метался в поисках телефона, и тот уже перестал звонить, когда я сообразил, что звонил он в моем же кармане. Я нашел его, и только тогда заметил коллекцию маленьких трупов на полу гостиной. Не голубь, на этот раз. А три мертвых голубя, воробей и две мыши лежали прямо перед моим носом, пока я спал на полу. И осколки разбитой тарелки, непонятно откуда тут взявшиеся.
Камеры! Они должны были заснять, что произошло, хотя я уже и так не сомневался в том, что увижу. Я смотрел на себя на крохотном экране камеры и узнавал много нового о своей же тайной жизни в Доме Совы.
Оказывается, вчера я приготовил что-то поесть, и ел на ходу, расхаживая кругами. И громко говорил с самим собой. Текст это пьесы я уже выучил наизусть: «Покорми его!» — твердил я. «Сам же жрешь? Жрешь! Вот и его покорми, пока можешь выбирать. Смотри, так дальше пойдет — выбора не останется! Тебе решать, кто станет едой!». Еда закончилась, а я на экране все ходил кругами, с пустой тарелкой в руках, и бормотал. Судя по записи, так я провел почти два часа своей странной жизни.
Потом я остановился, прислушался к чему-то. Кивнул, как будто услышал приказ. Уронил тарелку на пол и ушел. Меня не было еще час, а когда вернулся, то оказалось, что я разделся до пояса и нес что-то в своей рубашке. Я вывалил добычу на пол. Мыши, воробей, голуби. Еще живые! Не знаю, как я их поймал. Не знаю, что их держало, но они не убегали, птицы не пытались улететь.
— Ол сонуф, Артан! Цодокаре! — говорил я на экране, и улыбался, как ребенок перед праздничным тортом со свечками. Я свернул шею голубю и положил его на пол.

не терпит голода! Покорми его! Покорми! Покорми! Покорми!
Голос твердил это слово, и каждое: «Покорми!» становилось громче. Я кричал в ответ и просил заткнуться, но Глориана все орала без умолка. Я ударил ее, дал пощечину, но она продолжала орать, и я толкнул ее. Она шагнула назад и повалилась на спину, уже за кругом. Наверное, не надо было так делать, она говорила, что круг защищает, а я просто вытолкнул ее наружу, но вопли уже стали похожи на сирену пожарной машины, и я не мог их терпеть. И не мог представить, что человеческое горло может издавать звуки такой громкости.
Глориана упала на спину, и рев сразу отключился. Она лежала в траве, и не шевелилась. Какое-то время я просто стоял рядом, пока не насмелился проверить, что с ней. Что именно убило ее — мой удар, падение, сердечный приступ? Я наклонился над ее телом. Протянул руку, пощупать пульс.
— Я что-то сказала? — спросила Глориана, не открывая глаза, и теперь уже я завопил, кинулся в сторону и растянулся в траве.
— Сказала: «Покорми его!» — ответил я из травы.
Так мы и провели какое-то время, как пара влюбленных подростков, которые лежат в траве после поцелуев, и разглядывают облака. Только без любви, поцелуев и облаков.
— Кого? — снова спросила Глориана, и села в траве. — Я не сказала, кого нужно кормить?
— Нет. Просто «его». И что сова не терпит голода. И голос был, как у мужика.
— Ну, разумеется! Это голос того, кто построил дом. И вы с ним связаны, я чувствую родство.
— Вообще-то мы родня! Он мой предок, — я тоже сел в траве.
— Нет, вы куда роднее, чем просто родня. Вас связывает что-то еще, сильное и редкое. Кармическое. Надо провести полноценный сеанс. У меня в салоне. Собери немного земли под дубом. И возьми из дома что-то небольшое, что там было до тебя, чем раньше, тем лучше. Отвезу это в салон, и попробую сделать все, как следует. Ну, чего расселся? Делай, что сказано!