Литературные редакторы Н. Викторова, Е. Власова

Художник В. Мостипан

Корректор С. Беляева

 

Илья Ратьковский

Белый террор. Гражданская война в России. 1917-1920 гг. . — СПб.: Питер, 2021.

 

ISBN 978-5-4461-1478-8

© ООО Издательство "Питер", 2021

 

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

 

Введение

Белый террор — одно из явлений Гражданской войны в России, которое еще недостаточно исследовано. Безусловно, что в советский период этой теме уделяли определенное внимание, но чаще это происходило на региональном уровне. Белый террор как составляющая внутренней политики антибольшевистских правительств практически не рассматривался. Можно только упомянуть работы Г.З. Иоффе, который, давая в своих произведениях характеристику белым режимам, отчасти затрагивал в них и эту проблему1. Также тематика белого террора была рассмотрена в работах Д.Л. Голинкова и Л.М. Спирина2.

В дальнейшем эта тема, уже в постсоветский период, стала одной из центральных в работах казанского историка, профессора А.М. Литвина. В 1993 г. им была опубликована большая статья в историческом журнале «Отечественная история», а затем и созданная на ее основе монография, которая на данный момент вышла двумя изданиями3. Отметим, что в 2019 г. указанным автором была выпущена монография с расширенной хронологией государственного террора (1917–1953 гг.) в России. В том же году вышло расширенное и дополненное издание этой книги4.

Важными исследованиями по белому террору стали книги и статьи д.и. н.П. А. Голуба5, д.и. н.В. П. Булдакова6, д.и. н.В. Б. Жиромской7, д.и. н.В. Ж. Цветкова8, Б.Г. Медведева9, к.и. н.М. И. Вторушина10, Г.Н. Петрова11 и других авторов. Вместе с тем указанные статьи и книги не дают полного представления о белом терроре как системном явлении Гражданской войны.

Необходимо также указать на крайне низкие по качеству работы по истории красного и белого террора. Например, на «монографию» В.В. Осипова, где тиражируются «старые цифры» по красному террору в 100 тыс. расстрелянных в Крыму в 1920 г., где умудряются полностью проигнорировать статьи и книги В.Ж. Цветкова. Анекдотично выглядят фразы наподобие следующей: «Ф. Каплан жила некоторое время в деревне Алупка в Крыму, после покушения на Ленина, там взято и расстреляно также 500 человек». Примечателен и другой пассаж автора о белом терроре: «Одни историки, например Кабанов П.А., считают, что с 1917 по 1923 год погибло более 1 700 000 человек. А С.Г. Струшилин считает, что не менее 21 000 000 человек, а 44 000 000 в возрасте от 16 до 49 лет стали инвалидами». Цифры — на совести автора. Белый террор в книге также характеризуется поверхностно. Тем не менее книга была размещена на научном портале elibrary_41659554_54729134.PDF, и более того, имеет научных рецензентов, в том числе доктора исторических наук.12

На наш взгляд, многие характеристики белого террора еще нуждаются в уточнении и систематизации. Данный сборник статей и материалов о белом терроре является продолжением исследовательской работы, проведенной автором ранее. Прежде всего, укажем на вышедшее уже тремя изданиями научное исследование «Хроника белого террора в России. Репрессии и самосуды (октябрь 1917–1920)»13. От первого к третьему изданию исследование увеличилось не только в объеме, но были уточнены и многие сюжеты первых изданий, приведены новые примеры белого террора, в том числе приказы белого командования, уточнена хронология событий.

На эту книгу уже написан целый ряд научных рецензий14.

Сразу выскажу благодарность за сделанные замечания и рекомендации в указанных рецензиях к.и. н.С. С. Войтикову, д.и. н.Г. М. Ипполитову, доктору истории В.В. Каминскому, д.и. н.А. В. Медведеву, д. филос. н.Т. В. Филатову, к.и. н.В. М. Шевырину. Они наметили дальнейшее возможное изучение темы, перспективные пути усиления источниковой базы. Отметим и замечания и пожелания д.и. н.П. В. Акульшина, д.и. н.Ю. П. Аншакова, к.и. н.Н. И. Богомазова, д.и. н.И. Н. Гребенкина, д.и. н.А. Х. Даудова, к.и. н.Н. А. Зайца, известного исследователя Гражданской войны и спецорганов СССР А.И. Колпакиди, к.и. н.В. В. Корнеева, к.и. н.М. А. Колерова, к.и. н.А. А. Плеханова, д.и. н.А. С. Пученкова, д.и. н.Г. Л. Соболева, д.и. н.А. В. Смолина, к.и. н.К. А. Тарасова, д.и. н.М. В. Ходякова и многих других, обсудивших различные аспекты этой работы в беседах со мной или отметивших ее в своих статьях и выступлениях.

Ими, в частности, отмечалась возможность расширения хронологических рамок данной работы, с добавлением материалов дооктябрьского периода. Согласимся, что события 1917 г. сыграют важную роль в будущей практике белого террора. Так, к восстановлению института смертной казни на фронте 12 июля 1917 г. были непосредственно причастны генералы Л.Г. Корнилов, М.А. Алексеев. Репрессивную практику реализации этого постановления в 1917 г. осуществляли и другие видные деятели Белого движения, например полковник М.Г. Дроздовский. У автора была статья на эту тему: она (с рядом существенных новых дополнений) стала одной из отправных точек для составления представленного вниманию читателя сборника15.

Важным моментом в хронологическом плане стали и первые репрессии против представителей партии большевиков в 1917 г., в том числе предусматривающие их похищение или убийство. В дальнейшем это послужило основой для новых акций уже систематического белого террора.

Рецензентами указывалось и на влияние внешних факторов на развитие динамики белого и красного террора. Среди прочих стран, которые оказали наибольшее влияние на практику террора в России, указывалась Финляндия и ее опыт гражданской войны. Свое видение взаимосвязи насилия в 1917–1918 гг. в Финляндии и России обозначил в беседе с автором крупнейший отечественный исследователь советско-финских взаимоотношений д.и. н.В. Н. Барышников. Схожее мнение высказал и д.и. н.В. С. Измозик. Можно указать и на статью Д.О. Чуракова «Локальные войны как звенья большой гражданской войны», где он справедливо отметил, что «большая война в России 1918–1920 гг., вся эпоха “Второй русской” или, как ее еще называют, “красной” смуты 1914–1922 гг., — это череда следовавших друг за другом или накладывавшихся одна на другую локальных войн в разных частях Империи»16. Это определялось социально-классовым, этнонациональным, а также другими факторами. В качестве примеров в первом случае Чураков приводит Ижевское, Тамбовское восстания, Кронштадтский мятеж, крестьянские восстания против Колчака и т.д. Этнонациональный фактор — это не только Поволжье, Урал и Украина, но и Финляндия: «К такого рода локальным “гражданским войнам” я бы в первую очередь отнес события рубежа 1917–1918 гг. в Финляндии. По не вполне ясным и совершенно ошибочным причинам гражданскую войну в Финляндии выводят за скобки российской гражданской войны»17.

Согласимся с указанными исследователями: финские события оказали непосредственное негативное влияние на ход Гражданской войны в России, были одной из предтеч последующего массового террора. Соответствующий материал о финских событиях 1918 г. (статья ожидала публикации несколько лет) был опубликован в 2019 г.18 Он, с небольшими дополнениями, также включен в сборник.

Включены в сборник, также с привлечением дополнительного материала, и две статьи о терроре в Поволжье и на Урале, ранее опубликованные в рецензируемых научных журналах19. Одна из них посвящена роли Чехословацкого корпуса в развертывании массового антибольшевистского террора в Поволжье и Сибири в 1918 г. Террор периода «демократической контрреволюции» уже носил массовый характер. Зачистка территорий в Финляндии (в первую очередь городов) имела схожие черты с подобными же действиями на указанных территориях. Ключевую роль в нем играли военные подразделения антибольшевистской направленности, прежде всего чешские легионеры. Занятие городов в Сибири и Поволжье сопровождалось массовыми расправами, а также заключением в тюрьмы десятков и сотен людей. Материал небольшой статьи был расширен за счет привлечения архивных материалов, документальных сборников, мемуаров, а также новых исторических исследований. Отдельную благодарность за просмотр этой главы и сделанные замечания я хочу выразить А.М. Захарову, известному исследователю истории Чехословацкого корпуса20, который указал на возможные дополнительные материалы, которые представляют интерес и могут использоваться. Большое значение для меня имели и замечания знатока истории Гражданской войны в Сибири и на Алтае Евгения Платунова.

Тема другой статьи — репрессии в Оренбуржье в период атаманства генерала А.И. Дутова. Этот регион, наряду с Доном, стал одним из первых очагов сопротивления советской власти. Представление о том, что здесь антисоветский террор в период Гражданской войны имел меньший или несущественный масштаб, не соответствует имеющимся фактам. На указанной территории репрессии творили как представители оренбургского белого казачества, так и географически близкие им уральские казаки, а также легионеры Чехословацкого корпуса. Единичные случаи расправ 1917 г. в последующем сменились массовыми казнями и расстрелами.

Безусловно, белый террор на каждом этапе имел свои особенности. В первую очередь это относится к первому полугодию 1918 г. Это определялось возможностями Белого движения, которое зачастую еще не имело своей территориальности и часто «гостило» на казачьих территориях. Практически данный период длился примерно 9–10 месяцев после Октябрьской революции. Однако уже начальный период Белого движения характеризуется массовыми репрессиями, прежде всего частыми расстрелами пленных. Подобные расстрелы были характерны для Добровольческой армии в донской период, в период Первого и Второго Кубанских походов. «Страх, ожесточение, ненависть и жажда мести у многих находили выход в расстрелах пленных»21. Малочисленность белых формирований, осознание своей изоляции наряду с указанными ранее причинами вели к приказной практике белых формирований: «пленных не брать». На эту тему мною была опубликована статья, а ранее был сделан доклад на научной конференции 2018 г. в Рязанском государственном университете имени С.А. Есенина22. Данная статья, с существенными добавлениями, также вошла в сборник. Среди новых материалов данной главы — «красные» источники об обстоятельствах смерти Л.Г. Корнилова и последующей судьбы его тела, впервые вводимые в научный оборот.

Захваченная в ходе летних боев территория на Юге России стала основой для выработки уже государственной карательной практики Белого движения, распространенной позднее на другие белые территории. С одной стороны, эта практика сводилась к возвращению юридических норм дореволюционного права, с дополнениями военного права. С другой стороны, речь шла о формировании новых карательных органов и учреждений. Появились позднее, в зависимости от регионов, отряды государственной стражи, различные милицейские отряды (ОМОН), для содержания пленных наряду с использованием старых концлагерей для военнопленных тюрем, устраивались новые концлагеря и тюрьмы. Эта система «дополнялась» различными контрразведками, которые в силу общей милитаризации государственного управления из специализированных военных органов превращались в один из основных органов общей политической карательной белой практики. При этом количество контрразведок множилось кратно, дублируя друг друга, как в силу особенностей военной структуры (армейские, корпусные, морские и т.д.), так и в силу наличия союзников, которые также имели собственные контрразведки.

Можно выделить два этапа дальнейшей эволюции белой репрессивной практики на Юге России. Для первого (лето 1918 — март 1919 г.) характерны переходные черты, что определялось еще неустойчивостью положения Добровольческой армии на Северном Кавказе, необходимостью ликвидации угрозы как со стороны армии Сорокина, так и со стороны неконтролируемых горских территорий. Трагедией стало отступление подразделений Красной армии с Северного Кавказа. Особенно трагичной была судьба 11-й армии: ее ждала гибель от тифа в результате планомерного уничтожения белыми войсками оставшихся в окружении частей и госпиталей…

Уничтожение красных госпиталей вместе с тысячами раненых и тифозных солдат было массовым явлением. Речь шла о типичном проявлении зачистки территории. Раненые в госпиталях и пленные уничтожались в целом ряде населенных пунктов Северного Кавказа. Политике белого террора на Северном Кавказе этого периода посвящена отдельная статья сборника. Ранее у меня выходила научная статья на эту тему23, но и хронологически и фактически материал здесь увеличен более чем втрое. Важным моментом было введение в научный оборот новых архивных материалов, посвященных указанной «госпитальной» практике расправ со стороны участников Белого движения.

