Часть 1. Наследие Бабы Кали
В Сузунском районе Новосибирской области есть деревня с коротким, будто ласковым названием — Бедришка. Именно там, в окружении лесов и лугов, где трава растёт выше пояса, а небо кажется шире, чем где-либо на земле, прошло моё детство.
Каждое лето я приезжал к своей прабабушке, которую звал просто — Баба Каля.
Она была потомственной ведуньей и славилась в округе своими знаниями. Люди приезжали к ней издалека — не просто лечиться, а потому что знали: Баба Каля умеет то, чего не умеют другие. Она не лечила таблетками.
Она разговаривала с болезнью, смотрела сквозь тело, сквозь человека, в самую суть.
Однажды в деревне меня сильно напугала соседская собака — чёрная, с жёлтыми глазами. Я тогда начал заикаться.
Слова застревали в горле, как будто кто-то сжимал мне язык.
Баба Каля ничего не объясняла.
Просто поставила миску с водой, зажгла свечу, растопила воск и начала лить.
Я сидел, как заворожённый. Пахло воском, горячим металлом и чем-то старинным, как изнутри сундука. И вот на застывшем воске — отчётливо, чётко — отпечаталась та самая собака. Она посмотрела на меня с поверхности воска, как живая.
Баба Каля кивнула: «Вот она, страх твой. Ушёл».
И правда — с того дня я перестал заикаться. Словно кто-то отпустил узел в горле.
Другой раз у меня на глазу выскочил ячмень. Щипал, мешал, противный.
Баба Каля подошла, посмотрела, ничего не сказала. Потом просто тихо прошептала что-то себе под нос и трижды плюнула мне в глаз. Я дернулся, было противно.
Но прошло — почти сразу. Минут через пять-семь — будто и не было. Я ещё подумал: может, дело не в плюнье, а в чём-то другом?
Но нет — она просто знала, как. Она разговаривала с глазом, как с ребёнком, успокаивала его.
С бабой Калей мы много путешествовали. Не в дальние края, а по деревням и сёлам — по всей Новосибирской области, дальше — в Алтайский край, в Красноярский.
Я шёл с ней, как с учителем, хотя тогда не понимал, насколько это было важно. Мы встречались с другими ведунами, колдунами, шептунами.
Я видел, как они творили чудеса: кто-то заговаривал воду, кто-то лечил людей дымом, кто-то рисовал углём знаки на полу и пел полушёпотом.
Они уважали Бабу Калю. Когда мы приходили, мужчины вставали, женщины кланялись, дети замолкали. Они менялись с ней опытом, делились словами, заговорами, рецептами. А я впитывал всё — молча, глазами, сердцем.
Но самым волшебным всегда оставался лес. Утром, перед тем как войти в чащу, Баба Каля останавливалась, закрывала глаза и начинала тихо шептать.
Это был её шёпоток. Я не понимал слов, да и не нужно было. Сама природа понимала.
После этого грибы будто сами вылезали из земли — поднимались из-под мха, выглядывали из-под опавших листьев, ложились ей в ладони.
Ягоды — будто светились из глубины травы. «Лес — он как человек, — говорила она, — если с ним по-хорошему, он всё
тебе покажет».
А вечером — сказки. Мы сидели у печки, и она рассказывала не истории, а живые миры.
Однажды, когда она говорила про девочку, потерявшую зрение и нашедшую его через голос птицы, я вдруг заметил: из-под пола вылезла мышка. Села у печки, напротив нас, и замерла. Она не ела, не бегала — просто слушала. Я не шелохнулся.
До сих пор думаю: это была настоящая мышка? Или это была сказка, которая ожила? Я тогда погрузился в мир бабкиных слов так глубоко, что реальность и фантазия переплелись. Может, и это была правда.
Баба Каля учила меня видеть. Не глазами, не головой — а всем собой. Через землю, запах, слово, прикосновение. Я ещё не знал, но именно тогда начался мой путь.
