Предисловие

Книга, которую вы держите в руках, — результат многолетнего труда. Вошедшие в нее работы в последние пятнадцать лет публиковались как отдельными изданиями, так и в различных журналах и сборниках. Некоторые исследования, в том числе в переводах на иностранные языки, получили значительное число откликов (как положительных, так и резко, порою даже истерически, негативных) в России, Прибалтике и на Украине. Я счел полезным собрать эти исследования под одной обложкой, поскольку, во-первых, все они посвящены одному явлению и, во-вторых, объединены единым местом и временем.

Объектом исследования собранных в данной книге работ являются различные формы политики ликвидации «враждебных элементов» населения. Слово «ликвидация» звучит устрашающе; услышав его, мы прежде всего представляем себе убийство. И действительно, во многих из рассматриваемых в данной книге случаев речь идет именно об убийствах, причем убийствах массовых и кровавых. Уни­чтожение евреев боевиками Организации украинских националистов и Фронта литовских активистов летом 1941 г., карательные операции нацистов и их пособников, истребление просоветски настроенных сограждан литовскими «лесными братьями» ужасают меня в той же мере, что и «массовые операции» НКВД 1937–1938 гг., обернувшиеся убийством сотен тысяч потенциально «нелояльных». Однако в советской лексике того времени «ликвидация» вовсе не обязательно являлась синонимом физического уничтожения. Изучая внутренние документы НКВД, я обнаружил, что «ликвидацией враждебного элемента» именовали не только физическое истребление, но и изгнание, изоляцию и даже легализацию при условии прекращения «враждебной» деятельности (подобная политика, в частности, проводилась советскими властями по отношению к сдающимся «лесным братьям» в Прибалтике и на Украине в послевоенные годы). Исследованные мною советские репрессивные кампании в Прибалтике 1940–1941 и 1944–1953 гг. имели своей целью «ликвидацию враждебного элемента» в широком смысле; их невозможно квалифицировать ни как геноцид, ни как этнические чистки. Более того: порою советские власти проявляли милосердие к своим противникам — как, например, к амнистированным в 1946 г. прибалтийским коллаборационистам.

То, что в сталинское время именовали «ликвидацией враждебных элементов», являлось репрессивной составляющей современных (модерных) техник управления населением. Американский историк Питер Холквист продемонстрировал преемственность современных техник управления населением (в том числе и репрессивных), использовавшихся царским, белогвардейскими и советским правительствами России1. При этом Холквист обратил внимание на тот факт, что описанные им техники управления населением («политики населения») не были специфичны для России: «Это история не только русская или советская, а скорее общеевропейская. Мысль о ликвидации “элементов” населения впервые стала концептуально и практически возможной по мере осмысления на протяжении XIX века государства, называемого социальным, а также с появлением техники и технологий, воздействующих на это государство»2.

Аналогичной точки зрения придерживается и британский социолог Майкл Манн, связавший феномен характерных для XIX — XX вв. массовых кровавых чисток с процессами демократизации, формирования современных наций и национальных государств3. В монографии «Темная сторона демократии» Манн сосредоточился прежде всего на анализе феномена кровавых этнических чисток, попутно сформулировав чрезвычайно полезную для исследователей иерархию типов насилия и чисток «враждебных элементов» — от дискриминации и сегрегации до массовых убийств и геноцида. На огромном историческом материале британский социолог продемонстрировал механизмы эскалации чисток, увеличения их масштабов и жестокости.

Идеи, сформулированные П. Холквистом и М. Манном, являются отправной точкой для моих размышлений о феномене преследования «враждебных элементов». В вошедших в настоящую книгу работах рассматриваются преследования «враждебных элементов» в западных республиках СССР в 30-е — 40-е гг. ХХ в., прежде всего — в годы Второй мировой войны. Наравне с советскими репрессивными практиками в книге рассматриваются «кровавые чистки», организовывавшиеся сотрудничавшими с нацистами, но обладавшими отдельной субъектностью восточноевропейскими националистами — украинскими, литовскими, латышскими, русскими. Особое внимание уделено, разумеется, украинским националистам — и это неудивительно, ведь именно их кровавые практики по-прежнему в ходу в наши дни.

К сожалению, я получил возможность лично убедиться в этом. Когда в начале 2008 г. я работал над книгой о проводившихся Организацией украинских националистов еврейских погромах, то не мог даже предположить, что через какие-то шесть лет публичные избиения, унижения и издевательства над «чужими» станут повседневностью на «демократизирующейся» Украине. Когда в 2011–2013 гг. мы с коллегами ездили по российско-белорусскому пограничью, записывая воспоминания последних живых свидетелей карательных операций латышских полицейских батальонов, могли ли мы предположить, что через несколько лет будем собирать в Донбассе аналогичные свидетельства жертв преступлений украинских силовиков? Однако именно это и произошло4.

У некоторых историков получается запереться в уютной башне из слоновой кости и заниматься исследованиями без оглядки на злобу дня; однако тем, кто изучает сюжеты, связанные с преследованиями «враждебных элементов», подобное не грозит. И все же собранные под этой обложкой работы — не о настоящем, а о прошлом. Том самом прошлом, которое следует изучать для того, чтобы оно не повторилось.

* * *

Эта книга никогда не появилась бы на свет, если бы не поддержка и помощь большого числа людей из самых разных стран.

Я глубоко признателен за благожелательную поддержку, компетентную критику и познавательные беседы сопредседателю российского научно-просветительского центра «Холокост» Илье Альтману (Москва), научному сотруднику Института российской истории РАН Наталье Воякиной (Москва), режиссеру-документалисту Вадиму Гасанову (Москва), режиссеру-документалисту Сергею Головченко (Москва), дипломату и политологу Михаилу Демурину (Москва), бывшему директору мемориального комплекса «Хатынь» Наталье Кирилловой (Минск), главному редактору издательства «Родина» Александру Колпакиди (Москва), профессору Будапештского университета Тамашу Краушу (Будапешт), профессору национального университета «Львовская политехника» Владимиру Макарчуку (Львов), исполнительному директору Ассоциации историков и политологов «Pro-Moldova» Сергею Назария (Кишинев), историку Игорю Петрову (Мюнхен), исследователю советских репрессий Сергею Прудовскому (Москва), руководителю медиаклуба «Impressum» Галине Сапожниковой (Москва), главному архивисту Национального архива Республики Беларусь Вячеславу Селеменеву (Минск), историку Вайгутису Станчикасу (Вильнюс), историку и политологу Александру Филиппову (Москва), директору Центра проблем европейской интеграции Юрию Шевцову (Минск), доценту Приднестровского государственного университета Петру Шорникову (Тирасполь).

Профессор Альбертского университета Иван-Павел Химка (Эдмонтон, Канада) в свое время любезно предоставил мне рукописи своих исследований; историк и писатель Марко Царинник (Торонто, Канада) — ряд своих статей, оказавшихся недоступными в Москве. Представитель издательства «Лiтопис УПА» на Украине Игорь Гомзяк (Львов) в домайданные времена с неизменной вежливостью и оперативностью снабжал меня выходившими в этом издательстве сборниками документов. Это заслуживает благодарности еще и потому, что господин Гомзяк не разделяет моих взглядов относительно ОУН и УПА*.5

Для ученого очень важно мнение коллег, поэтому я крайне признателен всем, кто счел нужным отрецензировать мои работы: Олегу Аурову, Андрею Едемскому, Вите Зэльче, Модесту Колерову, Мэтью Котту, Александру Малькову, Владимиру Никольскому, Илье Смирнову, Дмитрию Суржику, Дэвиду Уэджвуд Бенну и многим другим. Конструктивная критика рецензентов была по возможности учтена; я надеюсь, что они не обойдут своим вниманием и этот сборник.

Деятельность возглавляемого мной фонда «Историческая память» была бы гораздо труднее, если бы не поддержка членов попечительского совета: главы Федерального архивного агентства России Андрея Николаевича Артизова, академика-секретаря Отделения историко-филологических наук РАН Валерия Николаевича Тишкова и ректора Российского государственного гуманитарного университета Ефима Иосифовича Пивовара.

Я смог бы сделать очень немногое без помощи моих друзей и коллег по фонду, бывших и нынешних — Владимира Симиндея, Олеси Орленко, Дарьи Горчаковой, Максима Вилкова, Димитрия Суржика, Александры Орловой, Григория Пернавского, Юлии Данник и Наталии Селюкиной.

И, наконец, я безмерно благодарен за неизменную поддержку и дружеское участие руководителю Центра экономической истории Института российской истории РАН Виктору Викторовичу Кондрашину.

Александр Дюков, май 2022 г., Москва

---

I. Советская репрессивная политика

Сталинские репрессии в Белорусской ССР: мифы и реальность

Очерк 1. «Кулацкая высылка» 1930-х гг. из БССР: депортационные акции и общая численность выселенных6

Одной из наиболее масштабных репрессивных кампаний в советской истории стала так называемая «кулацкая высылка», сопровождавшая насильственную коллективизацию сельского хозяйства в начале 1930-х гг. В рамках этой кампании по всему Советскому Союзу около 2 миллионов крестьян-«кулаков» и их родных было выселено из родных мест на спецпоселение в отдаленные районы страны. Эта трагическая страница советской истории не может пожаловаться на невнимание исследователей.

После распада Советского Союза и «архивной революции» в России история «кулацкой высылки» была хорошо изучена как российскими, так и зарубежными историками. Был опубликован ряд фундаментальных архивных сборников, основанных на документах партийных и советских органов, а также органов государственной безопасности7. Эти сборники, а также вышедшие в конце 1990-х — 2000-х гг. монографии Н.А. Ивницкого8, П.М. Поляна9, В.Н. Земскова10, С.А. Красильникова11, Л. Виола12 и ряда других исследователей задавали восприятие истории «кулацкой высылки» как хорошо исследованной темы, не сулящей в будущем особых открытий.