Второй этап (конец марта — начало апреля 1919 г.) обозначил переход к новым явлениям карательной практики на Юге России: целый ряд статей данного сборника посвящен выявленной недавно системе белых конц­лагерей на Северном Кавказе и ближайших к нему территориях. Много материалов сборника связано с историей Азовского концлагеря, который был одним из крупнейших белых концлагерей: в нем погибло до 10 тыс. человек. Однако это не единственный концлагерь, который рассматривается в данном исследовании: как было отмечено выше, это была целая система концлагерей, и в данном издании впервые показано, как складывалась эта система, какие концлагеря в нее входили.

Важным для автора в данных сюжетах сборника стало привлечение работ его учеников — выпускников и студентов Института истории (ранее исторического факультета) СПбГУ, посвященных карательно-репрессивной практике белых правительств. Я выражаю им благодарность за предоставление соответствующих научных материалов. В приложении приведены две статьи моих студентов Д. Косенко и М. Разиной24, где на основе впервые вводимых ими архивных данных излагается история белой репрессивной политики на Юге России. Среди их сюжетов и история Азовского белого концлагеря. Можно также обратить внимание читателей на документальный фильм «Азовский лагерь смерти. Гражданская война на Дону», посвященный истории Азовского лагеря, выложенный в Ютубе 4 января 2019 г. Я принял ­участие в его создании в качестве одного из консультантов. Создателем же этого фильма стал Виталий Заболотин, проделавший вместе с коллегами большую научную и техническую работу. Эти материалы позволяют говорить не об отдельном тюремном учреждении, а о системе белых концлагерей на Юге России. Эта система была одной из составляющих практики белого террора.

Отмечу также размещенную в сборнике статью моей ученицы А.С. Словиковой, которая посвящена истории Перми при белых. Ранее она была опубликована в научном рецензируемом журнале и здесь приводится полностью вновь25. Еще одна статья моего ученика С.А. Баскакова посвящена деятельности атамана С.Н. Булак-Балаховича на Северо-Западе России. Несмотря на небольшой объем, она достаточно четко характеризует его действия в 1918–1919 гг. Все указанные статьи выполнены с привлечением архивного материала.

Белые концлагеря появились и в Сибири. Как показали последние исторические исследования, речь идет не только о приспособлении прежних лагерей для военнопленных Первой мировой войны к новым реалиям, но и о строительстве новых концлагерей: на Севере России, на Юге и на Северо-Западе бывшей Российской империи. Поэтому ряд сюжетов книги посвящен региональным аспектам белого террора: Оренбуржью, Северному Кавказу, Поволжью, Уралу, Сибири, Северо-Западу России, отчасти Крыму. Анализ выявленных материалов показывает схожесть карательной практики белых режимов. Было больше общего, чем принципиальных различий.

В сборник вошли и другие мои статьи, опубликованные ранее, но дополненные архивными материалами и ссылками на новые опубликованные источники, статьи и книги. Это, в частности, статьи, посвященные белому террору на Северо-Западе России весной-осенью 1919 г.26

В сборник также вошел ряд материалов, ранее не публиковавшихся. Среди них очерки о генерале Я.А. Слащеве и атамане И.П. Калмыкове. Специально для сборника обобщен и систематизирован материал о карательной практике колчаковского режима (1918–1920) в Сибири и на Дальнем Востоке. В нем, в частности, детализирована история приказной практики террора в регионе.

Источниковой базой книги стали материалы российских архивов, личные источники обеих сторон, материалы периодической печати, нормативно-правовые документы, материалы музеев. Использованы многочисленные диссертации, монографии и научные статьи. Отдельную благодарность хотелось бы выразить краеведам за предоставленные ими материалы.

Восстановление в России смертной казни на фронте летом 1917 г.

Февральская революция 1917 г. в России обозначила приход к власти политических деятелей, ранее последовательно выступавших против царского самодержавия и его наиболее критикуемого воплощения — института смертной казни. Лозунг отмены смертной казни был содержанием программ большинства оппозиционных партий, поэтому в условиях провозглашения народных свобод и завоеваний эта высшая мера наказания неизбежно становилась «заложником» послереволюционного правотворчества. Отмена смертной казни служила и залогом мирного характера развития российской революции, особенно после февральско-мартовских самосудов. А.Ф. Керенский спустя два месяца на Фронтовом съезде в Одессе так говорил по этому поводу: «Вы помните французскую революцию: она была беспощадна ко всем, кто мешал справа и слева. Мы не хотим повторять кровавых ужасов и отменили смертные казни. Мы стремимся к тому, чтобы великие цели не осквернялись насилием и кровью»27. Этот же мотив подчеркивался в одной из первых биографий Керенского: «12 марта — светлая дата в истории русской юстиции. В этот день Керенский подписал указ об отмене смертной казни. Миновал тяжелый кошмар, сотни лет давивший Россию; народ не захотел больше крови — даже крови своих злейших врагов»28.

Важно было и мнение солдатских и рабочих масс, левых партий, контролировавших в значительной степени в этот период Петроград. Существенным моментом было ужесточение системы наказаний за различные правонарушения в период Первой мировой войны в отношении солдатских масс. Среди прочих выделим законы от 6 марта 1915 г. и 12 января 1916 г., уточняющие наказания за побег и самовольную отлучку. Важным представляется также закон от 11 августа 1915 г., где был расширен круг деяний, влекущих за собой наказание, а именно нарушение воинской субординации и караульной службы29. Именно солдатские массы были основным объектом применения высшей меры наказания, поэтому отмена смертной казни стала одним из главных требований людей в шинелях.

В результате постановлением Временного правительства от 12 марта 1917 г. смертная казнь в России была отменена. Наказание за преступления, которые ранее предусматривали ее применение, теперь заменялись срочной или бессрочной каторгой, документ подписали Председатель правительства Г.Е. Львов и другие министры30.

Либеральными кругами это постановление было принято восторженно, как подтверждение наступления новой эпохи. Характерна в этом отношении статья К.К. Арсеньева «На темы дня» в мартовском номере «Вестника Европы», в которой он констатировал, что «из старого права вырвана всецело, без остатка, смертная казнь»31. Схожая оценка имеется и в дневнике Г.А. Князева: «Смертная казнь отменена. Это благородно. Ну как не верить в русский народ?»32.

Следует, однако, отметить, что отмена смертной казни в условиях продолжающейся Первой мировой войны неоднозначно была воспринята в военных кругах. Высказывались сомнения в целесообразности этого действия, и в дальнейшем с отменой смертной казни увязывалось падение воинской дисциплины в армии, рост военных преступлений. Поэтому можно утверждать, что русский генералитет с самого начала прекращения действия этой высшей меры наказания выступал как минимум за корректировку данного постановления Временного правительства. Следует отметить, что помимо военных кругов на Временное правительство в плане восстановления института смертной казни оказывалось давление со стороны союзного руководства.

Уже в конце мая 1917 г. Временное правительство принимает ряд ужесточающих судебную армейскую практику решений. Так, приказом военного министра А.Ф. Керенского от 29 мая и постановлением Временного правительства от 30 мая «Об усилении наказания за антивоенные выступления на фронте» ужесточалось наказание за братание на фронте, самовольное оставление позиций, отказ от выполнения приказов и т.д.33 Корректировка военных наказаний шла и далее, хотя и недостаточными, по мнению военных, темпами.

Ситуация особенно обострилась в результате неудачного наступления русской армии в июне 1917 г. «Отсутствие у многих солдат сознания своего долга и убеждение в полной безнаказанности за любое нарушение дисциплины создали чрезвычайно благоприятную почву для дезорганизующих армию течений», — говорилось в секретном июньском отчете комиссаров 11-й армии И.И. Кириенко34 и А.М. Чекотило. Доклад фиксировал многочисленные случаи невыполнения приказов в 11-й армии накануне и в ходе июньского наступления 1917 г.35

Уже 6 июля германские войска нанесли мощный ответный удар, осуществив Тарнопольский прорыв. Началось беспорядочное отступление, сопровождавшееся массовым дезертирством, самовольным оставлением позиций, анархией и мародерством. Многие части отказывались выполнять приказы командования36. Ответной мерой стали заградительные отряды и применение самых суровых мер против отступающих частей. «Отдельные кавалерийские части, авто-броне-отряды, менее разложившиеся, составили заградительные отряды и пытались под руководством Савинкова, Гобечия, Филоненко и некоторых других членов Искомитюза (испол. ком. юго-зап. фронта), остановить солдатскую лавину, заставить оказать ее сопротивление наступавшим вслед австро-германцам»37.

Ситуация была критической, но генерал Л.Г. Корнилов сумел навести порядок твердой рукой. «С назначением генерала Корнилова главнокомандующим войск Юго-западного фронта стала возможна планомерная борьба с “большевиками”»38. Назначенный командующим Юго-Западным фронтом Л.Г. Корнилов уже в первый день своего пребывания на этом посту (8 июля 1918 г.) направил телеграмму подчиненным ему командующим корпусов и армий: «Самовольный уход частей я считаю равносильным с изменой и предательством. Поэтому категорически требую, чтобы все строевые начальники в таких случаях, не колеблясь, применяли против изменников огонь пулеметов и артиллерии. Всю ответственность за жертвы принимаю на себя, бездействие и колебание со стороны начальников буду считать неисполнением их служебного долга и буду таковых немедленно отрешать от командования и предавать суду»39.

В ультимативной форме Корнилов требовал от Верховного главнокомандующего генерала А.А. Брусилова и Временного правительства восстановления смертной казни. В телеграмме Корнилова Брусилову от 9 июля 1917 г. говорилось:

Принял фронт в исключительно тяжелых условиях прорыва противником наших позиций, обусловленного разложением и развалом, вызванными в армиях падением дисциплины, следствием чего явились самовольные уходы полков с позиций и отказы от немедленного оказания поддержки. Соотношение сил приблизительно 1 противник на 5 наших… Нахожу безусловно необходимым обращение Временного правительства и Совета с вполне откровенным и прямым заявлением о применении исключительных мер, включительно до введения смертной казни на театре военных действий, иначе вся ответственность падет на тех, которые словами думают править на тех полях, где царят смерть и позор, предательство, малодушие и себялюбие40.

Генерал Брусилов поддержал требования нового командующего фронтом, хотя впоследствии и высказывал сомнение в их эффективности.

При этом сам Л.Г. Корнилов, не дожидаясь официального возобновления применения смертной казни, стал незамедлительно применять ее. Уже 9 июля 1917 г. последовали первые расстрелы: было расстреляно 14 человек. Позднее Л.Г. Корнилов издал соответствующий приказ, в котором раскрыл обстоятельства внесудебных расстрелов в этот день.

Получив донесение командарма 11 о том, что солдаты вверенной ему армии позволили себе при оставлении нами Тарнополя грабить имущество, насиловать женщин и детей, убивать мирных жителей и друг друга, я отдал приказ расстреливать подобных негодяев без суда. Во исполнение этого моего приказа 9-го сего июля назначенными для сего командами расстреляно 14 подлецов на месте совершения ими преступления. Объявляя об этом армиям вверенного мне фронта, добавлю, что мною отдан приказ без суда расстреливать тех, которые будут грабить, насиловать и убивать как мирных жителей, так и своих боевых соратников, и всех, кто посмеет не исполнять боевых приказов в те минуты, когда решается вопрос существования Отечества, свободы и революции. Я не остановлюсь ни перед чем во имя спасения Родины от гибели, причиной которой является подлое поведение предателей, изменников и трусов. Настоящий приказ прочесть во всех ротах и батареях.

Генерал Корнилов41.

Данный приказ, который опережал официальное введение смертной казни, предназначался только для войск Юго-Западного фронта, но стал известен общественности и был опубликован в газетах. Позднее Брусилов, с подачи Керенского, выступил с требованием предать суду корреспондента «Русского слова» М. Лембича за то, что тот опубликовал приказ Корнилова. Также Брусилов требовал у генерал-квартирмейстера Юго-Западного фронта, чтобы М. Лембич выдал лиц, сообщивших ему текст документа42. Таким образом, непосредственное военное начальство Корнилова не видело в данном приказе каких-либо нарушений, фактически легализуя его.

