Оглавление

1. УБАНГА МБОНГО
2. Мадонна
   1. Купанье
3. Саша и волк. Страшная песня
   1. «В тёмном небе Луна…»
4. За спичками
   1. Супергерой
5. Петуния и магнолия
   1. Простая истина
6. Колёсико
   1. Карасик
7. Две стрелки и одна днюха
   1. Кофе без кофеина
   2. Пассифлора
   3. Жасмин
8. Огурцы с глазами
   1. Мальчик-зайчик
   2. Звёздочка
9. Творшебство
   1. 4 soldi
10. Маленькая жизнь
    1. «Пустынного двора…»
    2. «Жила, того не замечая…»
11. Воздух чист и свеж
    1. Сиреневое
12. Убанга мбонго
    1. Лумаика
    2. Секрет
    3. Большие маленькие дети
13. Самое яркое. Самое я…

Мадонна

В детстве репродукция этой картины, вырезанная из какого-то журнала, лежала у отца на письменном столе под стеклом.

— Дети, посмотрите, это ваша мать, — часто говорил нам папа, указывая, как я тогда думала, на большую цветную фотографию.

И потом, когда стол перекочевал из комнаты родителей в детскую и я уже знала, что это не просто фотография, а фотография картины, папа тоже любил повторять что-то вроде: «…А это ты у мамы на ручках…» или «Дети, ваша мама — мадонна».

Надо ли говорить о том, что я выросла в этой непоколебимой уверенности и даже вере в то, что — да, это я у мамы на ручках.

Всё логично: мама искупала меня и, завернув в полотенце, выносит из ванной. Как, собственно, всегда и бывало.

Да и внешнее сходство имелось: мамины тонкие черты лица, мамины тёмные волосы, длинные — в молодости у мамы они были именно такими.

Халат, правда, не мамин: красный и синий — вообще не её цвета, но вот художнику захотелось изобразить маму именно в такой гамме.

А полотенце — большое коричневое — папино, тут всё правильно.

По левую руку от мамы сидит моя тётя Галя, конечно же, — сходство и тут не вызывало сомнений.

По правую… ну да, стоит какой-то дедушка. Чужой, не наш. Просто персонаж какой-то. Могут же быть на картине и другие персонажи? Вон там и ангелочки внизу пририсованы — для красоты.

Про мыльные пузыри на заднем плане и про похожую на облака белую пену под ногами у мамы я вообще молчу.

А пухлый младенец у неё на руках — это я и есть, один в один, поскольку лет до двух я вовсе не была худышкой, а была очень даже упитанной девочкой. И больше даже походила на мальчика. «Пока мы тебя в сад не отдали», — тут уже маму цитирую.

Каким же страшным было моё разочарование, когда старшая сестра нанесла сокрушительный удар по этой моей наивной и светлой убеждённости, вероломно заявив, что на картине с мамой вовсе не я! Услышав это, я аж задохнулась: как это — «не я»?!

— Это не ты а я, — пояснила она. — И всегда была я. Потому что я родилась раньше.

И не поспоришь.

И целый мой мир, один из них, самый первый, сорвался и рухнул, точно стеклянный шар с еловой ветки.

Почему вдруг вспомнилось? А это я искала иллюстрацию к «Купанью» — задала параметры поиска: «мать с младенцем на руках живопись» — вот и выскочило. Именно это: «Сикстинская мадонна» Рафаэля — ни много ни мало.

А именно это потому, что у моей мамы в тот, следующий после Крещенья день, день рождения.

И на ручках у неё, конечно же, я — потому что у Ольки тёмные волосы, а у меня — светлые!

А раз светлые — значит, я!

Купанье

А после, хоть он и упрямый,

За это ведь тоже люблю,

В голубенькой ванночке, в ванной —

Купанье в воде Иордана —

Я чадо своё окроплю.

Зачем нам крутые морозы

И горечь воды ледяной?

У нас и без этого слёзы!

— Но мы их осушим, родной,

Махровым большим полотенцем.

И вот уж не плачем, молчим.

Сухое и чистое тельце

В пижамку сейчас облачим…

И пахнущий тёплым печеньем

Доволен и сладок малыш.