Однако при более тщательном рассмотрении оказывается, что историография «кулацкой высылки» имеет достаточно заметные изъяны. Дело в том, что внимание исследователей концентрировалось прежде всего на общесоюзной картине подготовки и проведения «кулацкой высылки», а также на тяжелой судьбе спецпоселенцев в местах расселения. Процесс организации депортационных акций в отношении «кулаков» на уровне регионов выселения был исследован достаточно слабо13. Между тем, как показывают новейшие исследования советской репрессивной политики, смещение фокуса исследовательского внимания на региональный уровень оказывается весьма продуктивным с познавательной точки зрения, позволяя увидеть специфику выполнения указаний «Центра» в различных регионах, а также скорректировать общепринятые представления о соотношении изначальных планов репрессий с их фактической реализацией14.

В настоящей работе рассматривается история «кулацкой высылки», осуществлявшейся в 1930-х гг. с территории Белорусской ССР — к сожалению, весьма слабо исследованная историками. До сих пор не установлено даже общее количество депортационных акций, осуществлявшихся в 1930-х гг. в отношении белорусских «кулаков»; в отношении же общей численности высланных историками приводятся настолько разные цифры, что можно только диву даваться. Так, например, в одной из последних публикаций белорусского «независимого» историка И.Н. Кузнецова утверждается, что в 1929–1932 гг. было репрессировано от 420 до 500 тысяч крестьян15. Еще большую цифру называет автор обзорной работы по истории белорусской деревни В.Н. Белявина: по ее мнению, в 1930–1931 гг. в Белоруссии было раскулачено 95,5 тысячи хозяйств и выслано из республики 600–700 тысяч чел.16

В наиболее основательном на данный момент общем исследовании советских репрессий в Белоруссии, опубликованном в 1994 г.В. И. Адамушко17, приводится существенно меньшая оценка общей численности «кулацкой высылки» из БССР — 260 тысяч чел.18 Впрочем, и эта цифра ставится под сомнение: в недавнем исследовании Ю. Королева общая численность высланных из республики «кулаков» определяется примерно в 120–140 тысяч чел. Эти данные основаны на анализе документов, опубликованных в многотомном сборнике «Трагедия российской деревни» и работах В.Н. Земскова19. По нашему мнению, на данный момент работа Ю. Королева является наиболее содержательным (хотя и не лишенным недостатков) исследованием вопроса о численности «кулацкой высылки» из БССР; остальные затрагивавшие эту тему исследователи по большей части ограничивались импрессионистскими набросками20 или исследованием частных вопросов21. В целом итоги изучения истории «кулацкой высылки» из БССР трудно назвать впечатляющими; как справедливо отмечает А.В. Шарков, «в настоящее время нет точных сведений по БССР о количестве раскулаченных и высланных»22.

Основной задачей настоящей работы является последовательное описание всех осуществленных в рамках «кулацкой высылки» депортационных акций с территории БССР и установление общей численности депортированных. В последующих работах нами будет рассмотрен ряд дискуссионных вопросов, связанных с «кулацкой высылкой» из БССР: соотношение инициатив центра и региона в организации выселения «кулаков», цели депортационных акций, использовавшиеся при определении подлежавших выселению принципы отбора.

Основой источниковой базы исследования стали ранее не вводившиеся в научный оборот документы Центрального архива ФСБ России, Национального архива Республики Беларусь и Российского государственного архива социально-политической истории, а также документы, опубликованные в упоминавшихся выше многотомных сборниках документов.

1. Депортационные акции 1930 г.

а) Высылка марта–апреля 1930 г.

История принятия советским руководством решения о проведении депортации «кулацкого элемента» достаточно хорошо известна. В ноябре 1929 г. пленум ЦК ВКП(б) принял решение о переходе к политике сплошной коллективизации, предусматривавшей обобществление по меньшей мере 80 % крестьянских хозяйств; выработка конкретной программы сплошной коллективизации была возложена на Политбюро23. 6 января 1930 г. было опубликовано постановление ЦК ВКП(б), указывавшее, что «коллективизация таких важнейших зерновых районов, как Нижняя Волга, Средняя Волга и Северный Кавказ, может быть в основном закончена осенью 1930 г. или, во всяком случае, весной 1931 г.». Коллективизация остальных зерновых районов была намечена на осень 1931 — весну 1932 г.24

В постановлении ЦК ничего не говорилось о репрессивных операциях для обеспечения сплошной коллективизации, однако соответствующая задача была явно поставлена перед органами ОГПУ. 11 января 1930 г., спустя несколько дней после выхода постановления ЦК, замначальника ОГПУ Г. Ягода разослал начальникам ключевых управлений ведомства записку, в которой отмечалась необходимость «немедленно наметить целый ряд мер в отношении сплошной очистки деревни от кулацкого элемента». Далее в записке говорилось: «Подход такой: 1) особо злостных — в лагерь, семья выселяется, 2) кулак, ведущий антисоветскую агитацию — на поселение и т.д. Это примерно. Важно учесть количество с семьями и места ссылки, районы Крайнего Севера и пустынные места Казахстана и других районов». Начальники управлений должны были представить свои предложения по этому вопросу25.

В тот же день в адрес всех региональных полпредств ОГПУ ушло распоряжение в трехдневный срок представить данные об имеющихся агентурных разработках и следственных делах по «кулацко-белогвардейско-бандитскому элементу»26. Эти данные были необходимы руководству ОГПУ для определения масштабов репрессивной кампании в отношении «кулаков».

В Минск, полпреду ОГПУ Г. Рапопорту, ушла еще одна телеграмма: «Для обеспечения безболезненного проведения мероприятий сплошной коллективизации и весеннего сева в южных районах СССР ставится вопрос удара по кулаку путем массового выселения кулачества и махровых к-р элементов в северные районы и другие места. Не позднее 12 часов 14 января телеграфом сообщите, какое количество, каких категорий и из каких районов считаете нужным выслать, особенно учитывая необходимость очистки района госграницы»27. К настоящему времени неизвестно, какие предложения по численности подлежащих депортации отправил в Москву Рапопорт. Однако стоит заметить, что в конце ноября 1929 г. ЦК компартии Белоруссии уже запрашивало Москву о депортации из республики «бывших помещиков и крупных землевладельцев»28, так что какие-то наметки на этот счет в белорусском полпредстве ОГПУ наверняка имелись.

18 января 1930 г. полпредства ОГПУ получили указание «в связи с предстоящим решением вопроса о массовых выселениях кулацко-белогвардейского элемента… немедленно разработать и представить в ОГПУ подробный план операции… В плане точно учесть и донести, из каких районов и какое количество кулацко-белогвардейского элемента намечается к выселению»29. Спустя несколько дней, 21 января 1930 г., белорусское полпредство ОГПУ получило из центра дополнительные указания о численности подлежавших депортации. В телеграмме из Москвы говорилось: «Для сведения и соответствующих расчетов при составлении плана сообщаем, что мы полагаем ставить вопрос о выселении из Вашего края ориентировочно десять тысяч семей кулацко-белогвардейско-бандитского элемента»30.

В утвержденном 30 января 1930 г. постановлении ЦК ВКП(б) «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации» мы, однако, видим существенно меньшую цифру подлежащих высылке с территории БССР — 6–7 тысяч семей31. Эта же цифра была закреплена и в приказе ОГПУ № 44/21 от 2 февраля 1930 г.32

Несмотря на это, в подготовленном Транспортным отделом ОГПУ уже после 2 февраля 1930 г. плане железнодорожных перевозок выселяемых кулацких семейств появилась гораздо более значительная цифра подлежавших депортации из Белоруссии: 12 тысяч семей ориентировочной численностью 60 тысяч чел.; для перевозки этих людей планировалось задействовать 34 эшелона33. По всей видимости, это число было согласовано до появления постановления ЦК и его просто не успели привести в соответствие с указаниями партии. Аналогичную цифру мы обнаруживаем в датированном 2 февраля 1930 г. письме ЦК КП(б) Белоруссии руководству Мозырского окружкома партии. «Мы в ЦК не знаем еще точно, какое количество кулаков будет выселено из Белоруссии, — говорилось в письме. — Эта цифра окончательно будет утверждена вероятно в количестве 10–12 тысяч хозяйств для республики, что составит 1/3 всех кулацких хозяйств»34.

Сокращение численности подлежащих депортации с 12 до 6–7 тысяч семей объяснялось неподготовленностью районов ссылки к приему депортируемых; именно это объяснение мы видим в датируемой 4 февраля 1930 г. телеграмме Ягоды главе белорусского полпредства ОГПУ Рапопорту35. Интересно, однако, что в той же телеграмме Ягода уведомлял Рапопорта о том, что из Белоруссии можно выслать до 8 тысяч семей «кулаков» — существенно больше, чем было определено в постановлении Политбюро и приказе ОГПУ. Из последующих отчетных документов мы узнаем, что именно это число было принято белорусским полпредством ОГПУ в качестве планового для весенней депортационной акции36. Окончательное число включенных в план высылки составило 7750 семей, общая численность которых была довольно произвольно определена в 31 200 чел.37

Объяснение чехарды «контрольных» цифр на депортацию мы находим в принятом 5 февраля 1930 г. постановлении ЦК ВКП(б). В документе говорилось:

«1. Ввиду того, что Сибирь оказалась неподготовленной принять в настоящий момент положенное количество выселяемых кулацких семейств (см. постановление ЦК от 30.1.30 г.), предложить ОГПУ растянуть сроки выселения кулацких семейств и разбить операцию на три очереди с тем, чтобы первая очередь охватила не более 60 тыс. семейств I и II категорий и была закончена к концу апреля (вопрос о второй и третьей очереди выселения обсудить особо).