Требования Л.Г. Корнилова принимать самые решительные меры были подкреплены конкретными действиями и в последующие дни. К.С. Попов вспоминал:

10 июля генерал Корнилов вызвал меня в штаб и дал мне задачу: восстановить порядок на Проскуровском железнодорожном узле, причем для этой цели мне даны были “самые широкие полномочия”.

11 июля утром наш эшелон отбыл в Проскуров. По прибытии в Проскуров пришлось много поработать. Тут царило что-то неописуемое, особенно на станции. Мною был принят целый ряд радикальных мер, которые в самый короткий срок дали благоприятные результаты. 13-го утром в штаб батальона прибыл комиссар всех ударных батальонов пр. Иткин. Последний, к счастью, оказался сторонником решительных мер и уже вечером того же дня, получив тревожные сведения о массовом движении дезертиров по шоссе Гусятин — Проскуров и ввиду восстановления смертной казни за воинские преступления, решено было применить эту меру для отрезвления окончательно вышедших из повиновения бывших солдат.

Огромная толпа дезертиров в 500 с лишним человек, везшая с собой арестованных офицеров, была остановлена юнкерами недалеко от Проскурова; после короткого опроса дезертирами был выдан главный агитатор, который там же и был расстрелян.

Через день после этого, по приказанию целого совещания из комиссаров, мне пришлось вновь принять участие в экзекуции над двумя рабочими Военно-дорожного отряда, нанесшими оскорбления действием своим начальникам и отказавшимся подчиняться приказаниям начальства. На этот раз мне назвали две фамилии рабочих, которых нужно было расстрелять. Они были найдены и на месте расстреляны. Таким образом, пострадало всего три человека, но действие этих мер было буквально магическое.

На фронт донеслось все это в преувеличенном донельзя размере и возымело должное действие — бегство прекратилось.

Но вокруг этих злосчастных расстрелов поднялась целая буча. Полетели телеграммы всем, всем, всем и все как полагается. Мы же в это время получили приказание отправиться в распоряжение командующего I армией, штаб которого находился на румынской границе в м. Липканах»43.

Суровые меры наказания в эти дни принимались не только в индивидуальном порядке, но и по отношению к отдельным воинским частям, до дивизий включительно. Полки и дивизии, отказывавшиеся выполнять приказы, подвергались артиллерийскому обстрелу вплоть до капитуляции. Так, обстрелу гаубичных батарей, начиная с раннего утра 12 июля 1917 г. (т. е. еще до возобновления смертной казни44), подверглись позиции полков 46-й дивизии. Ввиду того что первые обстрелы оказались малорезультативными, 16 июля специально сформированный карательный отряд под командованием полковника Топилина (два конных казачьих полка, Сандомирский конно-пограничный полк, артиллерийские батареи) более решительно приступил к наведению порядка. В 5 часов 20 минут артиллерия открыла огонь на поражение, пулеметные команды также присоединились к обстрелу. Обстрел длился пять минут и после десятиминутного перерыва был продолжен. Всего было выпущено, согласно воспоминаниям Э. Гиацинтова, 84 снаряда45. Вскоре мятежные части сдались. В результате обстрела карательным отрядом пострадало 154 человека, из них 48 было убито46. После подавления мятежа началось судебное разбирательство, в результате которого несколько зачинщиков было приговорено к смертной казни. «Привести в исполнение, однако, удалось только два, так как самый демократичный во всем мире министр и чуть ли не президент республики А.Ф. Керенский поспешил для остальных прислать помилование. Смертная казнь была заменена каторгой, причем осужденные до окончания войны возвращались в строй»47.

Часто в научных исследованиях эти меры трактуются как чисто военные действия, не имеющие какой-либо политической подоплеки, тем более не связанной с практикой какого-либо террора. Между тем некоторые из инициаторов восстановления смертной казни часто использовали подобную террористическую лексику. Характерным было собрание областного комитета эсеров в Каменец-Подольске, на котором выступил один из инициаторов нововведений Б.В. Савинков, назначенный вместе с Корниловым на Юго-Западный фронт в качестве комиссара фронта (помощники Филоненко и Гобечия). Он прямо заявил о возвращении к террору как старому испытанному средству для спасения родины и революции. Очевидно, что Савинков апеллировал не только к эсеровскому опыту, но и к революционному опыту Французской революции. Присутствующие на собрании Филоненко и Гобечия подержали Савинкова, указывая на его личный опыт террористической деятельности48. То есть для Савинкова это был террор, пусть и направленный против дезертиров, грабителей, ну, и, по его мнению, руководивших ими германских агентов-большевиков.

В этих условиях официальное восстановление смертной казни 12 июля 1917 г. было не только ответом на разложение армии и попыткой восстановить ее боеспособность, но и легализацией уже проводившейся самосудной практики расстрелов в армии и антибольшевистской кампании в целом. Ключевую роль во введении смертной казни сыграл Корнилов, о чем знали все: от армейских кругов до отдаленных территорий. Например, на это указывалось в ноябрьской 1917 г. листовке алтайских большевиков49.

12 июля начальник Главного военно-судного управления разослал начальникам штабов действующей армии циркулярную телеграмму, сообщавшую полный текст постановления Временного правительства о восстановлении смертной казни и об учреждении военно-революционных судов на театре военных действий:

Позорное поведение некоторых войсковых частей, как в тылу, так и на фронте, забывших свой долг перед родиной, поставивших Россию и революцию на краю гибели, вынуждает Временное Правительство принять чрезвычайные меры для восстановления в рядах армии порядка и дисциплины.

В полном сознании тяжести лежащей на нем ответственности за судьбы страны Временное Правительство признает необходимым:

1. Восстановить смертную казнь на время войны для военнослужащих за некоторые тягчайшие преступления.

2. Учредить для немедленного суждения за те же преступления военно-революционные суды из солдат и офицеров.

В соответствии с сим Временное Правительство постановляет:

1. Установить в отношении военнослужащих на театре военных действий смертную казнь через расстреляние как высшее наказание за нижеследующие преступления: военную и государственную измену, побег к неприятелю, бегство с поля сражения, самовольное оставление своего места во время боя и уклонение от участия в бою, подговор, подстрекательство или возбуждение к сдаче к бегству или уклонению от сопротивления противнику, сдачу в плен без сопротивления, самовольную отлучку из караула в виду неприятеля, насильственные действия против начальников из офицеров и солдат, сопротивление исполнению боевых приказаний и распоряжений начальников, явное восстание и подстрекательство к ним, нападение на часового или военный караул, вооруженное сопротивление и умышленное убийство часового, а за умышленное убийство, изнасилование, разбой и грабежи — лишь в войсковом районе армии. Тому же наказанию подлежат и неприятельские шпионы.

2. Установить следующий порядок учреждения военно-революционных судов на театре военных действий: 1) военно-революционные суды могут быть учреждаемы при дивизиях по распоряжению начальников дивизий или высших начальников для расследования дел о важнейших преступлениях, предусмотренных в отделе 1 сего постановления, если преступления эти представляются столь очевидными, что не требуют производства предварительного следствия; 2) суд состоит из трех офицеров и трех солдат, избирающих из своей среды председателя.

3. Военно-революционному суду подсудны офицеры и солдаты той дивизии, при которой учрежден суд. Чины тех частей, при которых суд еще не учрежден, могут быть предаваемы суду ближайшей дивизии.

4. Законным поводом к начатию дела в военно-революционном суде служат сообщения начальников дивизий и высших начальников дивизионных и высших комитетов и комиссаров, уполномоченных как Временным Правительством, так и военным министром. Полковым командирам и комитетам предоставляется право возбуждать перед начальником дивизии ходатайство об учреждении военно-революционного суда.

5. Мерой пресечения по делам, передаваемым в военно-революционные суды, служит содержание под арестом.

6. Дела в военно-революционном суде производятся применительно к правилам для полковых судов с возможной быстротою.

7. По тем же правилам допускается участие в деле обвинителей и защитников обвиняемого.

8. Дела решаются по большинству голосов, причем при равенстве предпочтение отдается мнению, благоприятному для подсудимого.

9. Если при рассмотрении дела суд найдет его неразъясненным, то он направляет дело к производству предварительного следствия, после чего дело получает дальнейший ход в общем порядке делопроизводства.

10. Если суд признает дело ему не подсудным, то направляют его к законной подсудности.

11. Приговор вступает в законную силу немедленно по объявлению его на суде и безотлагательно приводится в исполнения.

12. В случае, если суд признает необходимым смягчить изложенное наказание свыше предела предоставленной ему власти, то представляет ходатайство о том главнокомандующему армиями и фронта, причем исполнение приговора откладывается до разрешения ходатайства50.

Со дня отмены смертной казни до ее восстановления прошло 4 месяца. Уже упоминавшийся ранее Г.А. Князев записал в своей записной книжке: «Восстановлена смертная казнь. Что же оставалось делать. Ее потребовали Корнилов и Савинков… Два этапа... “Смертная казнь отменяется навсегда” — первые числа марта. Ликующие, победные звуки, светлая заря русской революции и “Смертная казнь применяется” — первые числа июля… Проклятого июля 1917 года. Под тем и другим актом одна и та же подпись — Керенский… “Так проходит слава мира сего”»…51

Безусловный толчок к более широкой практике применения смертной казни на фронте дало и Военное совещание в Могилеве, состоявшееся 16 июля 1918 г. Возобновление института смертной казни было поддержано практически всеми делегатами, более того, они требовали распространить это на тыл. Характерны с этой точки зрения соображения не присутствовавшего на совещании генерала Корнилова, переданные по телеграфу: «Восстановленный в пределах территории военных действий закон о смертной казни и революционно-полевых судах распространить и на внутренние округа в отношении военнослужащих за преступления, указанные в законе. Если эта мера не будет распространена на внутренние округа, армии будут продолжать вместо пополнений, долженствующих увеличивать ее боеспособность, [получать] банды распущенных необученных солдат, которые способны разлагать даже самые крепкие части»52.

Официальное введение смертной казни привело к ряду новых случаев ее применения. Тем более что через неделю после введения, 19 июля, постановлением Временного правительства Л.Г. Корнилов сменил А.А. Брусилова на посту Верховного главнокомандующего. Едва получив указ о своем назначении, генерал Корнилов потребовал признания за ним ответственности «только перед собственной совестью и всем народом», устанавливая этим, как с язвительной иронией отметил А.И. Деникин, «оригинальную государственно-правовую форму суверенитета верховного командования вплоть до Учредительного собрания»53. В этот же день, 19 июля, за братание с немцами на Юго-Западном фронте были расстреляны четверо солдат 539-го полка. 21 июля после сражения с многочисленными жертвами был подавлен бунт солдат 693-го полка на Западном фронте. Трое зачинщиков были расстреляны 1 августа54. Обстоятельства военно-революционного суда о вооруженном сопротивлении солдат 693-го пехотного Слуцкого полка приводятся в «Белом архиве». Военно-революционным судом были приговорены к расстрелу ротный фельдшер В.И. Швайкин (глава полкового комитета), ефрейтор Ф.И. Галкин и старший унтер-офицер А.П. Коковин. Комиссар 3-й армии подполковник Постников отказался утвердить приговор, мотивируя отказ спешной поездкой в штаб фронта. Под предлогом болезни отказался утвердить приговор председатель армейского комитета 3-й армии. Однако приговор утвердил его «временный заместитель», солдат, один из рядовых членов армейского комитета, временно «заместивший» председателя. Приговор был приведен в исполнение в 5 часов 15 минут утра 1 августа 1917 г.55

Вместе с тем уже в августе, несмотря на назначение 19 июля 1917 г.Л. Г. Корнилова Верховным главнокомандующим, количество случаев приведения в исполнение уже вынесенных смертных приговоров резко снизилось. Следует отметить, что, вступив в должность Верховного главнокомандующего, Л.Г. Корнилов 22 июля 1917 г. разослал всем главнокомандующим телеграмму, где указал, что приговоры военно-революционных судов вступают в силу лишь после утверждения комиссарами соответствующих армий. 1 августа 1917 г. он же отправил телеграмму военному министру Временного правительства А.Ф. Керенского, где проинформировал его о ранее разосланной телеграмме. В ней он, в частности, писал о себе как о человеке, несущем «особую нравственного порядка ответственность за восстановление смертной казни в армии»56.

