– Вы что, хотите, чтобы мы пошли ко мне домой и сожгли все, что лежит сейчас в моей сумке?
– Меня Франц ни о чем не просил.
– А если бы вас об этом попросил я?
– Ничего вы у меня не попросите. Да и потом, вы уже приняли решение и последнюю волю Франца не выполните. Он считал вас своим лучшим другом, а вы собираетесь его предать.
– Да, собираюсь, но только из уважения к нему.
– А как можно уважать человека в целом, но не уважать его последнюю волю? Уважение человека не имеет ограничителей, чтобы здесь так, а там сяк. Его либо уважаешь, либо нет.
– Я говорю вам о Франце, а вы ударились в философию и разглагольствуете о великих принципах.
Кафка, Франц Кафка… Высокий и тощий до невероятия, вы его ни с кем не спутаете… Ну все, господин Клопшток, до скорого, еще свидимся. Здесь то и дело с кем-то да сталкиваешься.
Мы не умрем, вот в чем заключается истина, – говорил Франц. – Мы умираем еще при жизни, мы просто выжившие. В своей борьбе за жизнь мы даже не догадываемся, что в действительности боремся за смерть».
У меня внутри пустота, будто у ракушки на пляже, которую в любую секунду могут раздавить ногой. Иными словами, Бог не велит мне писать, беда лишь в том, что я без этого не могу. Но он в конечном счете всегда берет верх.
Писать для меня – единственно возможная модель существования. Для этого мне требуется одиночество – только не отшельника, а скорее мертвеца. С этой точки зрения сочинительство сродни смерти, и, подобно тому, как из могилы нельзя поднять покойника, так и меня ночью нельзя оторвать от рабочего стола…
– Но если так, то, может, существует другая, не столь разрушительная форма творчества?
– Мне известна только такая: писать по ночам, чтобы не сойти с ума, когда тревога охватывает с такой силой, что не дает уснуть… Хотя из этого еще никоим образом не следует, что, когда я не пишу, мне живется лучше. Если по правде, то писатель, перестав писать, превращается в чудовище. Я сочинительством свои ошибки так и не искупил. И всю жизнь жил умирая.
То, что мы здесь видим, хуже казни… Вся эта жалкая жизнь, когда ты прикован к постели, лихорадка, удушье, лекарства, мучительное и опасное рентгеновское излучение… И все это только для того, чтобы сдержать развитие язв, которые в конечном итоге все равно нас задушат…
Ну вот, опять забыл, над палатой этого чеха обитает один оригинал, высокий, тощий как жердь, не злой, но всегда держится особняком, будто считает себя выше других. Поговаривают, книжонки пишет…
Идея дать прочесть мужу письмо почти на сотню страниц, притом что он в жизни не читал ничего кроме утренней газеты да бухгалтерских отчетов по вечерам, казалась ей гротескной