2. Предложить ОГПУ, руководствуясь этим постановлением, определить количество выселяемых по районам в пределах первой очереди, конкретные сроки их перевозки и места назначения.

3. Предложить ЦК Украины, Белоруссии, Северо-Кавказскому крайкому, Областкому ЦЧО, Нижне-Волжскому крайкому и Средне-Волжскому крайкому приспособить свои действия в области выселения кулаков к конкретным планам ОГПУ»38.

Как видим, столкнувшись с невозможностью провести высылку кулаков в запланированных ранее масштабах, партийное руководство приняло решение вместо одной декорационной акции провести несколько последовательных; что же касается численности подлежащих депортации, то ее должны были самостоятельно определять органы ОГПУ.

Постановление ЦК от 5 февраля 1930 г. по умолчанию предполагало уменьшение указанных в предыдущем постановлении «контрольных» цифр выселяемых кулацких семей. Однако белорусское ГПУ воспользовалось правом самостоятельно определять численность подлежащих депортации прямо противоположным образом: к высылке было запланировано существенно больше, чем ранее распорядился ЦК.

Приказ ОГПУ № 44/21 от 2 февраля 1930 г. намечал начало депортации из БССР на 1 марта 1930 г.39 Составленный несколькими днями позже план железнодорожных перевозок выселяемых кулацких семейств предполагал начать депортационную акцию 5 марта 1930 г.40 Нам неизвестно, были ли выполнены эти планы или же операция началась с задержкой. По состоянию на 17 марта 1930 г. из БССР к местам высылки было отправлено 14 эшелонов с кулацкими семьями (эшелоны № 601–607, 609–614, 625), общая численность высланных составила 24 486 чел. Данные о количестве высланных в этот период семей в имеющемся у нас составленном по свежим следам отчете отсутствуют41. В период с 17 марта по 4 апреля 1930 г. из БССР было отправлено еще 11 эшелонов с депортируемыми (эшелоны № 608, 615–624). В 10 из этих эшелонов были вывезены 3595 семей общей численностью 17 545 чел.; еще по одному эшелону (№ 623) к моменту составления имеющегося у нас отчета данные отсутствовали42.

Общие уточненные итоги депортационной акции марта–апреля 1930 г. мы находим в датируемой 17 ноябре 1931 г. итоговой справке особого отдела ОГПУ о количестве высланных с территории БССР. Согласно этому документу, по состоянию на май 1930 г. из Белоруссии была выслана 9231 семья обшей численностью 44 083 чел.43 Впоследствии эти цифры, столь хорошо соотносящиеся с приведенными выше данными промежуточных отчетов, без изменений появлялись в отчетной документации ОГПУ, в том числе в справке о численности депортированных из БССР в 1930 г.44

В табл. 1 представлены обобщенные данные о составе эшелонов в ходе депортационной акции с территории БССР в марте–апреле 1930 г. Стоит отметить, что в ходе депортации марта–апреля 1930 г. органы ГПУ Белоруссии заметно превысили как контрольные цифры, установленные руководством ведомства (8 тысяч семей), так и контрольные цифры, зафиксированные в постановлении Политбюро (6–7 тысяч семей).

Таблица 1. «Кулацкая высылка» марта–апреля 1930 г.: список эшелонов

№ п/п	№ эшелона	Место погрузки	Отправление	Семей	Человек
1	601	Минск	не позднее 16.03.1930		1680
2	602	Фаниполь	не позднее 16.03.1930		1716
3	603	Пуховичи	не позднее 16.03.1930		1878
4	604	Борисов	не позднее 16.03.1930		1852
5	605	Борисов, Минск, Орша, Витебск	не позднее 16.03.1930		1660
6	606	Слуцк	не позднее 16.03.1930		1744
7	607	Слуцк, Орша, Витебск	не позднее 16.03.1930		1751
8	608	Бобруйск, Орша	в период с 17.03 по 02.04.1930	449	1824
9	609	Калинковичи, Орша	не позднее 16.03.1930		1797
10	610	Ст. Дороги, Орша	не позднее 16.03.1930		1800
11	611	Полоцк	не позднее 16.03.1930		1737
12	612	Полоцк	не позднее 16.03.1930		1845
13	613	Лепель, Орша	не позднее 16.03.1930		1817
14	614	Калинковичи	не позднее 16.03.1930		1764
15	615	Бобруйск, Орша	в период с 17.03 по 02.04.1930		1760
16	616	Могилев	в период с 17.03 по 02.04.1930	314	1730
17	617	Гомель	в период с 17.03 по 02.04.1930	314	1755
18	618	Мозырь, Орша	в период с 17.03 по 02.04.1930	324	1798
19	619	Бобруйск, Витебск	в период с 17.03 по 02.04.1930	375	1734
20	620	Витебск	в период с 17.03 по 02.04.1930	431	1768
21	621	Могилев	в период с 17.03 по 02.04.1930	388	1743
22	622	Могилев, Орша	в период с 17.03 по 02.04.1930	309	1545
23	623	Могилев	в период с 17.03 по 02.04.1930
24	624	Минск, Орша, Бобруйск	в период с 17.03 по 02.04.1930	448	1888
25	625	Фаниполь, Минск, Борисов	не позднее 16.03.1930		1444
ИТОГО:				9231	44 083

б) Высылка «одиночек особого назначения», май 1930 г.

Когда в феврале 1930 г. органы ОГПУ начали подготовку выселения «семей кулаков» с территории БССР, предполагалось, что эта операция будет единственной; постановление ЦК ВКП(б) от 30 января 1930 г. не предполагало ничего иного. Однако уже 5 февраля 1930 г. ЦК отдал новое распоряжение: растянуть «кулацкую высылку» на несколько депортационных акций. И хотя белорусское ОГПУ сделало все по-своему, в ходе мартовско-апрельской депортации выслав из республики как можно больше кулацких семей, вопрос о последующих депортационных акциях оставался открытым.

5 марта 1930 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «О польских селениях в пограничных областях», предусматривавшее проведение высылки из приграничных районов Белорусской и Украинской ССР. Высылке в отдаленные районы страны подлежали проживавшие в этих районах семьи ранее осужденных за контрреволюционные преступления, шпионаж, бандитизм и контрабанду, а также кулацкие хозяйства — «в первую очередь польской национальности». Численность подлежащих депортации была определена для Белоруссии в 3–3,5 тысячи семей дополнительно к ранее согласованным цифрам депортируемых «семей кулаков»45. Мотивация этого решения, как видно из вышедшего несколькими днями спустя еще одного постановления Политбюро, была связана с опасениями внешнеполитического характера: «По имеющимся данным, есть основание предположить, что в случае серьезных кулацко-крестьянских выступлений в Правобережной Украине и Белоруссии, особенно в связи с предстоящим выселением из приграничных районов польско-кулацких элементов, польское правительство может пойти на вмешательство»46. Стоит отметить, что эти опасения были не лишены оснований: весной 1930 г. на Украине именно на долю приграничных округов приходилось более половины от всех массовых и вооруженных выступлений в республике47.

Британский историк Т. Мартин называет высылку, произведенную в соответствии с постановлением Политбюро от 5 марта 1930 г., «первой этнической депортацией»48. Однако эта характеристика представляется нам ошибочной. Депортация, проведенная в соответствии с постановлением Политбюро от 5 марта 1930 г., не была первой этнической депортацией хотя бы потому, что летом 1929 г. с целью «разгрома контрреволюционных польских кулацких гнезд» из БССР уже проводилась высылка польских семей — оформленная, правда, решением местных, а не союзных властей49. Однако еще более важно другое обстоятельство — дело в том, что в итоге предусмотренная постановлением Политбюро депортация семей обернулась депортацией так называемых одиночек особого назначения.

Впервые обративший внимание на это интересное обстоятельство немецкий историк В. Дёнингхауз считает, что Политбюро скорректировало цели депортационной акции постановлением от 15 марта 1930 г., в котором вместо выселения кулацких семей говорилось о выселении «кулацко-польских контрреволюционных элементов»50. По всей видимости, это предположение соответствует действительности; в датированном 19 марта 1930 г. письме главы белорусского полпредства ОГПУ Г. Рапопорта зампреду ОГПУ С. Мессингу уже говорится о «высылке “вне категории” около 3500 одиночек», а не кулацких семей51. При этом Рапопорт активно критиковал эту идею, отмечая, что «удаление одиночек без семей не только ни в коей мере не разрешает вопроса обезвреживания деревни в новых условиях и погранрайонов в целом, но наоборот, создает совершенно неизбежную волну тревоги, недовольства и озлобления»52. Скрыто апеллируя к постановлению Политбюро от 5 марта 1930 г., Рапопорт предлагал все-таки провести выселение 3500 (или менее) кулацких семей; что же касается активного «бандитско-шпионского элемента», то с ним, по мнению белорусского полпреда, следовало бороться «нормальным путем следствия»53. Позднее Рапопорт даже подготовил данные о количестве планируемых им к выселению семей с разверсткой по районам: получилось 1844 семьи общей численностью 9613 чел.54

Однако эта позиция главы белорусского полпредства ОГПУ явно не получила поддержку центра; в телеграмме от 26 апреля 1930 г. Мессинг предписывал провести депортацию «одиночек» в максимально сжатые сроки: «Необходимо форсировать отправку из пограничных районов БССР 3500 одиночек особого назначения. Ориентировочно последний срок отправки 5 мая. Немедленно представьте план вывоза, Ваши сроки, пункты погрузки. Все высылаемые направляются ДВК прииска Союззолото»55.