Практически все инстанции, которые должны были утверждать приговор, пользовались своим правом для смягчения наказания или его отмены. Поражение корниловского выступления также сузило «рамки» применения высшей меры наказания. Проект распространения смертной казни на тыл так и остался проектом.

Это было также, отчасти, следствием давления солдатских масс. Так, когда смертный приговор был утвержден трем военнослужащим 16-го корпуса, незамедлительно восстали солдаты 637-го Кагызманского, 638-го Ольтинского, 640-го Чорохского и 16-го инженерного полков 160-й дивизии указанного воинского соединения. Комендантская рота, которой было приказано привести этот приговор в исполнение, стрелять отказалась. Позднее десять солдатских делегатов повезли в Петроград резолюцию протеста против введенной в армии смертной казни57.

Сказывалась и боязнь персональной ответственности, прежние представления об индивидуальной ценности каждой жизни.

Потому неудивительно, что говорить о смертной казни мы могли очень много, но в нас не было решимости переводить слова в дело. Вот, например, случай применения закона. Солдат-латыш вышел из окопа вперед — это было на болотистом участке под Ригой — собирать ягоды. Встретил немцев и разболтался с ними. В результате — обстрел штаба полка. Военно-революционный суд приговорил к смертной казни. Комиссар армии не решается утвердить приговор, и дело пересылается в штаб фронта, где решение зависит от единодушия главнокомандующего и моего. Мы без споров решаем: помиловать. Мы ведь хорошо знаем, что это бытовое явление, что злого умысла здесь не было. И дело отнюдь не в нашей слабохарактерности. Филоненко, один из инициаторов введения смертной казни, сам не утвердил единственного приговора, который дошел до него. Ходоров был сторонником введения смертной казни сразу после наступления 10 июля — но я не уверен, было ли им использовано право предания военно-революционным судом, несмотря на то что, несомненно, было желание сделать это. Ходили какие-то темные слухи, что несколько человек в V армии было расстреляно. Но эти слухи были окружены легендами о том, что трупы были вырыты солдатами, и пр. Поэтому все старались замять, замолчать дело. И я не знаю ни одного случая применения военно-революционных судов, который бы окончился применением смертной казни. Как трудно было выбрать кого-либо из перешедших черту, так трудно было найти лиц, готовых при этих условиях принять на себя санкцию смерти реального человека. И было большим вопросом, легко ли было найти исполнителей58.

Характерный случай описывается и в «Белом архиве». Сначала приговор трем осужденным на Юго-Западном фронте отказался утвердить заместитель комиссара 3-й армии А. Чекотило, отправив дело на усмотрение Верховного комиссара М.М. Филоненко. Следует отметить, что ряд обстоятельств действительно были в пользу приговоренных к расстрелу солдат: Кука, Канунникова и Емельянова. Согласно защитникам, «все они были умственно не развиты и во время совершения преступления фактически не знали, что могут быть за это преданы военно-полевому суду. Солдата Кука освидетельствовала экспертиза и нашла страдающим “люэсом»59, и возможно предполагать у него начинающийся прогрессивный паралич мозга. Емельянов имеет георгиевские награды, он и Канунников были уже три года на фронте». При этом А. Чекотило, отложив приговор до решения Филоненко, предлагал все же последнему приговор утвердить «для поддержания авторитета суда»60. Максимилиан Филоненко, выговорив Чекотило за подобные действия, не утвердил приговор и приказал доставить осужденных в Ставку, где он собирался просить уже Верховного главнокомандующего о смягчении приговора61.

Впрочем, часто все зависело от личности офицера, который мог пресечь изначально беззакония. Многие солдаты просто «не доходили» до судебного разбирательства. Характерно в этом отношении описание в дневнике своих действий на Румынском фронте известного в будущем деятеля Белого движения полковника М.Г. Дроздовского:

…уже 1 августа разразился скандал — поголовное бегство полка, целые вереницы беглых тянулись мимо штаба. Тогда я послал весь мой резерв, мою лучшую часть останавливать этих беглецов… Увидя эту катастрофу, я решил покончить со свободами и приказал бить и стрелять беглецов. Этими крайними мерами, широким применением палок и оружия удалось восстановить кое-какой порядок и, пользуясь ночью, остановиться на новой позиции. На другой день сразу же были приняты меры, самые крутые, офицеры наблюдали за цепями, все время с револьверами в руках, позади я расставил разведчиков, и всякая попытка к бегству встречалась огнем. … Сейчас чиню суд и расправу, авось приведу их в порядок; они уже начинают чувствовать мой порядок62.

При этом среди «спасенных» от расстрела оказывались не просто «озверевшие солдаты», мародеры и т.д., но и, порой, в дальнейшем достаточно известные деятели. Так, за агитацию был приговорен к расстрелу будущий командующий 3-й Украинской армии Н.А. Худяков (в октябре 1917 г. он будет освобожден и избран командиром 4-го Заамурского пограничного полка). Можно упомянуть и приговоренного к смертной казни будущего красного героя Гражданской войны В.И. Киквидзе.

В результате в августе 1917 г. фактически не фиксируются индивидуальные смертные приговоры, при том что практика применения карательных отрядов против отдельных подразделений была продолжена и даже расширена. Описание деятельности одного из таких подразделений содержится в мемуарах штаб-ротмистра 17-го драгунского Нижегородского полка А.А. Столыпина. Достаточно подробно он описывает разоружение (без стрельбы) 8 августа 12-й роты Дубненского полка в деревне Богдановка Минской губернии. Среди 28 арестованных зачинщиков командир роты поручик Логгинов, рядовой солдат-татарин (проколовший штыком командира полка генерал-майора А.А. Пургасова). Затянувшееся следствие приговорило троих зачинщиков к каторжным работам, а солдата-татарина — к расстрелу63. Участвовал полк в октябре 1917 г. и в наведении порядка во Ржеве и в Калуге. И если во Ржеве опять-таки удалось ограничиться демонстрацией силы (броневики и орудия), то в Калуге дело нашлось и драгунам, и броневикам64.

Между тем к этому моменту применение смертной казни по суду было приостановлено 28 сентября 1917 г. Временным правительством вновь с формулировкой «до особого распоряжения». Более того, сам авторитет и возможности комиссаров Временного правительства явно после этого понизились. Это и ранее понимали сторонники применения смертной казни среди аппарата военных комиссаров. Прапорщик Д.П. Оськин вспоминал в связи с этим тразговор с помощником комиссара 11-й армии Цветковым-Куликовым:

Насчет смертной казни, — сказал Цветков, — я ничего не скажу. Возмущение этим распоряжением идет со всех сторон, но оно продиктовано, я думаю, вы понимаете, желанием правительства сохранить боеспособную армию, особенно после несчастного тарнопольского бегства. Нужно солдату предложить дилемму: или он при наступлении имеет известный шанс остаться в живых, или при бегстве с позиций, безусловно, будет расстрелян. При такой дилемме солдат, естественно, будет выполнять распоряжения начальства о наступлении. Если же не смертная казнь, то с какой стати солдат пойдет в наступление? Солдат дрожит только за свою шкуру. Так что и с моей точки зрения, — в заключение сказал Цветков, — смертная казнь на фронте — явление совершенно естественное, и напрасно вы так возмущаетесь65.

Характерно, что после приостановки смертной казни именно Цветков стал одной из жертв усилившегося радикализма солдатских масс. Согласно сообщению от 4 октября 1917 г. комиссара 11-й армии ­Юго-Западного фронта А.М. Чекотило военному министру генерал-майору А.И. Вер­ховскому, солдаты 15-го Шлиссельбургского полка 4-й дивизии напали на его помощника Цветкова-Куликова, побив его камнями66. ­Возможно, что это была, в свою очередь, «естественная реакция» солдат на его прежние взгляды и попытки их воплощения.

При этом всевозможные слухи о солдатских расстрелах по-прежнему будут будоражить солдат, подготавливая почву для прихода к власти большевиков в октябре 1917 г. Неслучайно Постановление II Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов от 26 октября 1917 г. отменило институт смертной казни с формулировкой «восстановленная Керенским смертная казнь на фронте отменяется». Вместе с тем следует также отметить, что применение смертной казни Временным правительством в 1917 г., помимо снижения его популярности в солдатских массах, будет способствовать все большему антагонизму в российском обществе, подготавливая почву для позднейших эксцессов 1918 г.67

Место финских расстрелов 1918 г. в истории Гражданской войны в России

Белый террор в понимании участников Гражданской войны с советской стороны — термин достаточно условный, противоречивый, включающий в себя явления, происходящие под различными «вывесками» как собственно Белого движения, так и «мелкобуржуазной демократии». Под белым террором понимались такие явления, как индивидуальный террор и различные контрреволюционные выступления, т.е. любые действия, направленные против советской власти на территории Советской республики, а также территориях, ранее входивших в состав Российской империи, обладающие признаками террора. Белый террор, в соответствии с этой точкой зрения, также включал террор «белофинов», «белочехов», «белополяков», «белоэстонцев», немцев, других представителей иностранных держав, так как их репрессии распространялись на значительные оккупированные ими территории бывшей Российской империи и более поздней Советской России. Такая постановка вопроса не совсем оправданно расширяла понятие белого террора, но соответствовала идее мировой революции, первым этапом которой стал Октябрь. Таким образом, «белый террор» приравнивался к антибольшевистскому и антисоветскому террору. В упрощенном варианте и при сопоставлении с красным террором (также широко трактуемым участниками ­Гражданской войны уже с другой стороны), в их противостоянии, взаимной причинности, взаимовлиянии рассматривать белый террор как цельное явление представляется допустимым. Тем более допустимым, что и собственно «красного террора» как такового также не существовало в том смысле, как он подается в публикациях времен Гражданской войны.

Как белый террор (террор «белых правительств»), так и красный террор (террор центрального правительства) имеют четкие границы, пространственные и временные. Террор же белый и красный вообще — это более расплывчатые термины, выражающие скорее упрощенное сведение противоборствующих сторон к красным и белым, контрреволюции и революции.

Первые сведения о массовом системном белом терроре следует отнести к марту–июню 1918 г. Отдельные примеры массовых расправ в предыдущий период все же были локальным явлением, не оказавшим решающего, переломного влияния на ход Гражданской войны. Либо сведения о них еще не стали известны советскому руководству (как пример события на Дону), либо эти события происходили в связке с красными репрессиями (январские расстрелы в Киеве). Весной 1918 г. ситуация принципиально изменилась.

Этот период можно охарактеризовать как начало «фронтального» этапа Гражданской войны и, следовательно, как новый виток взаимной ожесточенности как на полях сражений и при реализации власти, так и на страницах периодической печати. При этом формирование образа «белого» террора на страницах советской печати имеет ряд особенностей.

Прежде всего следует отметить кровавое подавление коммунистической революции в Финляндии и освещение его в советской прессе. «Опыт» Финляндии интересен тем, что предшествовал российскому опыту массового террора и был одной из причин ожесточения Гражданской войны в России с обеих сторон.

Сначала рассмотрим, как представлена тема террора в Финляндии в исторической науке, сравнив в дальнейшем эти данные с материалами, опубликованными в периодической печати времен Гражданской войны.

Резюмируя данные о финском терроре, можно констатировать наличие нескольких точек зрения:

1. Цифры советской большевистской печати 1918 г., основанные на свидетельствах финских красных эмигрантов, близки к современным данным левых финских историков. Чаще всего приводились данные о 20 тыс. расстрелянных красных финнах68. Позднее цифра погибших снизилась до 15 тысяч. Интерес представляет в этом отношении оценка численности жертв И. Минца, на тот период наиболее известного советского специалиста по Гражданской войне: «75 тысяч рабочих были брошены в тюрьмы. Тысячи погибли от голода, цинги и других болезней. 15 тысяч было расстреляно по приговорам скорострельных судов. Пленных посылали на принудительные работы в Германию в обмен на минеральное удобрение. Более трех процентов всего населения Финляндии было истреблено»69.