— А знаешь, сегодня Крещенье…

Но ты уже, кажется, спишь:

Сопишь своим крошечным носом

И чмокаешь розовым ртом…

И светят на коврике звёзды —

То вышивка мелким крестом.

И тоненький локон за ушком,

И теплится светом ночник,

Саша и волк. Страшная песня

Саша бузит.

Только что пришёл с прогулки.

Ввалился и — свалился, плюхнулся на свой стульчик в прихожей.

Сидит и не даёт себя раздевать-разувать. Никому.

Буянит: кричит и яростно отбивается, так что старенький, мамин ещё, детский стульчик ходит под ним ходуном и, скрипя и скребясь о стену и о паркет, взывает к ним то возмущённо, то жалобно. Размахивая во все стороны ногами, обутыми в серые с чёрными колошами валенки, насколько хватает сил и ног (а только на это их сейчас и хватает), Саша лупит, колотит по полу. Получается здорово.

«Слава богу, — думают взрослые, — что это для паркета совершенно безвредно». Но зато громко и гулко. А если совсем близко подойти, то ещё и больно.

Метод устрашения действует безотказно. Никто уже — ни мама, ни папа, ни бабушка — не знает, с какого боку к этому ребёнку подступиться, как к нему хотя бы приблизиться, не то что валенки с ног стянуть. Да и штаны хорошо бы — ведь по колено… да какое там! — по самую попу мокрые. А попробуй-ка сними, хоть они и на молнии: толстые, с «грудкой», на бретельках — это же комбинезон, кафандл кацманафта! Или даже валадаза (водолаза). Еле успели, пока шёл к стулу, расстегнуть и стащить с мальчика шубу и вязаную шапку-шлем. Тяжёлые от воды варежки сами упали с Сашиных рук ещё в подъезде.

Щёки красные, глаза горят, волосы на голове совершенно мокрые и на макушке всклокоченные.

Нагулялся, укатался до такой степени, что сам уже не знает, чего хочет:

— Ни катю́ дамо́й!

— Ку́сать ни катю́!

— Ни катю́ путя́та! (купаться)

— Ни катю́ пать! (спать)

А дальше уже просто:

— А-а-а-а-а-а!

А взрослым, ой, как непросто… «О-о-о-о-о…» — только и остаётся сказать.

— А ну-ка… А вот я сейчас спою ему эту «страшную песню», про серого волчка, — неожиданно находится дедушка.

Все в недоумении: «Какой ещё „волчок“? Ну ты, дедушка, даёшь… Ребёнок голодный!..» — однако сразу же соглашаются, потому как другие, уже опробованные, педагогические (и даже те, что «не очень») приёмы, а также совсем уже не педагогичные хитрости (и даже угрозы) не дали абсолютно никакого результата. Не считая разве того, что Сашины крики стали ещё громче, а удары ног о пол — ещё ожесточённее. И тоже громче.

Дедушка садится перед Сашей на корточки (калоши почему-то сразу же перестают колошматить), протягивает к нему руки и низким голосом тихо заводит:

— Баю-баюшки-баю…

Саша без единого звука… встаёт со стульчика… с большим трудом… (кацманафт — гравитация!) делает два шага навстречу деду и… — падает (сила гравитации особенно велика в этот момент!) в его объятия.

Дедушка большой, тёплый и добрый, и байковая рубашка в клеточку на нём сухая; а Саша маленький, горячий и мокрый. И очень устал.

Продолжая (уже без слов) петь, а вернее мычать, свой «утробно-загробный» мотив, дед с Сашей на руках осторожно поднимается и, медленно покачивая его, идёт по коридору в сторону детской.

Мама бежит за ними на цыпочках, догоняет и знаками объясняет, что неплохо бы снять с ребёнка тяжёлые валенки: у того ноги уже болтаются, как у тряпичной куклы, и валенки в калошах — клоц-клоц, бум-бум — стукаются друг о друга. Ещё, чего доброго, разбудят…

— Уйди. Потом снимешь, — одним лицом, бровями, говорит дед. Руки-то заняты, а голосом он продолжает всё так же «страшно» петь.

Действительно, валенки и штаны потом можно снять.