В мае депортация «одиночек особого назначения» из БССР была проведена, однако далеко не так, как виделось руководству ОГПУ. Это ясно видно из направленной в Минск раздраженной телеграммы начальника Особого отдела ОГПУ С. Пузицкого от 14 мая 1930 г.: «Вместо 3500 мужчин одиночек Вами выслано лишь 1370 одиночек и 470 семей, всего 2066 мужчин, 603 женщины, 640 детей. Срочите — будут ли высланы остальные»56. Ответ Рапопорта неизвестен, однако более поздние документы показывают, что число выселенных в рамках операции по «одиночкам» позднее не изменилось. В датированной 21 мая 1930 г. справке опергруппы ОГПУ приводятся данные о двух эшелонах с высланными из БССР «одиночками» общей численностью 3309 чел. (подробнее см. табл. 2)57; эти цифры полностью совпадают с данными телеграммы Пузицкого от 14 мая 1930 г. Аналогичные данные мы находим и в более поздней докладной записке Особого отдела ОГПУ от 17 ноября 1930 г., в которой говорится о выселении в мае 1930 г. из приграничных районов БССР 3309 чел. «кулацко-бандитских к/p одиночек»58.

Таблица 2. Высылка «одиночек» в мае 1930 г.: список эшелонов

№ п/п	№ эшелона	Место назначения	Семей	Человек	В том числе
					Мужчин	Женщин	Детей
1	626	ст. Тында	183	1787	1288	257	242
2	627	ст. Боль­шой Невер	287	1522	778	346	398
	ИТОГО:		470	3309	2066	603	640

История с депортацией «одиночек особого назначения» из БССР наглядно показывает, сколь опрометчиво считать, что постановления Политбюро относительно планов репрессий исполнялись «от и до». Сначала Политбюро приняло решение о депортации из погранполосы 3500 «семей кулаков», потом вместо семей было решено вывезти 3500 «одиночек»; в результате же число депортированных составило 3309 чел., часть из которых была «одиночками», а часть, вопреки прямым указаниям Москвы, депортировалась вместе с семьями. Однако это еще был не конец истории.

в) Высылка семей «одиночек особого назначения», ноябрь 1930 г.

Соображения Рапопорта относительно нецелесообразности выселения из погранполосы «одиночек» без семей, изложенные им в письме зампреду ОГПУ С. Мессингу 19 марта 1930 г., были вполне основательными. И хотя весной 1930 г. Мессинг категорически отверг предложения главы белорусского полпредства, менее чем через полгода ситуация изменилась. 16 сентября 1930 г. Мессинг направил на имя секретаря ЦК ВКП(б) В. Молотова записку с предложением выслать оставшиеся в БССР и УССР семьи депортированных в мае «одиночек» к месту нахождения глав семей. В записке говорилось: «В целях лучшей приживаемости высланных кулаков на новых местах и предотвращения их бегства обратно в погранполосу УССР и БССР, ОГПУ просит указаний о скорейшей высылке членов семей к их главам — высланным в Сибирь, ДВК и на Алдан “кулакам-одиночкам”. Решение этого вопроса сейчас позволит быстро подготовить помещения для размещения семей в местах вселения кулаков»59.

Предложения Мессинга были быстро одобрены советским руководством; 20 сентября 1930 г. Политбюро приняло постановление, предписывавшее «согласно прежних решений ЦК признать необходимым провести высылку семей кулаков из погранполосы к месту высылки кулаков в Сибири и ДВК»60. Два дня спустя, 22 сентября 1930 г., Мессинг направил полпредам ОГПУ в Белоруссии и на Украине распоряжение подготовить выселение семей «одиночек особого назначения». Белорусскому ОГПУ этим распоряжением предписывалось организовать депортацию 2 тысяч семей61.

Подготовка плана проведения депортации традиционно затянулась и вновь преподнесла Москве сюрпризы. На сей раз глава белорусского ГПУ Рапопорт решил использовать депортацию для дополнительной чистки республики от «кулаков». Центру пришлось в очередной раз осаживать полпреда. В подписанной начальником Секретно-оперативного управления ОГПУ Е. Евдокимовым 25 октября 1930 г. телеграмме говорилось: «Вашей директивой № 1131 намечено также выселить наиболее мощные в прошлом [и] настоящем оставшиеся нетронутыми кулацкие семьи тыловых районов, что противоречит директиве ОГПУ № 13367. Предлагаю: 1) в точности придерживаться данной директивы ОГПУ — выселять лишь семьи, главы которых — одиночки — были высланы весной, не затрагивая невыселенных кулаков тыловых округов; 2) в 5-дневный срок уточнить план выселения»62.

Несмотря на столь жесткую реакцию Москвы, в последующем Рапопорту все-таки удалось добиться своего: в итоговый план депортации были включены не только семьи «одиночек». По состоянию на 6 ноября 1930 г. Центр согласовал депортацию из Белоруссии не только семей «одиночек», но и «800 полных семей вместе с главами»63. Добиться этого Рапопорту удалось благодаря допущенной ранее руководством ОГПУ бухгалтерской ошибке. Запрашивая в сентябре 1930 г. у Политбюро разрешение на депортацию к месту нахождения «одиночек» их семей, Мессинг определил численность этих семей в примерно 2 тысячи64. По всей видимости, при этом он ориентировался на число депортированных в мае 1930 г. мужчин — их, как мы помним, было 2066 чел. Мессинг, однако, упустил из внимания, что «одиночек» среди депортированных в мае мужчин было лишь 1370 — остальные, вопреки распоряжению Москвы, были депортированы из Белоруссии вместе с семьями65. Так что, когда пришло время подготовки депортации, выяснилось, что установленный постановлением Политбюро лимит на депортацию 2 тысяч семей не выбирается. Этим-то и воспользовался Рапопорт для расширения целей депортационной акции.

В общей сложности к депортации была запланирована 1931 ­семья ориентировочной численностью 8,2 тысячи чел. Из этого числа 1143 семьи высылались из приграничных районов (это были семьи «одиночек»), а 788 — из тыловых районов (это были те самые «полные семьи», депортации которых все-таки добился глава белорусского полпредства)66.

Операция по выселению началась 12 ноября 1930 г.; 13–16 ноября из Белоруссии было отправлено 4 эшелона с депортируемыми, один из которых был сформирован в половинном составе. План высылки оказался не выполнен: вместо 8200 намеченных к депортации было выслано всего 5519 чел.67 В итоговой докладной записке в Центр Рапопорт объяснял произошедшее следующим образом: «Недогруз 1½ эшелонов (77 людских вагонов) произошел вследствие большого отсева, получившегося за счет стариков, детей и отчасти больных, оставшихся на месте»68. Однако на самом деле объяснение может быть иным: в ходе подготовки к депортационной акции сотрудники белорусского ОГПУ внимательнее, чем раньше, проверяли списки намеченных к выселению, что привело к выявлению большого количества волюнтаристски включенных в списки людей. Как указывалось в итоговом отчете, «отсев… по отдельным районам достигает 50 % общего числа всех кулацких хозяйств, намеченных местами к выселению. Работа эта толкнула отдельные районы на путь выявления перегибов и извращений, допущенных местами при составлении первичных списков на кулаков»69.

В отличие от других депортационных акций 1930 г., применительно к ноябрьской мы располагаем данными об убыли выселяемых по пути к месту следования. По данным датируемой 6 декабря 1930 г. сводки о движении эшелонов с семьями «одиночек» из БССР, в пути с эшелонов был снят 21 чел., в том числе 8 больных (в том числе 4 мужчины, 3 женщины и 1 ребенок), 2 умерших (все — мужчины) и 11 арестованных при попытке к побегу (9 мужчин, 2 женщины)70. Сравнение поэшелонных данных о числе высланных71 с числом доставленных к месту расселения72 дает нам немного бо́льшие данные о выбывших в пути — 39 чел. Обобщенные данные о составе эшелонов представлены в табл. 3.

Таблица 3. Высылка семей «одиночек» в ноябре 1930 г.: список эшелонов

№ п/п	№ эшелона	Место погрузки	Отправление	Человек вывезено	Человек доставлено к месту назначения
1	22	Минск, Борисов, Лепель	13.11.1930	1668	1664
2	23	Калинковичи, Орша	14.11.1930	1696	1671
3	25		14.11.1930	1634	1627
4	26		16.11.1930	521	518
ИТОГО:				5519	5480

г) Общая численность «кулацкой высылки» 1930 г.

Предварительные итоги депортационных операций 1930 г. были подведены в датированной 27 января 1931 г. справке Особого отдела ОГПУ. По не вполне понятной причине в этой справке были приведены немного заниженные данные по майской депортации «одиночек» (2810 чел. вместо 3309 чел.) и немного завышенные — для ноябрьской депортации семей «одиночек» (5583 чел. вместо 5519 чел.)73. Если мы внесем необходимые поправки, то получим следующую картину (в скобках указаны скорректированные цифры).

Таблица 4. Депортационные акции 1930 г.: общие итоги

№ п/п	Депортационная акция	Численность депортированных
		Семей	Человек
1	«Кулацкая высылка», март–апрель 1930 г.	9231	44 083
2	Высылка «одиночек», май 1930 г.	470	2810 (3309)
3	Высылка семей «одиночек», ноябрь 1930 г.	1348	5583 (5519)
ИТОГО:		11 049	52 476 (52 911)

Эти данные хорошо коррелируют с имеющимися в доступных нам документах данными о расселении депортированных в 1930 г. из Белоруссии кулацких семей, «одиночек особого назначения» и их семей (см. табл. 5).