2. Согласно более поздней официальной советской историографии, в Финляндии во время Гражданской войны военные и гражданские потери с обеих сторон составили 25 тыс. человек, а после подавления революции «белофиннами» было расстреляно около 8 тыс. человек, и до 90 тыс. участников революции оказались в тюрьмах70. Таким образом, цифра погибших понизилась еще вдвое. Очевидно, что изменение оценки количества погибших происходило не только в силу уточнения исторических данных, но и в зависимости от отношений советского государства с Финляндией.

3. Современная финская историография в целом фиксирует обоснованность данных советских историков, уточняя их и даже увеличивая. В 2004 г. государственная финская историческая комиссия «Жертвы войны в Финляндии» сообщила, что за период весны-осени по окончании Гражданской войны было казнено почти 10 тыс. человек, в лагерях находилось более 80 тыс. человек (погибло в результате условий и репрессий из них 13 500, т.е. около 15 % заключенных). Это официальная точка зрения. По данным же Тимо Вихавайнена, в ходе белого террора летом 1918 г. в Финляндии 8,3 тыс. человек были казнены, около 12 тыс. умерли в концентрационных лагерях летом 1918 г.71 Эти данные присутствуют и в других современных финских исследованиях. Согласно известному финскому историку Мери Вейо, в Финляндии белыми было казнено 8400 красных пленных, в том числе 364 малолетние девочки. От голода и его последствий в финских концлагерях (уже после завершения Гражданской войны) умерло 12 500 человек72. В более позднем исследовании Марьйо Лиукконен из Лапландского университета приводятся новые подробности казней женщин и детей в одном из крупнейших концлагерей Хеннала. Только женщин там было расстреляно без суда 21873. Ряд финских историков, придерживающихся левых взглядов, указывает и на большее количество погибших: до 20 тыс. расстрелянных и 15 тыс. погибших в лагерях74.

Таким образом, хотя сообщения советской периодики времен Гражданской войны и были выше реальных цифр, но расхождение было не таким уж и большим и принципиальным. Это приводит, в частности, к большему доверию к свидетельствам конкретного воплощения белофинского террора в советской периодике, а также в дневниках и письмах очевидцев событий. Поэтому, с определенной оговоркой, но свидетельства 1918 г. можно воспринимать как достоверные данные.

Сообщения советских газет о трагических событиях в соседней стране сопровождались весной-летом 1918 г. многочисленными примерами белого террора на территории Финляндии. Так, согласно сообщениям советских газет, после занятия Выборга было расстреляно 600 человек (трупы были сложены в двух сараях в три яруса)75. После занятия Котки такая же участь постигла 500 человек, Гельсингфорса — 270 человек, Раумо — 500 человек и т.д.76 Таких случаев было достаточно много. Согласно мемуарам С.А. Черняченко, массовые расстрелы происходили в казармах Або (сейчас Турку). Причем, согласно ему, жертвами были русские женщины и дети77. Расстреляны были и 450 сдавшихся после обороны Варкауса78.

В Таммерфорсе, сразу после его занятия, на вокзале белые финны казнили более 200 русских, включая бывших русских офицеров79. Производились расстрелы офицеров и на улицах города. Согласно записке В.Е. Дихта, участники событий из шведской бригады рассказали ему лично о захвате и расстреле на улицах города нескольких человек в «русских офицерских костюмах»80.

Характеризуя белый террор во время гражданской войны, адвокат Вяйне Хаккила, руководитель юридической консультации для рабочих в Гельсингфорсе, рассказывал: «Людей расстреливали просто за их убеждения, т.е. социал-демократов брали и расстреливали даже там, где никакого восстания не было!». В Борго белогвардейцы в начале гражданской войны арестовали около 200 безоружных рабочих и, требуя, чтобы они сдали оружие, морили их голодом и убивали. В деревне Юранге белогвардейцы расстреляли не только красногвардейцев, но даже двух стариков — ночных сторожей, из которых одному было больше 60 лет, а другому — больше 80. Красногвардейцев же не просто убивали, а истязали. «Одному была прибита ко лбу четырехдюймовыми гвоздями членская книжка рабочего общества. У другого была пробита голова, причем мозги вытекали из головы и лежали возле трупа на снегу. Третьему белые звери выкололи штыком глаза. Пишущий эти строки видел сам эти трупы». Убивали даже раненых красногвардейцев в госпиталях. Таких свидетельств множество81.

Следует отметить, что схожие цифры и примеры террора фигурируют и в материалах белоэмигрантских источников, в том числе находящихся в архиве Гуверовского института (США). В них указывается, что в Выборге финнами было зверски уничтожено свыше 600 русских офицеров82. Наиболее полно эти гуверовские материалы представлены в публикациях известного петербургского историка А.В. Смолина, напечатанных в двух номерах журнала «Труды кафедры истории нового и новейшего времени исторического факультета СПбГУ» за 2011 г.83 В записке В.Е. Дихта не фигурирует точная цифра выборгских расстрелов, но согласно его ссылке на частные рассказы очевидцев, она доходит до 400–600 человек84. Более подробны в этом отношении воспоминания Н. Луниной. Она не только описывает обстоятельства расстрелов задержанных офицеров, в том числе при помощи разрывных гранат, но и указывает на место казни. Упоминает она и сарай с несколькими сотнями трупов.

Схожие данные, с акцентом на жертвы среди офицерства, публиковались в изданиях, напрямую неподконтрольных большевикам. При этом данные петроградские издания ссылались порой как раз на материалы советских органов власти. Так, «Петроградский голос» поместил 15 мая 1918 г. следующее сообщение:

И. К. петроградского совета р. и к.д. доставлены документы о расстрелах финскими белогвардейцами русских граждан в Выборге. По словам Вейсберга, он видел два сарая, в которых было около 300 убитых, по большей части русских офицеров и реалистов, кроме того, были убитые около фридрихсгамской гауптвахты и в Папула — всего в общем не менее 500 человек. Жена убитого подполк. Высоких сказала Вейсбергу, что видела лично, как русских выстроили в одну шеренгу и расстреляли из пулемета. И.А. Нилов сообщает, что на его глазах были расстреляны два реалиста 13 и 14 лет. Много было расстреляно отставных русских офицеров и солдат. По его показанию, вазовский батальон, войдя в Выборг, стал врываться в частные квартиры, где живут русские граждане, и расстреливать их. По слухам, транспорт русских инвалидов, шедший морем к Кронштадту, потоплен «белыми». С приездом английского консула в город Выборг избиение русских прекратилось. Сестра милосердия О. Чистякова заявляет, что во время вступления белой гвардии в Выборг русский врач 1-го выборгского госпиталя был расстрелян в гостинице. При обращении русского персонала Красного Креста с просьбой оказать содействие к их выезду финский главный врач отнесся к этой просьбе враждебно. И только после некоторых переговоров между врачами персонал был выпущен. Дополнительно сообщается о таких же расстрелах русских граждан в районе Териок и Оллилы.

Свидетельства финского террора приводились этой газетой и без ссылок на советские источники85. При этом газетой фиксировались расправы, не внесенные в более поздний архивный список 178 жертв расстрелов. Например, в публикациях упоминался погибший бывший сотрудник «Нового времени» Н.В. Снесарев86.

Ряд официальных материалов 1918 г. и современных данных также подтверждают масштаб репрессий в Выборге и их влияние на общую практику репрессий в Советской России.

Так, цифра в 400 человек жертв террора приводится в официальном обращении 13 мая 1918 г. советского правительства к германскому послу в Москве Вильгельму Мирбаху с просьбой о создании совместной комиссии для расследования убийств русских жителей Финляндии. Текст явно перекликался с ранее опубликованными данными ИК Петросовета. В тексте обращения говорилось:

Здесь происходили массовые расстрелы ни в чем не повинных жителей русского происхождения, совершались чудовищные зверства над мирным русским населением, расстреливались даже 12-летние дети. В одном сарае в Выборге, как передавал свидетель, последний видел 200 трупов, в том числе русских офицеров и учащихся. Жена убитого подполковника Высоких рассказывала свидетелю, что она видела, как уничтожаемые русские были выстроены в одну шеренгу и расстреляны из пулеметов. По словам свидетелей, общее число убитых за два дня доходит до 600 человек. После занятия Выборга белогвардейцами группа арестованных русских подданных, числом около 400 человек, среди которых находились женщины и дети, старики и учащиеся, была приведена к вокзалу; посоветовавшись между собой минут 10, офицеры объявили им, что они приговорены к смертной казни, после чего арестованные были отправлены к Фридрихсгамским воротам на «валы», где их и расстреляли из пулеметов; раненых добивали прикладами и штыками, происходило настоящее истребление русского населения без всякого различия, истреблялись старики, женщины и дети, офицеры, учащиеся и вообще все русские87.

Данная просьба осталась без ответа, хотя в мае 1918 г. в Выборге губернатором Валфридом Сухоненом была создана комиссия для помощи русским семействам, главы которых пострадали во время занятия города. Об этом в начале июня 1918 г. упомянули и советские газеты88.

Однако одним только обращением дело не закончилось. Некоторые представители советского руководства призывали ответить на белофинский террор аналогичными акциями в Советской России. На заседании ЦК РКП (б) 19 мая 1918 г. вопрос о красном терроре поднял И.Т. Смилга, выступивший с докладом о положении дел в Финляндии. Говоря о массовых случаях насилия, расстрелов финскими белогвардейцами революционеров, он высказал мысль, что необходимо применить расстрелы к арестованным и захваченным белогвардейцам, находящимся в Петрограде. Идея массового расстрела не была поддержана на заседании, но против расстрела нескольких белогвардейцев ЦК не возражал. Одновременно было принято принципиально важное решение «ввести в практику приговоры к смертной казни за определенные преступления», и Наркомюсту было поручено подготовить соответствующий проект89.

Возможным сдерживающим фактором было сохранение союза большевиков и левых эсеров в этот период. Представители ПЛСР выступали против массового применения смертной казни, также они были против применения ее против политических противников. Так, видный левый эсер В.А. Александрович, по данным сохранившихся протоколов ЦК ПЛСР, выступал против введения системы «красного террора» и даже настаивал на выходе левых эсеров из состава ВЧК (протоколы ЦК от 25 апреля, 2 мая, 19 мая, 15 июня).

Возобновление судебного института смертной казни было введено революционным методом, игнорируя октябрьское постановление об отмене смертной казни и позицию руководства ПЛСР. Постановление, принятое наркомом юстиции П.И. Стучкой 16 июня 1918 г., давало ревтрибуналам необходимые полномочия для вынесения высшей меры наказания: смертной казни. Декрет большевистского Наркомюста оказался сильнее неотмененного решения Съезда, высшего органа власти.

Событие это, в частности, оказало роковое влияние на судьбу капитана 1-го ранга Алексея Михайловича Щастного, ставшего первой жертвой советского судопроизводства.

Цепочка событий выстраивалась следующим образом. Согласно ­условиям Брестского мира, подписанного 3 марта 1918 г. между Германией и Советской Россией, все русские корабли были должны покинуть финские порты, при этом указывалось, что пока лед не позволяет осуществить переход, на кораблях должны оставаться «незначительные команды», что фактически ставило бы флот под контроль немцев. В этих условиях, несмотря на крайне неблагоприятные ледовые условия, было принято решение о переходе флота из Гельсингфорса в Кронштадт. «Ледовый поход» возглавил капитан А.М. Щастный.

Первый отряд кораблей осуществил переход 12–17 марта, второй, уже в условиях массовой интервенции немцев в Финляндию, 4–10 апреля. Третий, наиболее многочисленный отряд кораблей, покинул Гельсингфорс 11 апреля и 20 апреля прибыл в Кронштадт. Благодаря умелому руководству Щастного переход произошел без больших потерь. К тому времени в гражданской войне в Финляндии уже произошел резкий перелом в сторону белых: немецкая интервенция ускорила поражение красных финнов.