Как хорошо, что на Саше, под кафандлом, — не лубаска (рубашка), не фитылок (свитерок) с высоким и узким горлом, а верх от пивамы! Удобно и нежарко. И низ — от неё же — вместо кавоток (колготок). Утром после завтрака еле удалось одеть и вывести этого мальчика на улицу: «Ни катю́ на голку!.. Ни катю́ на санки!..» Так и выволокли — в пижаме, надев поверх неё комбинезон и шубу.

Точно так же, как пришла, на цыпочках и словно по струнке, мама уходит, ретируется на кухню, где её за закрытой дверью и за накрытым столом тихо-тихо, как мышки, сидят и ждут такие же «приструнённые» Сашей «цыпочки» — папа и бабушка. Счастливые уже от одного только предвкушения обеда в тишине.

Условный рефлекс на «страшную песню» сработал.

«Саша и Волк».

Почти по Прокофьеву.

Или по Павлову?

Или по Сухомлинскому, Ушинскому, Песталоцци, Монтессори и Споку?

Или в полном противоречии с ними? То есть с их теорией. Или — с теориями?..

Неважно. Важно, что ребёнок уже спок… то есть спит.

***

За спичками

Ой, напрасно, тётя,

Вы так слёзы льёте,

Муж ваш — редкий семьянин!

Л. П. Дербенёв «Не волнуйтесь, тётя!»[1]

Анаид — девочка очень красивая.

Голубые глаза и тёмно-русые волосы, столь редкие для юга Испании, но довольно часто встречающиеся на севере этой страны, унаследовала она от своего папы Анхеля.

Ángel по-испански означает «ангел». Он и есть ангел — тихий и кроткий. Безотказный: что ни попросишь — всё сделает. По-северному, почти по-прибалтийски, спокойный, сдержанный, даже несколько флегматичный — словом, настоящий каталонец. Он лишь изредка ворчит на свою жену Диану, маму Анаид:

— Как это «не купила хлеба»? Ужинать без хлеба нельзя! — нарочито громким и низким голосом выговаривает, больше для виду, напоказ. А то, чего доброго, подумают, что эта девчонка его не слушается.

«Девчонка» намного младше него — и впрямь девчонка. «Тонкая и звонкая» — точёная, стремительная — ни дать ни взять юная богиня! У неё жаркий, тропический, темперамент. Говорит высоким голосом — быстро, громко, непрестанно жестикулируя; заливисто смеётся, выразительно хмурится и то и дело встряхивает пышной гривой вьющихся тёмно-каштановых волос.

И характер у неё завидный, и с самооценкой всё в порядке — с детства привыкла бороться и добиваться всего, чего ни пожелает. Диана-охотница приехала в Каталонию с Кубы.

От матери у Анаид характер охотницы и замашки, если не юной богини, то как минимум «королевишны». А от отца — терпение и внешнее спокойствие. Так-то оно для охотницы, пожалуй, даже и лучше. Словом, хороший получился сплав. Интересный.

И надо же такому случиться! На ловца, как говорится, и зверь. Бывают же такие совпадения в жизни: у Анаид в группе тоже есть свой Анхель! Ну просто редкая удача, редчайшая! Ведь имя Анхель (или Анджел, если по-каталонски) уже успело стать в Испании редким. Маленьких мальчиков почему-то теперь так не называют. Перевелись ангелы в земле испанской? Вышли из моды?

И у него, у этого второго Анхеля, — подумать только! — у него, как и у папы Анаид, русые волосы — правда, не прямые, а вьющиеся, но это даже хорошо, это даже ещё лучше! И светлые глаза — правда, не голубые, а зелёные, но это тоже очень красиво! И он тоже застенчивый, робкий. И лучше всех в группе себя ведёт, и учится лучше всех. Да-да, именно учится — в Испании дети начинают учиться прямо с детского сада.

Иными словами, Анхель во всех отношениях положительный герой, ну чистый ангел! Да ещё вдобавок и самый высокий из всех. Как повезло Анаид!

«И Анхелю, между прочим, тоже повезло. Ведь далеко не каждому выпадает счастье подружиться с такой умницей и красавицей, как я», — уверена девочка.

Она уже представляет себе, как будут они теперь, все вчетвером — мама, папа и она с женихом (или даже с мужем) — как в зеркале: Диана и Анхель — Анхель и Анаид — почти полным, почти дословным отражением друг друга!