Таблица 5. Расселение депортированных из БССР в 1930 г.74

Область вселения	Семей	Человек
Дальневосточный край	1561	7309
Уральская область	4468	21 273
Северный край	4763	22 810
Якутия (Алдан)	287	1522
ИТОГО:	11 079	52 914

Столь точное совпадение итоговых цифр расселения высланных (52 914 чел.) с исправленными цифрами выселения (52 911 чел.) показывает, что недоучет численности депортированных в 1930 г. не имеет места.

2. Депортационная акция 1931 г.

а) Высылка кулацких семей, июнь 1931 г.

То, что в 1931 г. высылка «кулацкого элемента» с территории БССР будет продолжена, было очевидно, наверное, всем. Коллективизация сельского хозяйства республики продолжалась, сопротивление ей — тоже. 10 февраля 1931 г. глава белорусского полпредства ОГПУ Рапопорт направил в Москву докладную записку с предложением провести дополнительную акцию по выселению. «Ориентировочно мы можем и просим разрешения изъять для высылки в северные районы 2000 хозяйств», — говорилось в записке75. Однако у руководства ОГПУ на Белоруссию были более масштабные планы: из датированной 6 февраля 1930 г. служебной записки начальника Особого отдела ­ОГПУ Я. Ольского мы узнаем, что из республики планировали выслать 5000 кулацких семей76. В одном из изученных нами в Центральном архиве ФСБ дел сохранился рукописный черновик записки о планах депортации из Белоруссии в 1931 г.; согласно ему, выслать из БССР планировалось 5675 семей77.

Окончательное решение, разумеется, было принято партийными властями: 20 мая 1931 г. Политбюро утвердило постановление «О плане переселения кулацких семей в 1931 г.», предусматривавшее, в частности, выселение из БССР на Урал 5 тысяч семей «кулаков»78.

Однако на деле приказ о проведении депортационной акции полпредство ОГПУ в Белоруссии получило еще до выхода постановления Политбюро. 16 мая 1931 г.С. Реденс, сменивший Г. Рапопорта на должности полпреда, получил телеграмму из Москвы. «Принято решение о выселении на Урал 5000 семей кулаков, — говорилось в телеграмме. — Срок отправки с 1 по 14 июня, ориентировочно по одному эшелону ежедневно»79. Далее в телеграмме предписывалось срочно выслать в Москву план операции.

В отличие от своего предшественника, Реденс уложился в поставленные сроки. К моменту утверждения постановления Политбюро белорусское ОГПУ было уже готово к работе: первый этап подготовки к депортационной акции (включавший в себя превентивное задержание трудоспособных мужчин выселяемых семей) в Белоруссии начали реализовывать в тот же день, 20 мая80. Списки подлежащих выселению «кулаков» были подготовлены еще раньше; в них значилось 6808 семей. После получения указанной в телеграмме ОГПУ контрольной цифры эти списки были пересмотрены и в итоге в план депортации попало 5133 семьи81.

Собственно выселение было произведено в период с 30 мая по 15 июня 1931 г.; согласно датированному 8 июля 1931 г. итоговому отчету белорусского полпредства ОГПУ, из республики было депортировано 4757 семей общей численностью 21 089 чел.82 Однако в позднейших отчетах центрального аппарата ОГПУ мы встречаем немного меньшие цифры численности депортированных: 4645 семей общей численностью 20 501 чел.83

Внести ясность в вопрос могли бы поэшелонные данные о численности депортированных. Но, к сожалению, нами выявлена лишь часть отчетных телеграмм с подобными данными84. Известно, что всего эшелонов было 12, нам же известны данные лишь о 10; поэтому табл. 6 страдает очевидной неполнотой и не может ответить на вопрос, какие данные ближе к истине: белорусского полпредства или центрального аппарата. Впрочем, расхождение между этими цифрами невелико.

Таблица 6. «Кулацкая высылка» июня 1931 г.: список эшелонов

№ п/п	№ эшелона	Место погрузки	Отправление	Семей	Человек
1	81	Минск, Гомель	02.06.1931	389	1569
2	82	Минск, Гомель	02.06.1931	535	1774
3	83	Слуцк, Ст. Дороги, Борисов	04.06.1931	371	1527
4	84	Дрисса, Полоцк, Витебск	04.06.1931		1629
5	85
6	86	Лепель, Бобруйск	06–07.06.1931	429	1835
7	87	Пуховичи, Гомель, Орша	06–07.06.1931	634	1538
8	88	Витебск, Быхов, Орша	09.06.1931	385	1826
9	89	Коммунары, Кричев, Гомель	09.06.1931	419	1668
10	90	Толочин, Гомель, Могилев	10–11.06.1931	413	1727
11	91	Витебск	10–11.06.1931	433	1799
12	92
ИТОГО:				4008	16 892

б) Призрачные высылки

Белорусская исследовательница Т.С. Протько утверждает, что в 1931 г. из Белоруссии была проведена не одна, а две депортационные акции. «Во второй половине 1931 г. к высылке была намечена 5671 семья из 61 района БССР. Реально было выселено 5664 семьи, или 22 670 чел. “Вся работа проводится в порядке сообщенного СПО ОГПУ приказа НР952”, — телеграфировали в Москву белорусские чекисты», — утверждает исследовательница, ссылаясь при этом на документ, хранящийся в Национальном архиве Республики Беларусь85. Однако ссылка эта является ложной: в деле, на которое ссылается исследовательница, подобной информации нет86. Данные о «второй» высылке 1931 г. также отсутствуют в просмотренных нами документах Центрального архива ФСБ и в многотомных сборниках документов. Нет информации о «второй депортации» и в обзорных справках ­ОГПУ о численности депортированных в 1930–1931 гг.87 Судя по всему, упомянутая Т.С. Протько депортационная акция в реальности просто не существовала. Заведомой ошибкой также является утверждение другого белорусского исследователя, И. Кузнецова, о том, что в 1931 г. «с территории БССР было выслано в районы Сибири свыше 60 тысяч крестьян»88.

3. Депортационная акция 1932 г.

Данные о подготовке депортационной акции 1932 г. чрезвычайно скудны. В апреле 1932 г. секретно-политический отдел ОГПУ подготовил справку о количестве учтенных кулацких хозяйств, содержавшую одновременно предложения по высылке. По Белоруссии СПО было учтено 4368 кулацких хозяйств, из которых к выселению предлагалось 2000 хозяйств. Местом расселения был назначен Северный край, ­высылку планировалось провести в июне89. Предложения ОГПУ были одобрены: 4 мая 1932 г. Политбюро утвердило новый план выселения кулаков, предусматривавший, в частности, депортацию из БССР в Северный край 2000 кулацких семейств90. Однако уже 16 мая Политбюро утвердило новое постановление прямо противоположного содержания: «Отменить постановление Политбюро от 4 мая 1932 г. о хозяйственном выселении 38 300 кулацких семейств, предложив ОГПУ отдельные контрреволюционные злостные элементы в деревне изымать в порядке индивидуального ареста»91. Благодаря этому решению в 1932 г. операций по выселению из Белоруссии «кулаков» не проводилось.

4. Депортационные акции 1933 г.

Начало 1933 г. ознаменовалось в Белоруссии новой вспышкой ожесточенных репрессий, причиной которого стал общесоюзный кризис хлебозаготовок92. В попытках выколотить из крестьянства хлеб 19 декабря 1932 г. Политбюро ЦК ВКП(б) и СНК СССР специальным постановлением обязали советско-партийные власти Белоруссии и республиканское полпредство ОГПУ «развернуть решительную борьбу со спекулянтскими элементами и саботажниками заготовок в колхозах и среди единоличников и на деле обеспечить проведение решительных мер по искоренению спекулянтов-перекупщиков вплоть до выселения их из пределов Белоруссии, не останавливаясь перед применением расстрела в отношении наиболее злостных»93.

Одновременно в республике развертывалась параллельная репрессивная кампания, связанная с расследовавшимся центральным аппаратом ОГПУ делом «Политического центра» — масштабного антисоветского заговора, якобы объединявшего тысячи участников из основных сельскохозяйственных регионов. Согласно полученной ОГПУ информации, «Политический центр» готовил на весну 1933 г. вооруженное восстание; при этом помощь восстанию должна была оказать Польша94. Несмотря на заключенный в июле 1932 г. советско-польский договор о ненападении, в Кремле продолжали крайне болезненно относиться к «польской угрозе»95, так что ОГПУ получило карт-бланш на проведение массовой репрессивной акции.

В результате с декабря 1932 по май 1933 г. в Белорусской ССР было арестовано более 29 тысяч чел., в основном проходивших как члены «кулацких и бандитских группировок» и повстанческих организаций96. 1 марта 1933 г. белорусское полпредство ОГПУ получило право выносить смертные приговоры в административном порядке, через тройку97, и активно пользовалось представившейся возможностью. К началу мая белорусской тройкой было рассмотрено 3574 дела на 13 414 чел., из них к расстрелу было приговорено 2158 чел., к заключению в лагеря — 8617 чел., высылке — 2487 чел.98

Одной из составляющих репрессивной кампании начала 1933 г. были депортации «кулацкого элемента». Как следует из обобщающей справки ОГПУ, по состоянию на 15 марта 1933 г. высылка кулацких семей была проведена из трех регионов СССР: Северокавказского края, Нижневолжского края и Украинской ССР99. К апрелю высылки из этих регионов продолжились; также были проведены депортации «кулаков» из Башкирии и Урала100. Были запланированы высылки из Средневолжского края и Закавказья101. В Белоруссии также проводилась подготовка к высылке «кулацкого элемента». По данным Т.С. Протько, выселению из республики подлежало 8316 семей общей численностью 30 410 чел.102

Однако этой депортационной акции было не суждено состояться. 10 мая 1933 г. специальным постановлением Политбюро лишило региональные «тройки» права на применение вышей меры103. Волна репрессивного насилия была сбита: интенсивность вынесения смертных приговоров в БССР заметно снизилась104. Что же касается большой депортации, она так и осталась исключительно в планах белорусского ОГПУ. Утвержденной 10 мая 1933 г. Политбюро ЦК ВКП(б) и СНК ССР «Инструкцией всем партийно-советским работникам и всем органам ОГПУ, суда и прокуратуры» предписывалось «немедленно прекратить массовые выселения крестьян»; для Белорусской ССР этим документом был установлен предельный лимит для выселения: 500 хозяйств105.