Но уже вскоре после реализации перехода Щастный стал фигурой антибольшевистской оппозиции. Как справедливо указывает д.и. н.К. Б. Назаренко, «нам представляется ключевым обвинение А.М. Щастного в том, что он является фактическим лидером того движения, которое выразилось в вынесении резолюции матросов и офицеров Минной дивизии Балтийского флота 11 мая с требованием распустить Петроградскую коммуну и вручить власть в городе “Морской Диктатуре Балтийского флота” и лично А.М. Щастному»90. Большевикам не нравилось, что тот хотя напрямую и не пытался игнорировать указания советской власти, все-таки старался ограничить дальнейший процесс революционизации флота, не допустить его участия в гражданской войне на стороне большевиков. Распоряжения наркома по военным и морским делам Троцкого если и выполнялись, то с запозданием и с нарушением их секретности. Так, не отказываясь от подготовки минирования кораблей Балтийского флота в случае угрозы немецкого захвата, но придумывая все новые и новые отговорки, он доводил эти сведения до офицерского состава в виде неизбежности уничтожения флота, задуманного Троцким. Таким образом, его действия носили явно антибольшевистский характер, как минимум на уровне саботажа и агитации.

Характерными также стали его действия по выполнению предписания о переброске минного дивизиона на Ладожское озеро и далее на Волгу. Формально не сопротивляясь приказу о перемещении миноносцев, он поставил их на «ремонт» на Ижоре. На наш взгляд, конкретное место стоянки минного дивизиона было выбрано не из-за политических соображений, но экипажи «ремонтировавшихся» миноносцев стали частыми участниками рабочих митингов Ижорского завода в Колпино в мае-июне.

В конце мая его вызвали в Москву. 27 мая по личному распоряжению наркома по военным и морским делам Л.Д. Троцкого он был арестован «за преступления по должности и контрреволюционные действия». Дело было передано в распоряжение Верховного революционного трибунала при ВЦИК Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Обвинителем выступил Троцкий. На суде он заявил, что Щастный настойчиво и неуклонно углублял пропасть между флотом и советской властью, а авангард заговора — офицерство Минной дивизии открыто выдвинуло лозунг «диктатура флота». Обвинения не подкреплялись достаточной базой доказательств. Налицо был лишь дневник Щастного с нелестными для большевиков отзывами и его расплывчатые действия на посту начальника морских сил. Тем не менее у большевиков были серьезные основания для того, чтобы считать Щастного задействованным в различных антибольшевистских акциях91.

20 июня началось разбирательство дела, и в этот же день в Петрограде был убит комиссар печати, пропаганды и агитации в Союзе коммун Северной области (СКСО) В. Володарский92. Убийство напрямую не было связано с начавшимся процессом, но придало обвинениям еще большую весомость. Тем более что Володарский был убит по дороге на митинг в Колпино, где все еще продолжал стоять минный дивизион…

21 июня Ревтрибунал вынес свой приговор Щастному — смертная казнь. Тот свою вину не признал, но это уже ни на что не влияло. 22 июня Щастного расстреляли. Это был первый расстрел по решению судебного органа, предвестник грядущего красного террора (в 1990 г., после пересмотра дела, Щастный посмертно был реабилитирован). Можно согласиться с д.и. н.К. Б. Назаренко, что «что арест и расстрел А.М. Щастного представлял собой превентивную меру, направленную против нескольких вероятных и опасных для большевиков событий. Среди этих вероятных опасностей — организованное восстание моряков Балтийского флота во главе с остатками офицеров под антибольшевистскими лозунгами, такое же восстание, но во главе с левыми эсерами, либо какая-то комбинация из двух предыдущих вариантов»93.

Масштаб репрессий в Выборге подтверждают и материалы российских архивов. Здесь можно упомянуть пофамильные списки погибших русских граждан, находящиеся в Выборгском областном архиве, — 178 фамилий (ЛОГВА. Ф. 504. Оп. 2.Д. 5.; Ф. 509. Оп. 1.Д. 60).

Примерно 150 человек были похоронены на Сорвальском, а остальные на Ристимякском кладбище: 2 женщины, 16 молодых людей в возрасте от 9 до 20 лет, около 30 офицеров, в том числе 15 человек — члены Ликвидационной комиссии при 42-м армейском корпусе. Среди них Александр Смирнов (9 лет), Касмен Свадерский (12 лет), Андрей Чубриков (13 лет), Николай и Александр Наумовы (15 лет). Списки эти явно неполные, и не только в отношении русских граждан, учитывая расстрелы польских граждан (фигурирует цифра в 23 поляка) и многочисленные расстрелы «красных финнов». Ряд исследователей указывают и на большие цифры расстрелянных в Выборге 26–27 апреля 1918 г. — более 1000 человек94. Данные по выборгским расстрелам, отраженные в документах, но представляющиеся заниженными, дает известный финский историк Ларс Вестерлунд в своей книге «Мы ждали вас как освободителей, а вы принесли нам смерть»95. Согласно аннотации издательства «Аврора» к книге 2013 г., он составил свой список, который включает 327 человек. Не все из его списка погибли в день взятия города. Некоторые скончались в лагере от полученных ран и болезней: Бельский Игнатий, умер 6.7.1918 г.; Ларионов Илья, умер в госпитале 19.6.1918 г.; Лаврентьев А., умер 14.7.1918 г.; Марков Дмитрий, умер в госпитале 12.8.1918 г.; Аксанов Федор, умер 21.9.1918 г. Есть и такие, кто погиб в бою: Ворнанен Леонид, Иванов Федор. Числятся в нем и те, кто был расстрелян не в день захвата города, а в мае и даже позже: Анисимовы Иван и Сергей, расстреляны в мае в Выборгском лагере; Иванов Иван, расстрелян в мае в Выборгском лагере; Осипов Александр, расстрелян 13.5.1918 г.; Иванов Николай, расстрелян 16.6.1918 г.; Войтович Конста, убит 29.6.1918 г. при попытке бегства. Значатся в списке и лица, относительно которых нет сведений о дате и обстоятельствах их гибели.

Расстрелы пленных нередко предварялись изощренными пытками. Описание подобных случаев занимало значительное место в публикациях о событиях в Финляндии, порой с нарочитой натуралистичностью. «Троим рабочим они разрубили головы топорами, у двоих вытащили мозги наружу, иных били поленьями по лицу, расплющивая носы и скулы, иным отрубали руки топором. Озверевшие белогвардейцы отрезали у своих жертв языки, потом отрезали уши и выкалывали глаза. Натешившись вдоволь над беззащитными рабочими, они отрубали под конец головы», — писала в апреле 1918 г. газета «Известия ВЦИК»96.

Помимо многочисленных расстрелов, сотни людей погибли от пыток и голода в концлагерях, образованных в Финляндии летом 1918 г. В концлагерях, по данным большевиков, расстреливали через одного, заключенным выкалывали глаза, поднимали на штыки, шашками и топорами рассекали тела, применяли другие виды пыток97. Более многочисленными в концлагерях были жертвы голода. В Экенессе из 800 заключенных от голода умерло 400, в Куокино из 3 тыс. — 800, в Свеаборге только в первые дни умерли 40 человек, а впоследствии умер каждый третий из 6 тыс. заключенных.98 В Таммерфорском лагере за период с 6 по 31 июня 1918 г. умерло от истощения, по официальным сведениям, 1347 человек99. Современные данные финских исследователей в целом подтверждают эти данные: так, в Экенессе, в одном из худших по условиям лагерей, где содержалось около 9 тыс. заключенных, 30 % из них умерло100.

Сообщения о новых жертвах белофинского террора публиковались советской периодической печатью почти каждый день начиная с апреля 1918 г. То обстоятельство, что эти события происходили в соседней стране, не снижало воздействия информации на читателей газет.

Ситуация в Финляндии стала с пугающим сходством для большевиков повторяться летом 1918 г. в России по мере развития успехов контрреволюции в Поволжье и Сибири. Волна белого террора, захлестнувшего Финляндию весной 1918 г., теперь накрыла Восток России на линии продвигавшегося к Москве Восточного фронта.

Впоследствии эта жестокость контрреволюции при подавлении Финской революции указывалась как одна из причин введения красного террора в Советской России. Финский террор помнили и противники советской власти, участники петроградского подполья. В.Н. Таганцев в показаниях на следствии в 1921 г. отмечал: «Никто из нас не желал похода финляндцев на Петроград. Мы помнили о расправах с русскими офицерами заодно с красными повстанцами»101. В 1919 г. писал об этом и морской министр Северо-Западного правительства контр-адмирал В.К. Пилкин своему коллеге в правительстве Колчака контр-адмиралу М.И. Смирнову: «Если финны пойдут [на Петроград] одни или хотя бы с нами, но в пропорции 30 тысяч против трех-четырех, — которые здесь в Финляндии, то при известной их ненависти к русским, их характере мясников… они уничтожат, расстреляют и перережут все наше офицерство, правых и виноватых, интеллигенцию, молодежь, гимназистов, кадетов — всех, кого могут, как они это сделали, когда взяли у красных Выборг»102.

К середине лета 1918 г. советское большевистское руководство приходит к выводу о необходимости укрепления диктатуры пролетариата в условиях начавшейся гражданской войны. Начиная с июля 1918 г. тема белого террора, а вслед за ним и красного становится одной из доминирующих на страницах советской печати. Террор подавался как комплекс карательных мер, направленных против представителей бывших правящих кругов, включая буржуазию, как средство защиты завоеваний пролетарской революции. Одновременно красный террор подавался лишь как ответная мера на белый террор. Успешное продвижение войск Чехословацкого корпуса, с определенной обоснованностью, объяснялось преступной мягкостью мер наказания, применяемых к контрреволюции. Рост активности антибольшевистского подполья летом 1918 г. подтвердил выводы о неэффективности прежней карательной политики.

Белые репрессии в Оренбуржье в период Гражданской войны в России в 1917–1919 гг.

Истории Оренбуржья в период Гражданской войны в России посвящено много исторических работ. При этом следует заметить, что в последние десятилетия акценты исторических исследований радикально поменялись103. Некоторые из ранее разрабатываемых проблем Гражданской войны в регионе постепенно ушли в тень. Так, тема «белого» террора в Оренбуржье практически стала полузабытым сюжетом в 1987–2017 гг., при этом тематика красных репрессий стала одной из доминант новых исследований. Тем самым не только создавался упрощенный взгляд на насилие большевиков как на явление абсолютно самодостаточное и не связанное с белыми репрессиями, но и сами эти репрессии характеризовались как вынужденные ответные меры.

В частности, подобный подход нашел отражение в биографии атамана А.И. Дутова, написанной д.и. н.А. В. Ганиным104. Между тем и руководству оренбургских казаков, и рядовым казакам отнюдь не было свойственно всепрощение, и это запустило маятник взаимных репрессий.

Первоначально это были только провозглашаемые пожелания сильной руки и бравада победителей, но впоследствии ситуация изменилась. В ночь на 7 ноября 1917 г. оренбургский атаман генерал А.И. Дутов произвел в Оренбурге аресты членов местного совета. Утром этого же дня вместе с привезенными ею 120 офицерами и юнкерами в город приехала активная участница Белого движения М.А. Нестерович-Берг. Согласно ее воспоминаниям, атаман А.И. Дутов в разговоре с ней рассказывал, что при взятии под контроль города казачьими войсками он не только произвел арест заложников, но и расстрелял зачинщиков. Приходивших впоследствии членов делегаций, просивших за арестованных, он после нескольких приемов уже не принимал и передавал в полном составе казакам: «Что с ней (с делегацией. — И.Р.) потом делают — меня мало интересует. Сейчас Россия в таком состоянии, что разговаривать не время»105. Безусловно, нужно оценивать данные высказывания атамана А.И. Дутова достаточно критически. Особенно учитывая пересказ М.А. Нестерович-Берг, которая часто добавляла от себя различные моменты в мемуарах. Возможно, это было лишь бахвальство атамана, стремление предстать в образе человека сильной воли, а не основанное на реальных событиях свидетельство расстрелов. Атаману А.И. Дутову и в дальнейшем будет свойственно не только преувеличивать свою роль в политических и военных событиях, но и подчеркивать свою решительность, даже жестокость в обращении с противником. Однако эти октябрьские высказывания атамана Дутова хорошо определяют его личное отношение к проблеме возможного применения насилия. Оно для него не представляло каких-либо моральных и других проблем. Дутов был готов к массовым репрессиям.

Представляет интерес и реакция других лидеров Белого движения на чуть более поздний пересказ разговора с Дутовым М.А. Нестерович-Берг, когда она приехала на Дон. На Юге России это было воспринято на ура. Так, генерал от кавалерии, выпускник Генштаба И.Г. Эрдели, выслушав (в пересказе М.А. Нестерович-Берг) этот разговор, откровенно заявил, что «сам сторонник крутых мер, что Дутов в этом отношении полная противоположность Каледину». Отметим, что генерал Эрдели не ограничится только этим, в дальнейшем принимая непосредственное участие в белых репрессиях. Так, 28 июля 1918 г., во время Второго Кубанского похода ­войска под командованием генерала И.Г. Эрдели взяли под контроль станицы Переяславскую и Новокорсунскую. В станице Новокорсунской белоказаки повесили четверых членов местного революционного комитета, в том числе и двух казаков, а затем еще шесть активистов. Около 20 заложников, взятых в станице, расстреляли позднее в станице Елизаветинской106. Впрочем, решительность И.Г. Эрдели не стоит преувеличивать, ранее, весной 1918 г., он отстаивал идею незамедлительного оставления Екатеринодара, не дожидаясь скорого подхода войск Л.Г. Корнилова107. Позднее генерал Эрдели будет вновь решительно подписывать многочисленные приказы о смертной казни. Одним из таких «подписантов» станет руководитель пятигорских большевиков Г.Г. Анджиевский (Андржиевский).

Со схожих с Эрдели позиций после разговора с М.А. Нестерович-Берг высказался и генерал М.В. Алексеев, отметивший, что его обрадовали «крутые меры атамана Дутова»108. Характерно, что в 1917 г. он поддерживал все «дисциплинарные инициативы», считая необходимым самыми решительными мерами навести порядок в армии и стране в целом109. Именно Дутов с его заявлениями был образцом для Алексеева в ходе переговоров с атаманом Калединым. Таким образом, высказывания Дутова послужили толчком к дальнейшим событиям, спровоцировав ужесточение карательной практики на Дону и Северном Кавказе.

Сами эти оренбургские октябрьские аресты 1917 г. не стали отправной точкой практики массовых смертных приговоров в регионе. Однако единичные самосудные расправы до препровождения к атаману Дутову все же имели место. Так, подобный самосудный случай расправы казаков с «оратором» приводится в воспоминаниях М.П. Полосина. Были и случаи избиения политзаключенных110.

Так обстояло в казачьей столице, в станицах ситуация могла быть и иной. Например, 28 декабря 1917 г., согласно свидетельству председателя Троицкого земельного комитета Голощапова, он был арестован в станице недалеко от железнодорожной станции Сырт. В селении он увидел массу человеческих трупов. Оренбургскими казаками при нем был избит до смерти солдат и брошен в эту кучу, а затем туда же было брошено тело мальчика, у которого в процессе избиения был снесен череп. Голощапова опознал сотник Орлов, и предземкома также избили и, посчитав мертвым, бросили туда же. Очнувшись после потери сознания, он выполз из-под кучи тел, но его заметили и хотели завершить работу. Однако офицер 1-го запасного казачьего полка И.П. Велин сдержал толпу, указав на возможные ответные действия советских властей. В дальнейшем Голощапову удалось сбежать при содействии сочувствующего ему другого местного казака111.

Есть и другие свидетельства насилия тех дней. Наказание шомполами в области Оренбургского казачьего войска в рассматриваемый период было рядовым явлением. Часто это приводило к смертельному исходу. Так, одной из жертв этой экзекуции стал отец знаменитого советского военачальника, дважды Героя Советского Союза генерал-лейтенанта А.И. Родимцева (1905–1977), батрак из села Шарлык И. Родимцев. Эти свидетельства антибольшевистского насилия в регионе в современной историографии опущены, в частности, в упомянутой выше монографии А.В. Ганина об атамане Дутове. Следует отметить, что и в дальнейшем Ганин в своей статье на сделанное мною замечание отрицает смерть отца Родимцева от рук белых казаков. Приведем этот пассаж полностью:

Некоторые факты, приводимые И.С. Ратьковским, вызывают сомнения. К примеру, он отмечает отсутствие в моей книге упоминания о том, что отец будущего героя Сталинградской битвы генерала А.И. Родимцева из села Шарлык стал жертвой наказания шомполами, практиковавшегося дутовцами и часто приводившего к смертельному исходу (Ратьковский И.С. Белые репрессии в Оренбуржье. С. 118). Очевидно, источником послужили позднейшие мемуары самого Родимцева. Однако есть и другие данные. Метрические книги церкви Архистратига Михаила села Шарлык (Михайловское) за 1918–1919 гг. не содержат записей о смерти отца Родимцева (выражаю благодарность за предоставленную информацию исследователю истории Шарлыкского района А.Е. Исковскому). Более того, существуют указания на то, что умер он в голодном 1921 г. (http://general-rodimcev.narod.ru/index.files/Page326.htm [дата обращения 26.07.2015]), когда казачьей власти на территории региона уже около двух лет не было. Удалось обнаружить личное дело Родимцева, в котором он указал годом смерти отца 1919-й, что не подтверждается метрическими записями. Таким образом, пока нет убедительных данных о времени и обстоятельствах смерти отца полководца, тем более некорректно приводить спорный случай в качестве примера белого террора112.

Что же написал в «позднейших мемуарах», как странно выражается в статье Ганин, А.И. Родимцев?

В суровую пору гражданской войны белогвардейцам надолго удалось отрезать Оренбургскую губернию от советской территории. В селе что ни день появлялись все новые атаманы. Особенно свирепствовала банда Дутова. После ее налетов многие семьи оплакивали родных. Кулаки запомнили, что батрак Илья Родимцев, безземельщина, голь перекатная, держал на сходке революционную речь, выражая уверенность в победе Красной Армии. Они выдали Родимцева дутовцам… Какой-то пьяный, расхлябанный атаман, немытый, нечесаный, ворвался в черную избу батрака, как врываются в осажденную крепость. Но, увидев бледных, оборванных детишек, изможденную мать, преждевременно поседевшего отца, остановился. Возможно, что даже у бандита шевельнулось чувство жалости. Он спрятал наган и кивнул своим подручным:

— Расстрел отменяется… Но шомполов, для острастки, не считать!

Зверски истерзанный белобандитами, отец умер через несколько дней после пытки. Я остался единственным кормильцем семьи113.

При этом данное описание событий, с небольшой вариацией, было помещено в двух его различных воспоминаниях, практически без изменений. Очевидно, что для генерала Родимцева это было важным моментом его биографии. В личном деле Родимцев также указывал на гибель отца от белоказаков в результате экзекуции. О наличии подобной записи в личном деле упоминает, не считая это достоверным доказательством, опять-таки Ганин. Странным образом все это не является для него доказательством смерти отца Родимцева от рук оренбургских казаков. В подтверждение своих слов, как видно выше, он ссылается на «школьный сайт», где воспроизводятся воспоминания Родимцева о его детстве (со ссылкой на страницу, соседнюю с описанием смерти отца) и где тут же находится (без ссылки на источник) другая дата смерти в результате голода. Сам этот текст выглядит, мягко говоря, странным. Ганин закономерно не приводит размещенный там текст, ограничившись ссылкой на сайт. Воспользуемся же ссылкой и посмотрим, что там реально находится. Текст сайта о Родимцеве начинается так: «Александр Ильич родился 8 марта 1905 года в бедной крестьянской семье Ильи Родимцева», и далее можно прочитать: «В голодном 1921 году Родимцевы похоронили отца. В семье осталось пятеро, и Саша, четырнадцатилетний, пошел батрачить к местным богатеям». Каким образом четырнадцатилетний Родимцев очутился в 1921 г., никто, кроме сайта и, возможно, Ганина, не знает. Такое вот перемещение во времени на несколько лет. Четырнадцать лет Родимцеву как раз было в 1919 г., а не в 1921 г. Ганин «этого не заметил», считая подобный школьный сайт более достоверным, чем воспоминания Родимцева. Не указал он и тот момент, что на сайте нет никаких подтверждающих эту дату источников.

Своеобразны и его выводы на основании метрических книг церкви ­Архистратига Михаила села Шарлык (Михайловское) за 1918–1919 гг. Автор даже не указывает, сколько там вообще записей, есть ли перерывы в записях, насколько сохранились эти записи и т.д. Однако Ганин уверенно заявляет: раз не обнаружено, значит, Родимцев-старший не мог умереть в это время.

К сожалению, указанный биограф атамана Дутова предпочитает верить не дважды Герою Советского Союза А.И. Родимцеву, его воспоминаниям, приведенным в нескольких книгах под разными названиями, не его личному делу, а «школьному сайту» и указанию на то, что в местных метрических книгах нет упоминания о смерти отца Родимцева в этот период (нет, к слову, и в более поздний период). Странным образом не учитывает Ганин и вполне доступные опубликованные воспоминания потомков генерала Родимцева, которые также указывают на смерть их предка от указанной экзекуции. Например, его внук Павел Матюхин прямо пишет: «Александр Родимцев мечтал стать красным кавалеристом. Романтика военных походов манила его. Пацаном с восторгом встречал в селе отряды красных конников. Именно они были кумирами маленького Санька, а не белоказаки, до смерти забившие отца “за сочувствие к красным” и оставившие на его малой родине кровавый след. Детская мечта не умерла под тяжелой пятой батрачества: спустя годы Александра призвали в Красную армию. У него появился шанс по-настоящему себя проявить, и он сполна им воспользовался, пройдя нелегкий путь от рядового до генерала»114. Сошлюсь и на статью 2015 г. сына генерала, к.э. н.И. А. Родимцева «Генерал Родимцев — мой отец», в которой он пишет об этом же, подтверждая смерть деда от рук белоказаков115. Это же он написал в своей вышедшей годом позднее книге116. Есть и другие указания на этот факт насилия со стороны оренбургских казаков. Например, об этом же писала Людмила Овчинникова, хорошо знавшая дочь Родимцева — Наталью. Таким образом, А.В. Ганин фактически обвиняет А.И. Родимцева и его родственников в фальсификации биографии знаменитого генерала. Данное утверждение оставим на совести биографа атамана А.И. Дутова. На наш взгляд, отец А.И. Родимцева стал жертвой белых оренбургских казаков.

Вместе с тем следует заметить, что количество жертв белых репрессий в Оренбуржье зимой 1917/1918 г. все же первоначально уступало числу жертв красного насилия. Отчасти это было связано с тем, что намечавшееся противостояние проходило в основном между «красными городами» и «белыми станицами». Ситуация стала резко меняться весной 1918 г., что было обусловлено разворачивающимся противостоянием станичного и городского населения на территории Оренбургского казачьего войска, усилением раскола казачества и ростом влияния внешних сил, в том числе (позднее) Чехословацкого корпуса.

Рубежом стали события конца марта — начала апреля 1918 г. В эти дни оренбургские казаки неоднократно уничтожали отряды своих противников. 28 марта 1918 г. в станице Ветлянской Оренбургской губернии казаки расправились со сдавшимся в плен отрядом красноармейцев. После того как красноармейцы сложили винтовки, казачий отряд полковника А.П. Донецкова ворвался во двор и начал рубить безоружных людей. Погибли председатель Соль-Илецкого совета П.А. Персиянов, С. Якименок, И. Жилинский, А. Кутут, А. Корнюшенко и еще 10 человек (всего 15 человек). Из отряда спаслось только двое. Они сообщили о гибели своих товарищей в Илецк. 2 апреля 1918 г. у станицы Изобильной Соль-Илецкого района оренбургскими казаками во главе с войсковым старшиной С.В. Бартеневым был уничтожен в засаде большевистский отряд численностью в 300 человек во главе с председателем Оренбургского исполкома С.М. Цвиллингом. При этом все сдавшиеся в плен были порублены казаками117. Следует отметить, что в отряде Цвиллинга (участвовавшего ранее в красных репрессиях) наряду с вооруженными бойцами были медсестры и подростки-обозники. Тем не менее различий по возрасту и полу сделано не было — порублены были все. Впоследствии у белых оренбургских казаков даже появится специальное образное выражение, обозначающее вынесение смертного приговора, — «отправить к Цвиллингу».