Органы госбезопасности были быстро скорректированы с учетом новых вводных. Датируемый 12 мая 1933 г. ориентировочный план ОГПУ по выселению кулаков предусматривал депортацию из БССР лишь 500 кулацких семей общей численностью 2000 чел.; проведение депортации было намечено на 5–10 июня106. Этот план был выполнен: по состоянию на 5 июля 1933 г. из БССР была вывезена 461 семья общей численностью 2051 чел.107

5. Депортационная акция 1934 г.

Следы депортационной акции из БССР, возможно имевшей место в 1934 г., мы обнаруживаем в датируемой 23 октября 1933 г. совместной докладной записке начальника Секретно-политического отдела ОГПУ Г. Молчанова и начальника ГУЛАГ ОГПУ М. Бермана. Докладная записка начинается словами: «Согласно решения директивных инстанций в течение 1933 и 1934 г. должно быть произведено выселение 20 000 семей кулаков для заселения и освоения территории Беломорско-Балтийского канала»108. Из дальнейшего текста записки мы узнаем, что с территории Белоруссии на Беломорско-Балтийский канал планировалось выслать 1 тысячу кулацких семей. По данным отдела спецпоселений ГУЛАГа, в 1934–1935 гг. в поселки Беломорско-Балтийского канала действительно поступали люди109, однако были ли это выселяемые «кулаки», остается неизвестным.

6. Депортационная акция 1935 г.

Последняя масштабная высылка с территории Белоруссии была проведена в 1935 г., причем ее целью были уже не кулаки, а «неблагонадежный элемент».

21 июня 1935 г. Политбюро утвердило постановление «О мероприятиях по усилению охраны границы БССР», предусматривавшее высылку за пределы республики 2000 семей проживавшего в погран­полосе «неблагонадежного» элемента110. Спустя несколько дней, 27 июня 1935 г., соответствующее распоряжение было направлено из Москвы наркому внутренних дел Белоруссии И. Леплевскому111. Проведение операции было назначено на 1–7 августа 1935 г.; согласно планам НКВД Белоруссии, 1400 семей планировалось выслать в Северный край, а еще 600 семей — в Казахстан112. Эти планы были воплощены в жизнь: 7 августа руководитель НКВД БССР докладывал: «Сообщаю, что сего числа закончена отправка выселяемого из пограничной полосы антисоветского неблагонадежного элемента. Отправлено 10 эшелонов, из них 7 в Северный край и 3 в Казахстан. Всего выселено 1979 семейств в составе 9877 чел., из них: мужчин — 2799, женщин — 2828, детей — 4450. Вместе с ними отправлено 777 голов скота, из них 250 лошадей и 527 коров»113.

7. Итоговые данные: численность депортированных

Итоговые данные о депортационных акциях, проводившихся в 1930–1935 гг. с территории БССР, приведены нами в табл. 7. О проведении шести из этих акций нам известно достоверно; в их рамках из республики было выселено 18 246 семей общей численностью 85 928 чел. Еще об одной депортационной операции (выселение «кулаков» в поселки Беломоро-Балтийского канала) мы можем судить лишь предположительно. Если эта операция была действительно проведена, то к общему числу депортированных необходимо прибавить еще 1000 семей общей численностью примерно 4700 чел.114 В этом случае итоговые цифры депортированных будут выглядеть следующим образом: более 19,2 тысячи семей общей численностью примерно 90 тысяч чел. На наш взгляд, именно эти данные наиболее адекватно отражают масштабы «кулацкой высылки» из Белорусской ССР.

Много ли это или мало — 19,2 тысячи депортированных семей общей численностью 90 тысяч чел.? По состоянию на 1 января 1930 г. в Белоруссии имелось 789 тысяч крестьянских хозяйств115. Таким образом, общее число выселенных кулацких хозяйств составляло примерно 2,4 % от общего числа крестьянских хозяйств республики. По данным проведенной в декабре 1926 г. всесоюзной переписи, население Белоруссии составляло 5 миллионов чел.116 Следовательно, общая численность «кулацкой высылки» 1930–1935 гг. составляла 1,8 % от общего населения республики.

Таблица 7. Депортационные акции 1930–1935 гг. из БССР

Год	Депортационная акция	Численность депортированных
		Семей	Человек
1930	«Кулацкая высылка», март–апрель 1930 г.	9231	44 083
	Высылка «одиночек», май 1930 г.	470	3309
	Высылка семей «одиночек», ноябрь 1930 г.	1348	5519
	Итого в 1930 г.:	11 049	52 911
1931	«Кулацкая высылка», июнь 1931 г.	4757	21 089
1933	«Кулацкая высылка», июнь 1933 г.	461	2051
1934	«Кулацкая высылка» на Беломоро-Балтийский канал (?)	1000
1935	Высылка из пограничной полосы	1979	9877

Очерк 2. О численности расстрелянных органами НКВД в Куропатах117

Захоронения жертв советских репрессий в Куропатах окутаны плотным туманом мифов и домыслов, используемых белорусской «оппозицией» в неблаговидных политических целях. В первую очередь это касается численности людей, похороненных в лесном урочище на северо-восточной окраине Минска. Белорусские «оппозиционеры» утверждают, что в Куропатах лежит до четверти миллиона расстрелянных НКВД. Но так ли это на самом деле? Попробуем разобраться.

О массовых захоронениях в Куропатах — лесном урочище на северо-восточной окраине Минска — стало известно 3 июня 1988 г. В этот день в белорусской газете «Лiтаратура i мастацтва» была опуб­ликована статья «Куропаты: дорога смерти», написанная инженером Е. Шмыгалевым и археологом З. Позняком. Авторы рассказывали, что к северу от минского микрорайона «Зеленый луг» обнаружены массовые захоронения жертв сталинских политических репрессий. Основываясь на показаниях опрошенных ими местных жителей, авторы статьи утверждали, что расстрелы в Куропатах осуществлялись органами НКВД практически ежедневно с 1937 по 1941 г.118 Статья произвела эффект разорвавшейся бомбы; тема Куропат была немедленно политически инструментализирована белорусскими националистами119.

Для националистической мобилизации использовалось место, в котором действительно покоились тела расстрелянных органами НКВД. Проведенное в 1988–1989 гг. прокуратурой Белорусской ССР расследование установило, что расстрелы в Куропатах проводились органами НКВД со второй половины 1930-х гг. до начала войны120. В дальнейшем эти выводы были подтверждены Генеральной прокуратурой Республики Беларусь — в 1995 и в 2001 гг.121 К настоящему времени в белорусском обществе в целом установился консенсус ­относительно вопроса, кем были расстреляны похороненные в Куропатах122.

К сожалению, точное число покоящихся в безымянных могилах в Куропатах до сих пор скрыто туманом необоснованных предположений и прямой лжи. Не имея доступа к документам архива КГБ123, работавшие по делу в 1988–1989 гг. следователи могли ориентироваться лишь на данные раскопок. При этом из 510 предполагаемых захоронений вскрыто и исследовано было лишь восемь; полученные данные экстраполировались на все захоронения Куропат.

По заданию следствия раскопки летом 1988 г. проводила группа археологов Института истории АН БССР во главе с З. Позняком. Было вскрыто восемь предполагаемых захоронений, в двух из них (захоронения № 4 и 7) никаких останков обнаружено не было. В остальных шести были обнаружены останки не менее 356 чел., в том числе: в захоронении № 1 — не менее 55 чел., в захоронении № 2 — не менее 69 чел., в захоронении № 3 — не менее 37 чел., в захоронении № 5 — не менее 107 чел., в захоронении № 6 — не менее 36 чел., в захоронении № 8 — не менее 52 чел. Вычислив среднее число останков на одно захоронение (59 чел.), следователи экстраполировали эти данные на общее число предполагаемых захоронений в Куропатах. Было объявлено, что в захоронениях на территории Куропат покоится «не менее 30 тысяч граждан»124.

Однако проводившие раскопки археологи под руководством З. Позняка были не согласны с этой цифрой. Позняк сформулировал предположение о том, что захоронения уже вскрывались и часть трупов изъята властями. Несмотря на то что это предположение было отвергнуто специалистами (в том числе руководителем ­отдела ­археологии Института истории АН БССР125), группа Позняка решила считать не только реально обнаруженные в захоронениях останки, но и останки, якобы изъятые оттуда. Таким образом, число найденных останков было произвольно увеличено в три раза: средняя численность останков на одну могилу было определена в 200 чел.. Экстраполяция этих данных на общее число предполагаемых захоронений дала число в 102 тысячи захороненных в Куропатах. Однако даже это число, по мнению Позняка и его коллег, было слишком незначительным. «Настоящая цифра захороненных должна быть в 2–2,5 раза большей и достигать примерно 220–250 тысяч», — говорилось в итоговом отчете группы Позняка126. Впоследствии З. Позняк неоднократно заявлял о том, что в Куропатах захоронено около 250 тысяч чел.127, не упоминая о том, что эта цифра основывается на шаткой пирамиде не выдерживающих элементарной критики предположений.

Предпринятые Позняком манипуляции объяснялись тем, что для него численность захороненных в Куропатах была не научным вопросом, а инструментом политической борьбы. Как справедливо отмечает современный белорусский исследователь, «выбор численности жертв обусловлен не научными методами, а политической необходимостью. Численность жертв — это мощный символический ресурс. Куропаты уничтожают легитимность советской системы. Поскольку современная Беларусь объявляет себя правопреемником советского строя, то большая численность жертв в Куропатах бьет также по легитимности действующего политического режима»128.

На фоне построений Позняка цифра, названная следствием (30 тысяч захороненных), смотрится правдоподобно. Однако на самом деле она также не соответствует действительности. Это наглядно было продемонстрировано в ходе раскопок, произведенных в 1997–1998 гг. (в рамках проводившегося Генпрокуратурой Республики Беларусь дополнительного расследования). Тогда были произведены раскопки 23 предполагаемых захоронений в Куропатах, только в 9 были обнаружены человеческие останки, остальные впадины захоронениями не являлись129.

Следует отметить, что метод экстраполяции применительно к советским расстрельным полигонам не работает вообще. Это, в частности, показали раскопки на другом месте захоронений жертв советских репрессий — Бутовском полигоне под Москвой. Специалисты-архео­логи, проводившие раскопки на полигоне в августе 1997 г., так же, как и их коллеги, работавшие в Курпатах, прибегли к методу экстраполяции и оценили общее число захороненных в 70 тысяч чел.130 Однако число приговоренных к расстрелу в 1937–1938 гг. Московским УНКВД (именно в ведении этого подразделения находился Бутовский полигон131) известно абсолютно точно: в начале 1990-х гг. в архиве управления Министерства безопасности РФ по Москве и Московской области обнаружено 18 томов дел с предписаниями и актами о приведении в исполнение ВМН в отношении 20 765 осужденных132. Число приговоренных к ВМН в последующие годы было невелико, так что реально на Бутовском полигоне захоронено не 70 тысяч расстрелянных, а гораздо меньше: 21–22 тысячи.

К сожалению, белорусские историки, в отличие от своих российских коллег, не получили шанса поработать с документами архива КГБ Белоруссии и установить точное число приговоренных к расстрелу в Минске в 1937–1941 гг. Однако опубликованные к настоящему времени данные статистики репрессивной деятельности НКВД все же позволяют понять, какого порядка это число.

Прежде чем перейти к рассмотрению данных статистики НКВД о репрессиях в Белоруссии, позволим себе небольшое отступление. Оперативно-статистическая отчетность органов НКВД активно используется современными историками. Но можно ли ей доверять? Не носит ли эта отчетность сфальсифицированный и/или заведомо неполный характер? Отвечая на этот вопрос, историки из общества «Мемориал» высказываются совершенно определенно. «Разумного обоснования, зачем надо было фальсифицировать данные в ту эпоху, мы не находим. Союзные статсводки были предназначены лишь для крайне узкого круга лиц в НКВД — для наркома, его заместителей и начальников двух-трех основных отделов, а также для высших руководителей Политбюро и СНК; все эти лица имели свои дополнительные источники информации — лгать им в цифровых показателях арестов было просто бессмысленно. Сводки к тому же являлись базовым документом, на основании которого НКВД испрашивал у СНК бюджетные средства на проведение операции (которая, безусловно, стоила очень дорого — командировочные и другие сопутствующие расходы, увеличение штатов оперативников и тюремных работников и т.д.), на содержание и перевозку арестованных. Странно было бы для НКВД в этой ситуации сознательно преуменьшать масштабы своей деятельности. Наконец, многие отдельные цифры из представленных в сводках мы встречали (с небольшими отклонениями в ту или иную сторону) в различных документах независимого происхождения — в справках по отдельным линиям работы НКВД, в отчетных материалах судебных органов и т.д.»133.

Разумеется, статистика репрессивной деятельности НКВД не свободна от погрешностей134, однако эти погрешности не носят ­масштабного характера и могут быть выявлены исследова­телями.

В отличие от других бывших советских республик (России, Украины, Грузии, Молдавии), в Белоруссии оперативно-статистическая отчетность о репрессивной деятельности органов госбезопасности, к сожалению, до сих пор остается недоступной для исследователей. Тем не менее в начале 1990-х гг. некоторые белорусские историки получили возможность ознакомиться с документами органов госбез­опасности. Опубликованные ими статистические данные о репрессиях могут быть проверены и дополнены данными, введенными в оборот историками России и других стран. В итоге мы имеем возможность получить вполне достоверное (хотя и требующее дальнейшей детализации) представление о масштабах советских репрессий в Белоруссии в целом и в годы «Большого террора» 1937–1938 гг., в частности.

Первым историком, получившим доступ к закрытым документам КГБ Белорусской ССР, стал начальник отдела Комитета по архивам и делопроизводству при Совете министров Республики Беларусь В.И. Адамушко. В 1994 г. он опубликовал книгу, посвященную сталинским политическим репрессиям в Белоруссии, впервые введя в научный оборот данные о численности осужденных по политическим статьям, в том числе приговоренных к высшей мере наказания, а также о динамике репрессий. «По официальным данным, начиная с ноября 1917 и по апрель 1953 г. судебными и несудебными органами в респуб­лике было рассмотрено свыше 170 тысяч дел в отношении 250 тысяч чел., которые привлекались к ответственности по политическим мотивам. Из этого количества 10 тысяч чел. были репрессированы в 1917–1929 гг., 46 тысяч — в 1929–1934 гг., 55 тысяч — в 1941–1945 гг., 50 тысяч — в 1946–1953 гг. Пик репрессий пришелся на 1935–1940 гг. Свыше 85 тысяч наших соотечественников пострадали от политических репрессий в этот период. Более 28 тысяч были расстреляны. Всего же в 20–50-е годы за “контрреволюционные преступления” было приговорено к высшей мере наказания свыше 35 тысяч чел. Таким образом, судебными и внесудебными органами в республике по политическим причинам было привлечено к ответственности свыше 250 тысяч граждан. Все эти дела полностью сохранились и находятся в архивах Комитета государственной безопасности республики»135. Речь шла лишь об осужденных по политическим мотивам; люди, высланные в отдаленные районы страны в административном порядке, в приведенной В.И. Адамушко статистике органов госбезопасности не учитывались, и историку пришлось реконструировать численность этой категории репрессированных136.

В подготовленной позднее для «Белорусской энциклопедии» статье о сталинских репрессиях В.И. Адамушко привел те же цифры, но уже с точностью до человека: «250 499 чел. — осуждены судами или наказаны решениями внесудебных органов… В 1935–1940… пострадали 86 168 жителей Беларуси, из них 28 425 расстреляны... Всего в ноябре 1917 — апреле 1953 г. за контрреволюционные преступления к смертной казни приговорено 35 868 чел.»137.

Давайте посмотрим, насколько приведенные В.И. Адамушко данные согласуются с документами, введенными в научный оборот российскими историками. Для начала проведем выборочную проверку данных об общем количестве арестованных. По данным В.И. Адамушко, в период с 1935 по 1940 г. было репрессировано в общей сложности 86 168 чел. Обратимся к данным сводной статистики репрессивной деятельности органов госбезопасности, опубликованной историком О.Б. Мозохиным. В 1935 г. НКВД БССР было арестовано 7309 чел., в 1936 г. — 4602 чел., в 1937 г. — 39 049 чел., в 1938 г. — 19 918 чел., в 1939 г. — 10 196 чел. (в том числе 8818 чел. — в Западной Белоруссии), в 1940 г. — 1094 чел.138 Суммировав эти данные, мы получаем 82 168 арестованных за период с 1935 по 1940 г. Полученная цифра несколько меньше, чем приводимая В.И. Адамушко, однако этому есть рациональное объяснение: дело в том, что В.И. Адамушко пишет не об арестованных, а о «пострадавших от репрессий». Между тем далеко не все привлеченные органами НКВД к уголовной ответственности арестовывались. Так, например, в 1935 г. по делам органов НКВД БССР было привлечено 9221 чел., из них арестовано 7309 чел.139 В 1936 г. республиканскими органами госбезопасности были привлечены 5155 чел., из них арестовано 4602 чел.140 В 1937–1938 гг. привлечение без ареста органами НКВД не практиковалось, а за 1939–1940 гг. в опубликованной статистике данные отсутствуют. Тем не менее, учтя данные о привлеченных без ареста в 1935–1936 гг., мы получаем 84 633 пострадавших от репрессий — цифру, практически не отличающуюся от данных В.И. Адамушко. Таким образом, данные В.И. Адамушко прекрасно соотносятся с данными общесоюзной репрессивной статистики.

Теперь перейдем к вопросу о численности приговоренных к высшей мере наказания. По данным В.И. Адамушко, всего за 1917–1953 гг. в БССР было вынесено 35 868 расстрельных приговоров, из них 28 425 — в период с 1935 по 1940 г.141

Из опубликованной общесоюзной статистики мы знаем, что в 1935–1936 и 1939–1940 гг. число выносимых по делам органов госбезопасности смертных приговоров было невелико. В 1935 г. по всему Советскому Союзу к ВМН было приговорено 1229 чел., в 1936 г. — 1118 чел., в 1939 г. — 2601 чел., в 1940 г. — 1863 чел.142 Общее число расстрелянных за эти годы в Белоруссии едва ли в общей сложности превышает 400–500 чел.; основная масса расстрельных приговоров, таким образом, приходится на 1937–1938 гг.