4 апреля 1918 г. казаки уже станицы Нежинской во главе с войсковым старшиной Н.В. Лукиным и полковником Корчаковым совершили ночной набег на общежитие Оренбургского горсовета, находившееся в бывшем юнкерском училище. Казаки рубили спящих, не успевших подняться с постели людей, не оказывавших сопротивления. Рубили всех подряд, вместе с женщинами и детьми (семьи работников горсовета), — всего погибло 129 человек. Среди погибших было 6 детей и несколько женщин. Детские трупы были изрублены пополам, убитые женщины лежали с вырезанными грудями и вспоротыми животами118. Характерно, что за день до набега в селе Сакмарском были расстреляны казаки Правдин и Свинцов, отказавшиеся участвовать в нападении на красный Оренбург.

9 апреля 1918 г. оренбургские казаки под горой Магнитной зарубили 12 человек, в том числе первого председателя совета станицы Магнитной Д.П. Чумлякова, красноармейцев и казаков из станицы (Матвея Казанка, Семена Голышева, Михаила Жаринова).

Таким образом, только за эти две недели апреля белыми оренбургскими казаками было уничтожено около 500 человек, в том числе дети, подростки, женщины. При этом не только цифры, а сам характер расправ уже свидетельствует о новой фазе противостояния сторон в регионе.

Белые репрессии продолжались и впоследствии. Например, в 20-х числах мая 1918 г. от оренбургских казаков пострадал поселок Красноярский Оренбургского края. Белые под командованием сотника Васильченко расстреляли 19 казаков, еще 17 казаков подвергли показательной порке119. В станице Никольской было запорото 35 человек. В станице Сакмарской пороли всех членов станичного совета120. Вскоре размах «белых» репрессий на территории Оренбургского казачьего войска был усилен фактором Чехословацкого корпуса. Однако сами антисоветские репрессии начались до подхода войск легионеров.

26 мая 1918 г. войсками Чехословацкого корпуса захвачен Челябинск. В городе были проведены массовые экзекуции и расстрелы. Участие в них принимали и оренбургские казаки121. Схожие события фиксировались и в других городах, которые были заняты войсками Чехословацкого корпуса в этот период, в том числе на территории Оренбургского казачьего войска122. О репрессиях Чехословацкого корпуса позднее будет рассказано более подробно в отдельной главе.

Наступление Чехословацкого корпуса активизировало и оренбургских повстанцев. 31 мая 1918 г. оренбургский казачий съезд принял решение «немедленно разоружить станицу Верхне-Краснохолмскую Оренбургского казачьего войска за сочувствие большевикам». 3 июня 1918 г. станица была захвачена, и в ней расстреляно свыше 20 человек123. Расстрел 22 казаков-фронтовиков, которые сопротивлялись насильственной мобилизации в повстанческую армию, — один из примеров террора казаков к своим же казакам. В Верхне-Павловской станице за отказ бороться с большевиками съезд решил арестовать зачинщика выступления. Был предан полевому суду казак Рычковской станицы Русимов, призывавший прекратить борьбу с красными.

11 июня 1918 г. в город Карабаш, в 90 километрах от Челябинска, вошли белые войска под командованием поручика Глинского. Вскоре был издан приказ об аресте всех активных сторонников советской власти. В двадцатых числах июня в Карабаш прибыл карательный отряд, арестовавший 96 человек: заместителя председателя Карабашского совета В.М. Тетерина, членов городского совета, советских активистов, красногвардейцев и ряд рабочих, хранивших оружие. После допросов и применения пыток арестованным было объявлено, что их через Миасс отправят в Челябинск. Арестантов, построенных в колонны, в окружении казаков повели на станцию. Тех, кто не мог идти, волочили по земле, привязав к седлам, остальных подгоняли плетками. Арестованных провели 35 километров до законсервированного рудника неподалеку от озера Тургояк. В расположенных здесь бараках заключенные провели двое суток, после чего их стали уводить группами к заброшенным шахтам. Казаки подводили арестованных к краю шахты по два-три человека и рубили их саблями, сбрасывая затем тела в рудник. Некоторые обреченные на смерть сами бросались в шахту. После уничтожения всей партии заключенных казаки забросали шахты камнями. Согласно свидетельству сторожа бараков, стоны из шахт были слышны еще несколько дней. После освобождения Карабаша в 1919 г. останки погибших были перезахоронены, а позднее на месте их гибели установлен гранитный обелиск.

18 июня 1918 г. чешскими легионерами и чехословацкими войсками был захвачен Троицк. В городе также состоялись массовые репрессии: погибло около 700 человек124.

20 июня 1918 г. в станицу Бердскую в Оренбуржье, после боя на реке Сакмаре оставленную красными войсками, вступил казачий карательный отряд. На ночном заседании стариков станицы с представителями отряда был составлен список 36 местных жителей, поддерживавших большевиков. На следующий день была сформирована Чрезвычайная следственная комиссия, которая в течение одного дня, рассмотрев дела арестованных, приговорила 13 из них к расстрелу. 3 июля в Бердах состоялся их расстрел. Среди расстрелянных лиц были: Ф.С. Полубояров, И. Вясков (отец), Н. Вясков (сын), А.Е. Блинов, И.А. Ситников, Н.И. Иванов, М.Е. Сухоруков, Е.С. Ларников, Сайфуй Мулюков, Г. Галеев и три мальчика — учащиеся городского училища. Позднее оренбургский атаман А.И. Дутов, узнав о работе Бердской «Чрезвычайной следственной комиссии», разрешил выдать ее председателю три ведра спирта125. Иначе чем явное одобрение эту реакцию генерала Дутова трудно назвать.

28 июня 1918 г. оренбургские казаки вместе с чешскими легионерами захватили Сорочинск. Жертвами расправ в Сорочинске и его окрестностях стали около 30 человек.126

Скоро была захвачена и столица оренбургского казачества: 3 июля 1918 г. в Оренбург вошли казачьи части. В городе было объявлено военное положение. 4 июля приказом № 2 временно занимающего должность вой­скового атамана К.Л. Каргина и уполномоченного Комуча по Оренбургской губернии П.В. Богдановича в городе была введена смертная казнь за нападение на членов войска и других должностных лиц и за сопротивление им, умышленные убийства, грабежи, поджоги, разбои, участие в «шайке, именующей себя большевиками», укрывательство комиссаров, красноармейцев, красногвардейцев, возбуждение вражды между классами, призывы к стачке, за святотатство без различия вероисповедания, хранение огнестрельного и холодного оружия без разрешения127. Заняв Оренбург летом 1918 г., оренбургские казаки арестовали коммунистов и красногвардейцев, не успевших уйти из города с частями Красной армии.

Спустя неделю, 11 июля, на Оренбург атаманом Дутовым была наложена контрибуция в 200 тыс. рублей128. Через месяц приказ Каргина расширил приказ № 2 приказом № 21 (от 4 августа). В новом приказе говорилось, что, в дополнение к приказу № 2, к смертной казни и лишению всего имущества приговариваются за бунт и подстрекательство к нему, а равно за всякое сопротивление власти, за истребление складов, за приведение в негодность средств телеграфной и телефонной связи, за участие в скоплении народа, противодействие вооруженной силе, за уклонение от воинской службы или временное уклонение от нее129. Согласно следующему приказу атамана Дутова, № 22, расстреливались на месте преступления все мешочники с последующим докладом о таких случаях атаману. Следует отметить, что в середине августа 1918 г. (после почти полуторамесячного выполнения) приказы № 2 и № 21 будут отменены Комучем. Однако это было сделано задним числом, и за период действия приказов их жертвами стали десятки, а скорее, даже сотни людей.

Количество расстрелянных атаманом Дутовым и его подчиненными в Оренбурге в этот и последующие месяцы после занятия города до сих пор является предметом дискуссий. Связано это с тем, что полной судебной документации за весь семимесячный период пребывания в городе дутовской администрации не сохранилось. То есть информация, относящаяся к особенно важным в этом отношении месяцам после занятия города (июль–август) и последним месяцам пребывания, в ней отсутствует. Известно только, что сам Дутов отмечал, что в июле 1918 г. он за отказ выступить против большевиков расстрелял 200 казаков и за неисполнение приказа — еще одного офицера. Позднее по поводу этого случая атаман Дутов заявлял в интервью омской газете:

Мне дорога Россия, и патриоты, какой бы партии они ни принадлежали, меня поймут, равно как и я их. Но должен сказать прямо: я сторонник порядка, дисциплины, твердой власти, а в такое время, как теперь, когда на карту ставится существование целого огромного государства, я не остановлюсь и пред расстрелами. Эти расстрелы не месть, а лишь крайнее средство воздействия, и тут для меня все равны, большевики и не большевики, солдаты и офицеры, свои и чужие. Недавно по моему приказу было расстреляно двести наших казаков за отказ выступить активно против большевиков. Расстрелял я и одного из своих офицеров за неисполнение приказа. Это очень тяжело, но в создавшихся условиях неизбежно130.

Перенос расстрельной практики «первых дней» на все дутовское правление, безусловно, неправомерен. Однако и обратные попытки переноса Ганиным практики репрессий наиболее стабильного периода на весь период правления Дутова представляются исторически маловероятными. Подобный подход, к сожалению, характеризует его фундаментальную во многих других отношениях монографию. Согласно выявленной им в архивах статистике деятельности военно-полевого суда при штабе Оренбургского казачьего войска в период с сентября 1918 г. по 12 декабря 1918 г., при рассмотрении 202 дел (по ним проходило 306 человек) к смертной казни было приговорено 116 человек131. Приведенные цифры, с точки зрения Ганина, в предположении, что «вряд ли в те месяцы, за которые статистика отсутствует, количество смертных приговоров было существенно большим», позволили ему писать об отсутствии массового белого террора в городе. Нам это «вряд ли» представляется очень смелым предположением, так как практика Гражданской войны как раз фиксирует максимум белых репрессий в первые месяцы после занятия города и в период накануне его оставления. Между тем данные Ганина, на наш взгляд, неправомерно распространяют уровень выявленных им осенних репрессий на лето 1918 г. и зиму 1918/1919 г., т.е. на месяцы утверждения дутовского режима и на время последних недель его пребывания на оренбургской земле. Представляется, что вся практика белых репрессий в период Гражданской войны неизменно показывает больший уровень репрессий именно в подобные периоды, причем кратный.

Также эти цифры, по мнению Ганина, опровергают вывод оренбургского исследователя Л.И. Футорянского о расстреле каждого сотого жителя (при населении города примерно в 155 тыс. человек)132. Сам Ганин указывает на статистику населения Оренбурга в предшествующий период и задается вопросом, где можно взять столько большевиков и сочувствующих при относительно небольшой большевистской организации в 1917 г. Однако, как уже указывалось, если исходить только из численности населения города, можно позабыть при расчетах заключенных Тоцкого концлагеря, других подобных пунктов вблизи, где содержались военнослужащие. Отметим, что в Оренбурге и его окрестностях находилось много военнопленных Австро-Венгрии и Германии. Так, на 1 апреля в Оренбурге находилось 8 тыс. военнопленных133. Значимая часть находилась в Тоцком лагере, где их неформальным лидером был Франц Мюллер134.

Также Ганин не учитывает погибших в Оренбургской тюрьме в результате пыток, побоев, болезней и т.д., которые в статистику военно-полевого штаба не вошли. Так, согласно данным советского издания, «только в Оренбургской тюрьме в августе 1918 г. томилось свыше 6 тыс. коммунистов и беспартийных, из которых 500 человек было замучено при допросах. В Челябинске дутовцы расстреляли, увезли в тюрьмы Сибири 9 тыс. человек»135. Даже учитывая возможную «политизацию цифр» в сторону увеличения белых репрессий советскими историками, все-таки следует признать их неединичный характер. Возможно, что численность августовских заключенных и завышена, но это были именно тысячные показат