Общесоюзная статистика «Большого террора» 1937–1938 гг. хорошо известна. За два года было вынесено рекордное для всей советской истории количество смертных приговоров — в отношении 681 692 чел.143 Подавляющее большинство этих приговоров было вынесено внесудебными органами в рамках так называемых «массовых операций» НКВД — операции по приказу № 00447 (так называемой «кулацкой», хотя в ее рамках репрессировались далеко не только кулаки) и «национальных» операций («польской», «немецкой», «латышской» и т.д.). В рамках «кулацкой» операции было осуждено к ВМН 386 798 чел.144, в рамках «национальных» операций — 247 157 чел.145 Таким образом, репрессированные по «массовым операциям» составляют 93 % от общего числа репрессированных в 1937–1938 гг.

По данным ГУГБ НКВД СССР, к 1 марта 1938 г. по приказу № 00447 в БССР было арестовано 24 209 чел., из них по 1-й категории (расстрел) было осуждено 6869 чел. (в том числе 3943 «бывших кулака, 996 уголовников и 1930 “других контрреволюционных элементов”»)146. К 1 июля 1938 г. численность арестованных по «кулацкой» операции в БССР увеличилась незначительно, достигнув 25 414 чел.147; как и во всем СССР, «кулацкая» операция была фактически завершена. Впрочем, 17 июля 1938 г. НКВД БССР направил на дополнительные лимиты 5000 чел., в том числе 2000 по первой категории. Были ли эти лимиты утверждены центром, остается неизвестным, но скорее всего — нет; современные исследователи не учитывают этот лимит в общей статистике «кулацкой» операции148.

Данные о результатах «национальных» операций в Белоруссии мы находим в датируемой декабрем 1938 г. справке НКВД БССР «Об итогах операций по польской, немецкой и латвийской агентуре в БССР». Согласно этому документу, с августа 1937 по конец октября 1938 г. по «национальным» операциям было арестовано 23 439 чел., в том числе по «польской» операции — 21 407 чел., по «немецкой» операции — 563 чел. и по «латышской» операции — 1459 чел. Из этого числа было осуждено149:

	Всего осуждено	В том числе к ВМН
Комиссией в составе Наркома внутренних дел СССР и Прокурора СССР («двойкой»)	15 747	14 037
«Особыми тройками»	6770	4650
Итого	22 517	18 687

Вплоть до недавнего времени эти данные считались исчерпывающими, однако сплошной просмотр протоколов упомянутой «двойки», предпринятый российским исследователем С.Б. Прудовским, позволил установить, что по БССР этой комиссией было осуждено 15 773 чел., в том числе к ВМН — 14 817 чел.150 Таким образом, общее число осужденных в рамках «национальных» операций в БССР составляет 22 543 чел., в том числе 19 467 чел. — к ВМН.

Соответственно, общее число приговоренных к ВМН по «кулацкой» и «национальным» операциям в БССР составляет около 26,5 тысячи чел. Эти данные прекрасно укладываются в названные В.И. Адамушко данные о количестве расстрелянных в период с 1935 по 1940 г. Таким образом, мы можем с уверенностью утверждать, что в 1935–1940 г. в БССР по делам органов НКВД действительно было расстреляно 28 425 чел.151

Из этого, однако, следует, что оценка проводившегося в 1988–1989 гг. следствием общего числа захороненных в Куропатах («более 30 тысяч чел.») является ошибочной. Куропаты представляют собой типовую «спецзону», созданную местным НКВД для захоронения расстрелянных. Подобные «спецзоны» начали создаваться после начала «массовых операций» 1937–1938 гг. по достаточно простой причине: число расстрельных приговоров было столь высоко, что традиционная схема тайного захоронения расстрелянных на обычных кладбищах перестала работать. Историкам известны распоряжения о создании «спецзон»; так, например, начальник УНКВД по Западно-Сибирскому краю С.Н. Миронов-Король летом 1937 г. инструктировал своих подчиненных: «Чем должен быть занят начальник оперсектора, когда он приедет на место? Найти место, где будут приводиться приговора в исполнение, и место, где закапывать трупы. Если это будет в лесу, нужно, чтобы заранее был срезан дерн и потом этим дерном покрыть это место, с тем чтобы всячески конспирировать место, где приведен приговор в исполнение — потому что все эти места могут стать для контриков, для церковников местом религиозного фанатизма»152. «Спецзоны» создавались не только при УНКВД, но и при подчиненных им оперсекторах. Наиболее известные «спецзоны» в Москве (Бутовский полигон и полигон «Коммунарка»153), Ленинграде (Левашовская пустошь154), Киеве (Быковня155). В Белоруссии, по недавнему признанию первого заместителя председателя КГБ Республики Беларусь генерал-майора И.П. Сергеенко, существовало 11 мест захоронений: в Минске, Бобруйске, Борисове, Витебске, Гомеле, Могилеве, Мозыре, Орше, Полоцке, Слуцке, Червене156.

Понятно, что при таких условиях в Куропатах не могло быть захоронено «более 30 тысяч чел.» — реальное число расстрелянных в республике в период функционирования этой «спецзоны» составляет 28,5 тысячи чел. И похоронены они не в одном месте, а на 11 разных «спецзонах». Но сколько же тогда тел в действительности захоронено в лесном урочище под Минском? До открытия доступа к фондам Центрального архива КГБ Республики Беларусь точного ответа мы не узнаем. Однако обоснованное предположение сделать все-таки можно.

В 2010 г. начальник Центрального архива КГБ Республики Беларусь В. Дорошевич обнародовал данные о численности хранящихся в архивах белорусской госбезопасности архивно-уголовных дел сталинского периода. При этом были также обнародованы данные о числе лиц, в отношении которых заводились эти уголовные дела, с разбивкой по областям. Общее число дел, в отношении которых имеются архивно-уголовные дела (235 552 чел.), немного меньше, чем общее число репрессированных по делам органов госбезопасности, названное в свое время В.И. Адамушко (250 499 чел.). Это объясняется тем, что часть дел в советское время могла передаваться в архивы КГБ других республик, а также в Центр. Тем не менее благодаря данным, обнародованным В. Дорошевичем, мы получили возможность узнать, какой процент дел хранится в архиве КГБ в Минске. Оказывается, в Минске хранятся дела на 64 022 репрессированных, что составляет 27 % от общего числа имеющихся в наличии дел157.

Получается, что в Минске велись уголовные дела 27 % репрессированных. Если число расстрельных приговоров составляло примерно такой же процент, то в 1937–1938 гг. в Минске к ВМН было приговорено около 7,5 тысячи чел. Интересно, что в 1998 г. генеральный прокурор Республики Беларусь О. Бажелко, основываясь на результатах дополнительных раскопок в Куропатах, назвал схожую цифру: до 7 тысяч чел.158

Как бы того ни хотелось людям, в политических целях инструментализирующим трагедию Куропат, в лесном урочище под Минском лежат не сотни и даже ни десятки тысяч расстрелянных. Однако из этого не следует, что память жертв сталинских репрессий не заслуживает увековечения.

Очерк 3. Откуда в куропатских могилах личные вещи расстрелянных?159

В июне 1988 г. в Куропатах — лесном урочище на окраине Минска — были обнаружены массовые захоронения людей, расстрелянных НКВД в 1937–1941 гг. Эта страшная находка, широко освещавшаяся в республиканской и союзной прессе, практически сразу же оказалась политически инструментализирована160. Объединившиеся в Белорусский народный фронт (БНФ) националисты под руководством З. Позняка использовали Куропаты для делегитимации советской власти; при этом число захороненных в лесном урочище людей беззастенчиво завышалось националистами до совершенно невообразимых цифр. Глава БНФ З. Позняк утверждал, что в Куропатах покоится 250 тысяч чел., тогда как реальное число расстрелянных в урочище составляло от 7 до 9 тысяч161.

Ответной реакцией политических противников БНФ из числа коммунистов и пожилых, но традиционно активных ветеранов-партизан, стало создание Общественной комиссии, оспаривавшей причастность органов НКВД к массовым захоронениям в Куропатах. По мнению Общественной комиссии, на самом деле в куропатских могилах покоились жертвы нацистов, расстрелянные в 1941–1942 гг.; утверждения же о причастности к расстрелам органов НКВД являются прямой фальсификацией истории162.

Доводы Общественной комиссии, однако, оказались неоднократно отвергнуты белорусскими правоохранительными органами. Проведенное в 1988–1989 гг. прокуратурой Белорусской ССР расследование установило, что расстрелы в Куропатах проводились органами НКВД со второй половины 1930-х гг. до начала Великой Отечественной войны163. В дальнейшем эти выводы были подтверждены дополнительными расследованиями, проведенными Генеральной прокуратурой Республики Беларусь. К настоящему времени в белорусском обществе в целом установился консенсус относительно ответственности НКВД за куропатские расстрелы, однако сформулированные Общественной комиссией доводы обратного по-прежнему привлекают внимание, воспроизводятся и воспринимаются как вполне основательные164.

Один из наиболее впечатляющих доводов в пользу «немецкого следа» связан с наличием в куропатских захоронениях большого количества личных вещей. По мнению членов Общественной комиссии, это прямое свидетельство в пользу того, что расстрелы не могли проводиться НКВД. В опубликованном в 1992 г. заключении Общественной комиссии отмечается: «Работавшие по уголовному делу археологи утверждают, что многие жертвы попадали в “Куропаты” прямо из дома или дороги. Об этом свидетельствуют и обнаруженные в захоронениях множество предметов личной гигиены и вещей длительного пользования: ювелирные